Из главы 7 1 страница

Наше горючее было на исходе. Я не думаю, что я понимал это тогда, но это был период, когда мы могли провалиться – естественный конец группы, делающей хиты. Это пришло вскоре после “Satanic Majesties”, который я в какой-то мере не воспринимал всерьез. И тогда на горизонте появился Джимми Миллер в качестве нашего нового продюсера. Началась большая совместная работа. Из всего материала, который у нас был к этому времени, мы отобрали лучшее для альбома “Beggars Banquet”, и помогли Stones выйти на другой уровень. Мы должны были тогда сделать хорошую вещь. И мы ее сделали…
Джимми Миллер много работал с черными парнями. Но главное, он был чертовски хорошим барабанщиком. Он знал толк в ритме. Он был барабанщиком в "Happy"; а также в оригинальной версии "You Can't Always Get What You Want." Он делал это так, что мне легко было с ним работать, задавать правильный ритм и темп. К тому же Мик и Джимми хорошо понимали друг друга. Мик решил, что с ним можно продолжать работать.
Мы играли Чикагский блюз, всё, что мы знали, мы брали оттуда, Чикаго был нашей отправной точкой. Посмотрите на реку Миссисипи. Где ее начало? Куда она течет? Плывите по течению этой реки до конца, и вы попадете в Чикаго. И пройдите до конца весь путь артистов, которые записали эту музыку. Там нет правил. Посмотрите на метод, которым были сделаны эти записи, все они были записаны совершенно неправильно. Но что правильно и что неправильно? Важно, как вы это слышите. Чикагский блюз был таким грубым, хриплым и энергичным. Если вы пытаетесь добиться чистоты записи, забудьте о ней. Почти в каждой записи Чикагского блюза вы слышите огромную перегрузку по звуку на всех уровнях. Когда вы слушаете записи Литтл Уолтера, звучит первая нота его губной гармошки, и группа исчезает, пока эта нота не смолкнет, потому что он заглушает всех. Когда вы делаете записи, вы в основном следите за искажениями. Это свобода записи дает вам возможность поиграть со звуком. И здесь не нужно прилагать особенных усилий, здесь важен эксперимент и игра. Эй, это хороший микрофон, но если мы положим его чуть ближе к усилителю, а затем возьмем усилитель меньшего размера вместо большого, и поставим микрофон прямо перед ним, накроем микрофон полотенцем, давайте посмотрим, что получится. Всё, что вы ищете, это момент, когда звуки просто сольются в один, и после зазвучит этот ритм, а дальше звук должен извиваться и катиться, и так до конца игры. Если у вас всё это раздельно, то это безвкусно и неинтересно. Всё, что вы ищете, это сила и энергия, но без громкости – это внутренняя сила. Вам нужно найти способ свести воедино то, что делает каждый из нас в этой комнате, сделать из этого один звук. Это ведь не две гитары, фортепиано, бас и барабаны, это одно целое, а не пять частей. Твоя задача здесь – создать цельное произведение.

Джимми продюсировал “Beggars Banquet”, “Let It Bleed”, “Sticky Fingers” – все записи Stones, включая “Goats Head Soup” в 1973 году, основную вещь. Но лучшая вещь из тех, которые мы сделали с Джимми Миллером, это "Jumpin' Jack Flash." Эта песня, как и "Street Fighting Man", была записана на самых первых сессиях с Джимми в студии Olympic, чтобы стать “Beggars Banquet” весной 1968, в мае, во время уличных боев в Париже. У нас вдруг начали возникать новые идеи, у группы открылось второе дыхание. Это становилось всё более и более интересным. Мик начал сочинять великолепные песни, такие как “Dear Doctor”, которую, вероятно, ему помогла написать Марианна, и "Sympathy for the Devil", хотя она получилась не такой, какой он задумывал ее в начале. Но это есть в фильме Годара, там вы можете увидеть и услышать, как трансформировалась эта песня. "Parachute Woman", песня со странным жужжащим звуком, вроде мухи или комара у вас под ухом, она написалась очень легко. Я думал, это будет трудно, потому что у меня была концепция песни, но я не был уверен, что это сработает, но Мик ухватился за идею, и запись заняла совсем немного времени. "Salt of the Earth", я придумал название, и это стало главным стимулом для песни, Мик сочинил весь текст. Это была наша вещь. Я высек первую искру: “Давайте выпьем за тружеников, давайте выпьем за соль земли”, а после, Мик, это всё твоё… На Beggars Banquet было много кантри и блюза: "No Expectations," "Dear Doctor," даже "Jigsaw Puzzle". "Parachute Woman," "Prodigal Son," "Stray Cat Blues," "Factory Girl," всё это либо блюз, либо фолк-музыка… Вы не можете сказать, кроме "Sympathy" или "Street Fighting Man", что Beggars Banquet, это всё рок-н-ролл. "Stray Cat", это немного фанка, но всё остальное, это народные песни… Работая над песнями "Jumpin' Jack Flash" и "Street Fighting Man" я открыл для себя новый звук, который можно извлекать из акустической гитары. Этот шероховатый, грязный звук пришел из каких-то вшивых мотелей, где для записи у вас была только одна магнитола, это тогда было новое изобретение. И это никому не мешало. Это была такая мини-студия. Играя на акустической гитаре, вы перегружали по звуку кассетный магнитофон Philips до той точки, когда начинались искажения, а при воспроизведении этой записи вы получали эффект электрогитары…

Когда у вас получается такой рифф, как "Flash", вы испытываете чувство огромного восторга, дикой радости. Конечно, потом приходит желание поделиться этим с другими, убедить их, чтобы они тоже поняли, что это великая вещь. Вам приходится пройти через “пух-пух”. "Flash" – это в основном "Satisfaction" наоборот. Почти все эти риффы тесно связаны. Но если кто-нибудь говорил: “Вы можете играть только один из ваших риффов, снова и снова”, я говорил: “О’кей, сыграйте мне Flash”. Я очень люблю "Satisfaction" и другие вещи, но эти аккорды, это в значительной степени хороший тон, конечно, насколько это возможно в написании песни. Но "Flash" особенно интересна. “Теперь всё отлично!..” ("It's allllll right now.") Это что-то почти арабское или очень старинное, архаичное, классическое, такую последовательность аккордов можно услышать лишь в григорианских песнопениях или что-то подобное. И эта странная смесь получилась из современного рок-н-ролла и ещё из этого странного эха очень, очень старинной музыки, о которой вы даже не знаете. Это намного старше меня, и это невероятно! Это как воспоминание, пришедшее неизвестно откуда. Но я знаю, откуда взялись эти стихи. Всё началось с одного серого рассвета в Редлансе. Мы с Миком не спали всю ночь. На улице шел дождь, и вдруг под нашим окном послышался топот тяжелых резиновых сапог – это был мой садовник, Джек Дайер, настоящий сельский житель из Сассекса. Этот звук разбудил Мика. Он сказал: “Что это?” Я сказал: “О, это Джек. Это прыгающий Джек” ("jumping Jack"). Я начал работать с этой фразой на гитаре с открытой настройкой, написав два слова - "Jumping Jack". Мик сказал: "Flash", и вдруг у нас получилась эта фраза с великолепным закольцованным ритмом. Так в процессе работы написалась эта песня. Каждый раз, когда я играю "Flash", я могу слышать, как вся группа повторяет его за мной. Ты прыгаешь на рифф, и он играет тобой. Мы зажигаем? О'кей, поехали! Дэррил Джонс будет играть, следуя за мной, на басу. “Что мы сейчас играем, ‘Flash’? Окей, поехали, раз-два-три…” И больше вы не смотрите друг на друга, потому что знаете, что вы сейчас на полном ходу. Это всегда будет сыграно по-разному, в зависимости от темпа, который вы задали. Левитация - вот, пожалуй, самая близкая аналогия с тем, что я чувствую, - будь то "Jumpin' Jack", "Satisfaction" или "All Down the Line" - когда я понимаю, что я задал верный темп и группа играет вслед за мной. Это как взлет на самолете Learjet. У меня возникает ощущение, что мои ноги не касаются земли. Я переношусь в другое пространство. Мне говорят: “Почему бы тебе не завязать с этим?” Я не уйду в отставку, пока не подохну. Думаю, они не вполне понимают, зачем мне это нужно. Я занимаюсь этим не просто ради денег, и не только для вас. Я делаю это для себя.
..........
Я написал "Gimme Shelter" во время грозы, сидя в апартаментах Роберта Фрезера на Mount Street. Анита в то время снималась в фильме “Performance”, это было недалеко, но я не приходил к ней на съемки. Бог знает, что там происходило. Но я не ходил туда, потому что на самом деле я не любил режиссера Дональда Кэммелла, пройдоху и манипулятора, у которого была одна настоящая страсть в жизни – делать гадости другим людям. Я не хотел вмешиваться в отношения Аниты и Дональда. Дональд был очень красив, с умом острым, как бритва, ядовитым и язвительным. Он был художником в Нью-Йорке, но у него вдруг от чего-то поехала крыша, это выражалось в том, что он не терпел других умных и талантливых людей, и всегда стремился их уничтожить. Это был самый вредный маленький м*дак из всех, кого я встречал. Он имел успех у женщин и манипулировал ими, многие из них были очарованы им. Иногда он издевался над Миком за его кентишский акцент, а иногда и надо мной, парнем из Дартфорда. Я умел резко ответить ему на это. Но унижать людей – для него это было почти что наркоманией. Всё, что вы делали при нем, становилось предметом его насмешек. Когда я впервые услышал о нем, у них было трио с Деборой Диксон и Анитой, и они вместе очень весело проводили время. Это было задолго до того, как мы сошлись с Анитой. Он был организатором оргий втроём в качестве сутенера, хотя я не думаю, что Анита смотрела на это так. Один из первых конфликтов между мной и Анитой произошел во время съемок “Performance”. Ему захотелось как-то навредить мне, потому что до Деборы Диксон он был с Анитой. Очевидно, он решил поссорить нас.

По сценарию, Мик и Анита снимались вместе. Я почувствовал что-то на расстоянии. Я знал Мишель Бретон, она играла в той сцене, где они втроем в ванне; я не был совсем безучастным в этой сцене – я был тем, кто когда-то заплатил за эту “роль”, вместе с ее бойфрендом. Анита говорила мне, что Мишель принимала валиум перед каждой съёмкой. В основном он снимал третьесортное порно… Дональда Кэммела больше интересовало манипулирование людьми, чем режиссура… Его возбуждали любовные измены, и он провоцировал их по мере своих возможностей, когда снимал “Performance”…
Я встретил Кэммелла позже, в Лос-Анджелесе, и я сказал ему: ты знаешь, Дональд, мне кажется, что ты никому в жизни не принес счастья, да и сам ты вряд ли был счастлив. И теперь ты никому не нужен, тебе некуда идти. Лучшее, что ты можешь сделать – это уйти как джентльмен. Это было примерно за два или три года до того, как он в конце концов покончил с собой.

Я не знал про Мика и Аниту до определенного времени, но я почуял это. В основном через Мика, который ничем не выдавал себя, именно поэтому я что-то заподозрил. Моя старая леди возвращается ночью, рассказывает мне о съёмках, о Дональде, и бла-бла-бла. Но случается, что она не приходит домой ночевать, и тогда я могу пойти куда-нибудь и встретиться с другой подружкой. Я никогда не строил никаких планов относительно Аниты. Я имею в виду, эй, я увел ее у Брайана. А вот теперь появился Мик, и что вы теперь думаете? Это было как в “Peyton Place”, обмен жёнами или подругами, и… о, он должен был быть с вами, ОК. А чего ты ожидал? Ты живешь с такой женщиной, как Анита Палленберг, и ты надеешься, что другие парни не будут приставать к ней? До меня доходили слухи, и я подумал, что если она собирается уйти от меня к Мику, то удачи ему; он должен был однажды принять это решение. А мне оставалось только жить с этим. Анита – это часть нашей работы. Она, наверное, чуть не сломала ему позвоночник! Я не ревнивый парень. Я знал, где Анита была раньше, я знал, что раньше она была с Марио Чифано, известным художником. И с тем другим парнем, который был арт-дилером в Нью-Йорке. Я не пытался удержать ее. Наверное, это стало главной причиной, из-за которой мы с Миком стали всё больше отдаляться друг от друга, но в основном это было со стороны Мика, а не с моей. И это, вероятно, навсегда. Я ничего не стал предпринимать в отношении Мика и Аниты. Я решил посмотреть, что из всего этого получится. Это был не первый раз, когда мы с Миком соперничали из-за какой-нибудь пташки, такое у нас бывало даже ночью на дороге. Кому она достанется? Кто из нас здесь Тарзан? Это было что-то вроде борьбы между двумя “альфа”. И всё было по-честному. Но это не способствует хорошим отношениям, не так ли? Я мог бы устроить скандал Аните, но какой в этом смысл? Мы были вместе. Я часто был в разъездах. К тому времени я стал настолько циничным по отношению к этим вещам. Я имею в виду, что если я увел ее у Брайана, то я не мог рассчитывать на то, что Мик не трахнет ее, согласно сценарию Дональда Кэммелла. Я сомневаюсь, что это произошло бы без Кэммелла. Но ты знаешь, мужик, пока вы там этим занимались, я в это время был с Марианной. В твое отсутствие я целовал её. На самом деле, мне пришлось внезапно покинуть помещение, когда кот вернулся. Это было лишь один раз, всё было горячо и торопливо. У нас был как раз тот момент, который Мик называет "Let Me Down Slow", момент блаженного расслабления после оргазма, моя голова лежала между двух таких прекрасных грудей. Мы услышали, как подъехала его машина, я рванулся к окну, обуваясь на ходу, выскочил из окна в сад, и тут я понял, что в спешке оставил там свои носки. Ну, он ведь не тот парень, который будет искать какие-то носки. Мы с Марианной до сих пор шутим по этому поводу. Она присылает мне сообщения: “Я до сих пор не могу найти твои носки”.

Marianne Faithfull

Анита - игрок. Но иногда игрок делает неправильные ставки. Идея статус-кво для Аниты была неосуществима в то время. Всё должно меняться. И мы не женаты, мы свободны, как угодно. Вы свободны до тех пор, пока вы даете мне знать, что происходит. Во всяком случае, ее не обрадовал крохотный пенис. Я знаю, у него есть пара огромных мячей, но ведь их размер не может в полной мере скомпенсировать этот недостаток, не так ли? Это не удивило меня. В каком-то смысле я даже как бы ожидал этого. Вот почему я написал, сидя в квартире Роберта Фрезера: “О, надвигается буря на саму мою жизнь сегодня”. Мы жили в его квартире, пока Анита снималась, но под конец он перестал появляться там, и когда Анита уходила на работу, я оставался с Бобом Strawberry и с Мухаммедом, вероятно, они были первыми людьми, которым я сыграл эту песню. “Война, дети, она всего лишь на расстоянии выстрела…” Это был ужасный, хреновый день, над Лондоном бушевала невероятная гроза. Я сидел на Маунт-стрит, и просто смотрел в окно на всех этих бегущих людей, я видел, как ветер вырывает зонтики у них из рук, это было как в аду. И ко мне пришла идея. Иногда вам везет. А тогда был дерьмовый день. Я не мог сделать ничего лучшего. Конечно, это становится гораздо более метафоричным во всех других контекстах, но в то время я не думал: “О, мой Бог, моя старая леди снимается в ванне вместе с Миком Джаггером”. Я думал о смятении в умах других людей, а не в моём. Просто так получилось, что я попал в цель в тот момент. Только позже я понял, что это будет значить больше, чем я думал в то время. “Надвигается на мою жизнь сегодня”. В этом есть угроза, это жуткая вещь.

В то время мы с Анитой подсели на героин. Мы просто нюхали его в сочетании с чистым кокаином в течение года или двух. Это называется спидбол. В то время, когда национальное здравоохранение только зарождалось, действовал прекрасный закон, согласно которому, если вы были наркоманом, вы должны были зарегистрироваться у своего доктора, и вас официально признавали наркозависимым, и вам выдавали маленькие пилюли, сделанные из чистого героина вместе с маленьким флаконом дистиллированной воды для инъекций. И конечно, любой наркоман мог прийти снова и попросить столько, сколько ему нужно. Теперь, хотели вы или нет, вы получали кокаиновый эквивалент. Теория заключалась в том, что кокаин нейтрализует героин, и, может быть, из наркоманов можно будет сделать полезных членов общества. Предполагалось, что если они будут употреблять только героин, они будут лежать, медитировать, и читать мантры, а потом совсем превратятся в дерьмо. И конечно, наркоманы продавали свой кокаин. Они завышали вдвое свою реальную норму героина, продавали лишнюю половину, плюс весь полученный кокаин. Прекрасная афера! И только когда эту программу свернули, у нас начались реальные проблемы с наркотиками в Великобритании. Но наркоманы не могли в это поверить. Все наркоманы жили за счет продажи своего кокаина. Очень немногим нужен был только кокаин, а если такие были, то они откладывали его про запас. Тогда я в первый раз попробовал кокаин, чистый May & Baker, прямо из бутылки. Прямо на этикетке было написано: “чистые пушистые кристаллы”. А еще череп со скрещенными костями с надписью “яд”. Это смотрелось красиво и двусмысленно. Вот с чего я начал. Меня втянули в это испанец Тони и Роберт Фрезер. Потому что у них были связи со всеми этими наркоманами. Вероятно, я всё ещё здесь потому, что мы употребляли наркоту только высшего качества, насколько это было возможно. Кокаин я употреблял только потому, что это был чистый фармацевтический препарат.
Когда я познакомился с допингом, он был чистый-чистый. Вы не беспокоились о том, что туда намешано, и шли через всё это уличное дерьмо. Иногда приходилось залечь на дно – когда допинг попадал вам за шиворот. С Грэмом Парсоном я реально опустился до мексиканской подножной дряни. Но в основном, в период моего знакомства с наркотиками, я употреблял самое лучшее. В конце концов у каждого был свой собственный посредник…
Это была золотая эра. По крайней мере, до 73 – 74 года это было совершенно легально. После героин начали заменять на метадон, который был еще хуже, во всяком случае не лучше. Синтетика. Однажды наркоманы проснулись, и получили по своим рецептам только половину героина, и половину метадона. Это способствовало сдвигу в сторону рынка, и настала эра круглосуточной аптеки на Пикадилли. Я обычно парковался за углом. Но там всегда была очередь из людей, которые стояли снаружи в ожидании своих посредников, выходящих с товаром, а потом распределяли его. Система больше не могла реально удовлетворить эти ненасытные запросы. Мы создавали нацию наркоманов! У меня не сохранилось ясного воспоминания о моем первом приеме героина. Вероятно, оно исчезло вместе с дорожкой из кокаина или спидбола – смеси кокаина и героина. Привычные люди делали из них одну дорожку, а вы и не знали этого. Вы понимали это уже позже. “Это было очень интересно прошлой ночью. Что это было? Ох.” Так незаметно оно подкрадывается к тебе. Потому что ты это не помнишь. В этом весь смысл. Это приходит внезапно. Они ни за что не назовут это “героин”. Это соблазнители. Вы можете принимать этот препарат в течение месяца или около того, и остановиться. Или вы можете пойти туда, где нет ничего, и реально вы в этом не заинтересованы; это просто то, что вы принимаете. И вы можете чувствовать себя так, как будто подхватили грипп на один день, но на следующий день вы встаете и чувствуете себя прекрасно. А затем вы опять идете на контакт, и принимаете еще немножко. Так может пройти месяц. А в следующий раз вы болеете гриппом уже два дня. Ничего страшного, что они об этом говорят? Это ломка? Я особо не задумывался об этом, пока действительно не оказался на крючке. Это очень коварная вещь. Она захватывает вас постепенно. После третьего или четвертого раза ты получаешь сигнал. И тогда ты начинаешь колоться, ради экономии. Но я никогда не кололся в вену. Нет, все эти тонкости внутривенного введения, это всегда было не для меня. Я никогда не искал эту “вспышку”; я искал что-то, что могло поддерживать меня. Если вы колете это в вену, вы получаете невероятный кайф, но тогда через два часа вам хочется еще. К тому же от уколов остаются следы на руках, которые нельзя показывать. Кроме того, я никогда не мог найти у себя вену. Мои вены жесткие, и даже врачи не могут их найти. Поэтому я делал внутримышечные уколы. Я мог всадить себе иглу и ничего не почувствовать. Если героин вколоть правильно, то это вызывает больший шок, чем настоящая инъекция. Потому что реципиент реагирует на это, а тем временем игла входит и выходит. Особенно интересно, когда колют в ягодицу. Правда, это не политкорректно.

Это был очень продуктивный творческий период, “Beggars Banquet”, “Let It Bleed” – было написано несколько хороших песен, но я не думаю, что наркотики как-то повлияли на мою продуктивность. Это, возможно, изменило несколько аккордов, несколько стихотворных строчек тут и там, но я не испытывал ни особого подъема, ни упадка от того, что я их принимал. Я не считал, что героин может помочь или помешать мне в работе. Я, наверное, написал бы "Gimme Shelter" независимо от того, принял я что-то тогда или нет. Это не влияет на ваше мышление, но в некоторых случаях помогает быть внимательнее, и помогает пойти дальше, там, где вы обычно просто развели бы руками и сказали: я не могу понять, что здесь не так. Иногда в этом состоянии вы можете пилить и пилить, пока не добьетесь результата. Я никогда не верил, что какой-нибудь бездарный саксофонист благодаря приему допинга может стать великим, как Чарли Паркер. Как и всё в этом мире, это либо хорошо для вас, либо плохо. Или, наконец, может принести вам пользу. Пачка героина, лежащая на столе абсолютно безопасна. Вопрос лишь в том, будете ли вы его принимать. Я нагружался и другими наркотиками, которые мне реально не понравились, и больше к ним не возвращался. Я полагаю, героин помогал мне лучше сосредоточиться на чем-то, или завершить что-то успешнее, чем в нормальном состоянии. Это не рекомендация. Быть наркоманом не рекомендуется никому. Я был на самой вершине, и это было довольно низко. Эта дорожка, конечно, не приведет вас к гениальности в музыке или в чем-то еще. Это было балансирование. Если мне нужно было сделать эту песню интересной, и я должен был уложиться в пять дней, я принимал эти препараты, соблюдая совершенный баланс между кокаином и героином. Но дело в том, что примерно через шесть-семь дней я забывал про баланс. Я начинал отклоняться от равновесия в ту или другую сторону. Потому что я всегда должен был думать о пополнении запасов. Ключ к моему выживанию в том, что я сам задавал себе темп. Я никогда не превышал свою дозу. Ну, не то чтоб совсем никогда; иногда я бывал абсолютно долбаным коматозником. Но я думаю, это реально стало для меня инструментом. Я понял, что в отличие от других, для меня наркотики - это топливо. Они пытаются не отставать от меня, а я просто горю. Я до сих пор бегаю, потому что всегда употреблял только чистый кокаин, а не какое-нибудь дерьмо, моё топливо самой высокой марки, и если я чувствую, что немножко перебрал кокаина, то нужно расслабиться, приняв немного героина. Сейчас, спустя столько времени, это звучит смешно, но это действительно так – спидбол был моим топливом. Но я повторяю для тех, кто это читает, что это был самый лучший кокаин и очень чистый героин, это не была дрянь, которую продают на улицах, и не мексиканские отбросы. Это были реально качественные препараты. Я чувствовал себя прямо-таки Шерлоком Холмсом в этих делах…

В то время я ближе познакомился с Джоном Ленноном и узнал его получше. Мы зависали с ним на довольно долгое время, он и Йоко были популярны. Но дело в том, что Джон, несмотря на его браваду, не мог продержаться долго. Он старался, принимал всё то же, что и я, но у него не было такой хорошей тренировки, как у меня. Немножко того, немножко этого, парочка успокоительных таблеток, парочка стимулирующих, кокаин и героин, и после этого я иду работать. А для Джона это неизбежно заканчивалось в моем туалете, где он сидел в обнимку с унитазом. Йоко не переставала повторять одно и то же: “Он не должен был этого делать”, а я отвечал ей: “Я знаю, но я его не заставлял”. Но он делал это опять и опять, где бы мы ни были. Я помню одну ночь в отеле Плаза, он зашел в мою комнату, а потом исчез. Я сижу, болтаю с девчонками, а сам удивляюсь: куда подевался Джон? Потом иду в туалет, а он там разлегся на кафельном полу. Перебрал красного вина с героином. “Не двигай меня, эти плитки так прекрасны”. Его лицо было ужасно зеленым. Кажется, Джон всегда покидал мой дом исключительно в горизонтальном положении. Или опираясь на кого-нибудь. Быть может, это всё из-за бешеного темпа жизни.
Я принимал барбитураты, чтоб проснуться, они лучше восстанавливают силы по сравнению с героином, хотя тоже опасны по-своему. Это был мой завтрак. Вкалывал себе Tuinal, так он действовал быстрее. Потом я выпивал чашку горячего чая, а затем размышлял, вставать мне или нет. Позже я мог принять мандракс или Quaalude. В противном случае, внутренняя энергия, которой у меня было слишком много, сожгла бы меня. А так ты просыпался медленно, и у тебя было время на это. А когда через два часа эффект ослабевает, ты чувствуешь, что пора вставать, немножко завтракаешь, и ты уже готов к работе. Иногда я принимал снотворное, чтобы продолжать работать. Когда я бодрствовал, я знал, что снотворное меня не усыпит, потому что я, очевидно, уже выспался. Это облегчало мне работу на следующие три или четыре дня. Я не собирался спать какое-то время, я знал, что во мне достаточно энергии, и если я ее не замедлю, я сожгу ее до того, как закончил то, что решил закончить в студии, например. Я использовал наркотики как приводной механизм. Я очень редко принимал их ради удовольствия. По крайней мере, это моё оправдание.
..........
В декабре 1968 г. Анита, Мик, Марианна и я отправились на корабле из Лиссабона в Рио, примерно десять дней в море. Мы решили: махнем в Рио, и сделаем это в старом стиле. Если бы кто-то из нас к тому времени серьезно подсел бы на наркотики, мы не поплыли бы этим транспортом. Мы до сих пор были любителями, возможно, кроме Аниты, которая время от времени ходила к судовому врачу и просила морфий. На корабле было нечего делать, и мы все время снимались на любительскую кинокамеру – эта пленка до сих пор существует. Я думаю, там можно даже увидеть Женщину-Паука, как мы ее назвали. Это был корабль-рефрижератор, который также возил и пассажиров. Всё было сделано в стиле 30-х годов, вам так и казалось, что на палубу выйдет Noel Coward. Женщина-Паук была одета в дорогое платье, вся в браслетах, с химической завивкой, и курила сигареты в мундштуке. Мы обычно спускались вниз, и смотрели, что она делает в баре. Она заказывала выпивку снова и снова. “Очаровательно, милый”. Она была похожа на Сташа в женском обличье, полное дерьмо. В баре собирались англичане из высшего класса, все пили розовый джин и розовое шампанское, как сумасшедшие, и вели довоенные разговоры. Я был одет в прозрачное джеллабе, мексиканские мокасины, армейскую тропическую шляпу, в общем, оделся сознательно причудливо. Через какое-то время они разузнали, кто мы такие, и стали возмущаться. Они начали задавать вопросы. “Что вы пытаетесь сделать? Постарайтесь объяснить нам, что всё это значит”. Мы никогда им не отвечали, и вот однажды Женщина-Паук вышла вперед и сказала: “О, дайте нам подсказку, просто просветите нас (give us a glimmer)”. Мик повернулся ко мне и сказал: “Мы с тобой Мерцающие Близнецы (Glimmer Twins)”. Так на экваторе нас окрестили Glimmer Twins, это имя мы использовали позже, когда сами стали продюсировать свои записи.

Мы уже знали Руперта Левенштайна, который вскоре начал вести наши дела, он поселил нас в лучший отель в Рио. И вдруг Анита начала загадочно листать телефонную книгу. Я спросил: “Что ты ищешь?” Она сказала: “Я ищу доктора”. – “Доктора?” – “Да” – “Зачем?” – “Ты не волнуйся об этом”. Когда в тот день она вернулась, она сказала: я беременна. И это был Марлон. О, хорошо… прекрасно! Я был очень счастлив, но мы не собирались прерывать наше путешествие. Мы поехали в Mato Grosso. Мы несколько дней жили на ранчо, где Мик и я написали "Country Honk", сидя на веранде как ковбои, в ботинках с железными набойками, воображая, что мы в Техасе. Это стало кантри версией сингла "Honky Tonk Women", когда мы вернулись к цивилизации.
..........
"Gimme Shelter" и "You Got the Silver" были первыми треками, записанными нами в студии Олимпик, для альбома “Let It Bleed”. Этот альбом мы записывали в течении всего лета 1969, лета, когда умер Брайан. "You Got the Silver" не была первой песней, где я выступил как солист в Stones – первой была "Connection". Но это была первая песня, которую я написал сам. И я спел ее соло, просто потому что мы должны были распределять на двоих наши нагрузки. Но, как и с другими моими песнями, я не чувствовал, что это плод моего творчества. Просто я чертовски хорошая антенна, которая улавливает песни, витающие в воздухе в этой комнате, вот и всё. Откуда взялся "Midnight Rambler"? Я не знаю. С давних времен, как будто кто-то постоянно долбил мне в затылок: “Эй, не забудь про нас, приятель. Напиши чертовски хороший блюз. Сделай его немного по-другому, в другой форме”. "Midnight Rambler", это Чикагский блюз. Последовательность аккордов другая, но саунд чисто Чикагский. Я знал, как должен звучать этот ритм. Аккорды там идут в жесткой последовательности, сначала D, потом А, потом Е. Из этого получился не обычный, тяжелый блюз. Это один из самых оригинальных блюзов, которые вы можете услышать у Stones. Названием песни стала фраза из заголовка в газете, из серии сенсаций на один день. Вы просто случайно заглянули в газету: "Полуночный Бродяга снова на свободе". О, я повстречаю его. Это факт, в наших песнях могли смешаться современные истории, заголовки, статьи в газетах, всё то, что далеко от поп-музыки. “Я видел её сегодня на вечеринке” Это было совсем просто. Нет динамики, и непонятно, где это происходит. Я думаю, Мик и я посмотрели друг на друга и сказали: “Ну, если Джон и Пол это могут…” "You Can't Always Get What You Want" в основном написал Мик. Я помню, он пришел в студию и сказал: у меня есть песня. Я спросил: у тебя есть какие-то стихи? Он сказал, есть, но как они будут звучать? Потому что он написал их на гитаре, это было похоже на народную музыку. Моя задача была придумать ритм и идею…
..........
В июне, когда мы каждый день работали в студии Олимпик над этими треками, я перевернул Мерседес, в котором сидела Анита, она была на седьмом месяце беременности. Анита сломала ключицу. На углу, поблизости от Редланс, загорелся красный свет, и ничего нельзя было сделать. Отказала гидравлика. Тормоза не работали, рулевое управление не работало, машина просто скатилась на скользкий газон, а затем перевернулась. Это был автомобиль с откидным верхом, три тонны проката на ветровом стекле, и на стойках, которые держат брезент. Это чудо, что ветровое стекло выдержало. Я уже потом узнал, что эта машина была сделана в 1947 году, сразу после войны, из броневой стали и частей танков, из всего, что немцам удалось подобрать на полях сражений. Это была высокопрочная сталь. По сути, я ездил на танке с брезентовой крышей. Не удивительно, что они завоевали Францию за шесть недель. Не удивительно, что они чуть не захватили Россию. Танковая броня спасла мою жизнь. Я вылетел из автомобиля. Я наблюдал всё это сверху, с высоты двенадцати-пятнадцати футов. Вы можете выйти из своего тела, поверьте мне. Я всю жизнь пытался это сделать, но тогда это был мой первый реальный опыт. Я видел, как перевернулась машина, это было как в киносъёмке, замедленной в три раза. Я смотрел на это совершенно бесстрастно и равнодушно. Я был наблюдателем. Никакой эмоциональной вовлеченности. Ты уже умер; забудь об этом. Но между тем, пока свет не совсем еще погас… Я смог заглянуть под машину, я рассмотрел эти диагональные стойки, прикованные снизу. Они выглядели очень солидно. Все происходило в замедленном темпе. Ты мог надолго задержать дыхание. И я знал, что Анита находится в машине, а другой частью своего ума я задавался вопросом: а что, если Анита тоже смотрит на всё это сверху? Я больше беспокоился о ней, чем о себе, потому что я уже был не в машине. Эти мысли пронеслись в моей голове за доли секунды. Но потом раздался удар, когда машина врезалась в преграду после трех переворотов. И вдруг я снова оказался за рулем. Таким образом, Марлон в первый раз попал в автомобильную аварию за два месяца до своего рождения. Не удивительно, что он никогда не водил машину, и даже не получал водительские права. Его полное имя Марлон Леон Сандип.
Брандо позвонил Аните, когда она лежала в больнице, чтобы похвалить ее за роль в “Performance”. “Марлон – хорошее имя, почему бы нам не назвать его Марлон?” Бедный ребенок вынужден был пройти через эту религиозную церемонию, когда мы приехали домой в Чейн Уолк, рис, лепестки цветов, песнопения, и всё это дерьмо. Ну, Анита мать, правильно? Кто я такой, чтобы сказать “нет”? Всё, что захочешь, Мать. Ведь ты только что дала жизнь нашему сыну. Итак, его полное имя Марлон Леон Сандип Ричардс. Это самое главное. Остальное не важно.