Глава 2. Технологии мифа

Предмет с навязанным смыслом

Бесконечность, открывающаяся познавательному взгляду че­ловека на мир, заявляет о себе сразу в двух отношениях. Как бесконечность вширь и как бесконечность вглубь. "Бесконечность вширь" проявляется в том, что человек заявляет свой познава­тельный интерес по отношению ко всем без исключения предме­там окружающего его мира, независимо от того, какова их биоло­гическая ценность. "Бесконечность вглубь" - это способность и потребность человека заглядывать в неисчерпаемые тайны каждого отдельно взятого предмета, способность простраивать свой по­знавательный акт в глубину окружающих его вещей и явлений. И именно миф является на наш взгляд тем ключом, который моти­вирует человеческое познание к осуществлению этих двух родов бесконечности. Как? Через особый механизм, который можно было бы определить как механизм навязывания предметам смысла.

Миф начинает с того, что дает всем предметам окружающего человека мира некие имена (то, что называется именами сущест­вительными), и, тем самым, зашифровывает эти предметы на некотором культурном языке (эзотеричном, непостигаемом для других культур). Ведь нет ничего более условного и странного, нежели тот факт, что один и тот же предмет в русском языке носит название "стол", в английском - "table" и т.д. Эти названия сами по себе ровным счетом ничего не говорят о сущности данного предмета, однако являются сверхзначимыми реальностями в кон­текстах соответствующих языков (а язык - это и есть не что иное, как предельная мифологическая система). Любое мифологичес­кое имя значимо не само по себе, а в контексте целостной мифо­логической реальности. И оттого предмет, получивший мифоло­гическое имя, автоматически становится предметом мифа: он ста­новится предметом, имеющим сверхзначимый характер для чело­века.

Мифологическая (т.е. условная, иллюзорная, но, тем не менее, сверхзначимая) поименованность мира и дает первичный импульс к тому, что мы называем познавательной активностью человека. Ведь предмет, который наделен мифологическим именем - это предмет, включенный в контекст некоей мифологической реаль-

ности, и, как носитель некоего условного, иллюзорного мифа, он дразнит человеческую познавательную способность.

Имя, которым человек наделяет тот или иной предмет, - это чистая мифологическая условность, которая не имеет никакого отношения к сущности этого предмета, но зато ставит этот пред­мет в контекст какой-то мифологической реальности. И, стало быть, делает этот предмет (еще не имеющий никакого познава­тельного содержания) значимым и даже сверхзначимым для че­ловека. Какой-нибудь случайный осколок камня, получивший имя в некоем мифологическом контексте, становится благодаря этому мифологическому контексту сверхзначимым для данной культу­ры, что и является предельной мотивационной пружиной для раскручивания познавательного отношения к данному обломку.

То, что у предмета есть имя, значит, что у него есть миф. А миф предмета есть знак его значимости для человека. Человек сталкивается с миром имен, и, пытаясь постичь тайну имени того или иного предмета, оказывается вынужден расшифровывать сам предмет, все более и более наполняя мифологическое имя кон­кретным предметным содержанием. В этом и состоит суть того, что мы называем познавательной активностью человека: наполнение мифологического имени расширяющимся образом некоего предметного содержания. Таким образом, мифологичес­кое имя предмета становится источником того, что предмет ста­новится интересен для человека сам по себе, вне зависимости от того, имеет он биологическую значимость для человека или нет. Мифологическое имя - это именно то, что дразнит и возбуждает познавательную активность в человеке. А поскольку миф облада­ет ярко выраженной тенденцией поименовывать все в окружаю­щем человека мире, такого рода поименовательная активность мифа и приводит к тому эффекту, о котором уже неоднократно говорилось выше: для человека исчезает феномен биологически нейтральных предметов. Отныне любой предмет окружающего человека мира, независимо от степени его биологической значи­мости, становится для человека априорно интересным - уже пото­му, что у этого предмета появляется некое культурное имя, а, стало быть, появляется некий мифологический шифр, требую­щий расшифровки.

Мифологические имена всегда культурно эзотеричны: они представляют некоторую культурную самобытность, принадле­жат только данной культурной общности и недоступны чужакам. Но и в самой культуре эти имена приходится расшифровывать. Расшифровывать... с помощью тех предметов, которые этими именами обозначаются. Если я хочу постичь тайну имени (а я просто обязан ее постичь, поскольку это имя сверхценно для меня в контексте моей мифологической реальности), я оказываюсь обязан постичь... тайну предмета. Для меня не значим реальный предмет, но для меня значимо бесплотное мифологическое имя, "привязанное" к данному предмету; и, будучи заинтересован в тайне имени, я оказываюсь вынужден постигать предмет. Спо-

собность к глубинной семантической расшифровке того или иного имени - знак принадлежности к культуре, знак принадлежности к тому или иному культурному виду. Предметы смотрят на чело­века своими мифологическими именами, и дразнят воображение, стимулируют человека на познавательную активность в отноше­нии себя. А поскольку миф способен поименовать весь окружаю­щий человека мир, постольку весь этот мир оказывается способен стать предметом познания.

Но есть и другая сторона человеческого отношения к миру, позволяющая говорить о том, что мир открывается человеку как воистину бесконечный. Мало того, что благодаря поименовательной активности мифа в сферу человеческого внимания и челове­ческой активности попадает практически безграничное число пред­метов и явлений, не имеющих никакого биологического смысла. Вдобавок к этому каждый отдельно взятый предмет раскрывает­ся человеческому взгляду как потенциально бесконечный - и это именно то, что можно было бы охарактеризовать как "бесконеч­ность вглубь". Человек не удовлетворяется тем, что лежит на поверхности предмета, а с помощью своей настойчивой познава­тельной активности "вычерпывает" из предмета все новые и но­вые стороны, свойства и возможности - и это так же происходит благодаря мифу. И в этой своей "активности вглубь", как и в "активности вширь", человек фундаментально отличается от жи­вотного.

"Обыкновенное" Животное подходит к предметам и явлениям окружающего мира глубоко прагматично. Оно отбрасывает как принципиально неинтересные все те предметы и явления, кото­рые не имеют значения для его видовой жизненной стратегии выживания и приспособления. Но и те предметы, которые оказы­ваются удостоены его внимания, оно так же видит принципиаль­но односторонним взглядом. Оно видит и учитывает исключи­тельно те их стороны, которые имеют непосредственный жизнен­ный смысл.

Что же касается человека, то он демонстрирует странную спо­собность воспринимать любой предмет многосторонне или даже бесконечносторонне. Его никогда не устраивает то, что он уже знает про тот или иной предмет. Его упорно волнует: а что там еще скрывается в этом предмете, какими еще сторонами он может открыться или повернуться? Ему мало того, что перед его глазами бегает живой кусок мяса, который надо поймать и съесть - чело­век изобретает бессчетное количество способов кулинарной обра­ботки этого куска мяса, превращая процесс удовлетворения некоей естественной потребности в целое искусство, предполагающее тончайшую нюансировку вкуса. И, кажется, трудно придумать что-нибудь менее прагматичное и более выражающее суть избы­точного характера культуры, нежели представляемое разными культурными общностями искусство приготовления пищи. Там, где животное просто съедает доставшийся ему кусок, человек изобретает изощренный процесс опосредования: варка, жарка,

смешение составных частей, добавление различных трав, специй и пряностей. А в результате кухня любых, даже самых прими­тивных народов - это воистину экспериментальная лаборатория, в которой совершается самое настоящее таинство приготовления новых вкусовых оттенков. Никакой биологической необходи­мостью, никакой стратегией выживания невозможно объяснить эти странные кулинарные занятия, отнимающие огромное коли­чество времени и отнюдь не способствующие в итоге качественно­му пищеварению. Хорошо известно, что наиболее полезным с чисто физиологической точки зрения является употребление природ­ных продуктов в их натуральном виде, без какой бы то ни было кулинарной обработки. Тем не менее, даже в самых примитив­ных человеческих сообществах кулинарное искусство имеет чрез­вычайно изощренный характер. Наивное убеждение, будто арха­ический человек разрывал руками добычу и тут же ее пожирал, не выдерживают никакой критики: даже в самых древних куль­турных слоях археологи обнаруживают следы кухни, и феномен кухни может рассматриваться как одно из первых свидетельств культуры как таковой.

Впрочем, и про любой другой предмет окружающего человека мира с уверенностью можно сказать: человека не устраивает то, как этот предмет является ему в натуральном, так сказать, виде: ему важно докопаться до тайных, скрытых сторон и свойств это­го предмета, совершенно не зависимо от того, является ли это биологически целесообразным и значимым. И в этом ключ к тому, что есть человеческое познание (и человеческая культура). Чело­веческое познание - это процесс, в котором каждый предмет ок­ружающего человека мира оказывается воистину бесконечным предметом, скрывающим в себе бесконечное количество возмож­ностей. И самое интересное заключается в том, что все эти воз­можности не столько вытаскиваются человеком из того или иного предмета, сколько... навязываются человеком предмету.

Действительно, содержится ли в природе камня способность быть рубилом или фундаментом дома? Содержится ли "в приро­де зайца" способность быть тушеным зайцем со сложным овощ­ным гарниром? Разумеется, тушка живого, прыгающего зайца обладает некоторыми природными свойствами, которые позволя­ют, в конце концов, при соответствующей кулинарной обработке получить нечто, обладающее неповторимым вкусом тушеной зай­чатины, - но можно ли на этом основании заявить, что вкус за­ячьего рагу потенциально содержится в самом этом живом, пры­гающем зайце? Можно ли утверждать, что живой заяц содержит в себе те многие тысячи вкусовых оттенков, которые будет приоб­ретать зайчатина при различных способах ее обработки, на осно­ве различных кулинарных рецептов?

Сама специфика человеческой деятельности заключается в том, что она лишает природные предметы их естественных смыслов и навязывает им смыслы, не содержащиеся в их природе. Она не столько обнаруживает то, что заведомо в них существует, сколь-

ко предлагает этим предметам такие траектории существования, которые являются для них совершенно неестественными - как неестественной является судьба зайца во французской или же китайской кухне.

Но, таким образом, конкретный предмет природы, становясь предметом человеческой деятельности, становится совершенно другим предметом. Он лишается своей природной качественной определенности, и ему навязываются такая качественная опреде­ленность, которая как бы и не содержится вовсе в его природе. Такого рода навязывание предмету новой качественной опреде­ленности и является тем, что можно было бы назвать культурой. Обыкновенному камню человек может навязать культурный смысл и культурную функцию стола; тому же самому камню он может навязать культурный смысл и функцию стула. Или навязать мил­лионы других качественных определенностей; и всякий раз из камня будут вытаскиваться такие его культурные стороны, кото­рые было бы бессмысленно искать в природе этого камня.

Откуда берутся все эти многообразные значения, которые, вроде бы, и соответствуют природе предмета (ведь далеко не вся­кому природному предмету можно навязать культурную функ­цию стола или стула), но, вместе с тем, - очевидно! - в самом предмете не содержатся? Понятно, что они создаются самим че­ловеком, самой культурой. И главным инструментом навязыва­ния предмету внеположенного смысла опять же является миф. Ибо миф предмета - это и есть предположение того, что в предме­те содержится тайна, что в любом предмете окружающего чело­века мира содержится огромное, неисчислимое количество скры­тых сторон и свойств, которые не явлены в естественном, при­родном бытии объекта, но которые могут быть при определенных обстоятельствах выпростаны наружу. И специфика человеческо­го взгляда на предмет заключается в том, что помимо внешней оболочки предмета он видит тайное, культурно-смысловое содер­жание этого предмета. Причем не только то, которое уже созда­но, придуманное в культуре, но и то, которое еще только может быть. Назовем это содержание мифологическим.

В любом предмете окружающего его мира человек допускает возможность этого не природного, не натурального, не естествен­ного содержания, которым потенциально может обладать этот предмет. Это не явленное содержание, но содержание, которое еще только может быть создано. Это не только смысловой шифр того, что уже заложено в предмет культурой, но и предположе­ние тех культурных измерений (потенциально неисчерпаемых, потенциально безграничных), которые еще только могут быть. Эта-то потенциальная Вселенная возможностей, заключенных в предмете, и удерживается тем, что можно было бы назвать мифом предмета. Если природное содержание предмета есть то, которое явлено в естественной жизни этого предмета, вне и независимо от человеческого вмешательства в эту жизнь, то мифологическое содержание того же предмета - это некая потенциальная беско-

нечность возможностей, которые актуально в предмете скрыты, но которые могут быть навязаны данному предмету в контексте человеческой деятельности.

У всякого предмета, помещенного в контекст культуры, есть навязанный культурой миф. И это не просто культурный смысл предмета, а некое пространство для возникновения все новых и новых смыслов. Таким образом, миф предмета гораздо шире, чем смысл предмета. Миф предмета - это своего рода смысловая во­ронка, обладающая практически неограниченными возможностя­ми по обнаружению все новых и новых смыслов. Это значит, что у предмета есть множество тайных, скрытых сущностей, и эти тайные сущности могут быть обнаружены человеком в процессе познавательного погружения в предмет. Миф предмета означает, что каждый предмет, помимо своей естественной, природной жизни, несет в себе еще и некую потенциальную бесконечность того, чем он может стать в контексте человеческой деятельности. Миф предмета - это знак того, что каждый предмет содержит в себе потенциальную вселенную возможностей, которую еще только предстоит создать рукам и сознанию человека.

Таким образом, миф санкционирует право человека обнару­живать в предмете то, чего в нем как бы и не было. Причем речь идет не только об использовании какого-то предмета в принципи­ально новой, культурно нагруженной функциональной роли, но и в выделывании из природного предмета каких-то совершенно новых вещей, каких-то совершенно новых предметов. И это воис­тину поразительно. Потому что вдруг выясняется, что в обыкно­венном обломке камня прячется бесконечное количество самых разных предметов, которые можно сделать из этого каменного обломка. Функциональных, эстетических - каких угодно. И, возможно, это один из самых удивительных фактов, которые де­монстрирует человеческая культура: из ординарного каменного обломка может быть выделано практически бесконечное количе­ство совершенно разных и совершенно не похожих друг на друга предметов: от каменного ножа до культовой фигурки племенного бога. Причем заранее можно и не знать, что именно получится из данного обломка. Ты производишь над ним какие-то "магичес­кие" операции, ты экспериментируешь с этим обломком, - и вдруг выясняется, что он стал ЧЕМ-ТО, чему можно найти какое-то культурное применение. Сначала - делается, а уже только потом - придумывается, как ЭТО можно назвать.