Глава 4. Война и мир в русско- византийских отношениях X -начала XIII В. 3 страница

4.6. РУССКИЕ КНЯЖЕСТВА И ВИЗАНТИЯ В XII-XIII ВВ.

Одним из ярких примеров не прекращавшихся в XII в. кон­тактов между древнерусскими княжествами и Византией явля­ется посольство Мануила Комнина на Русь в 1165 г., описанное историком, императорским секретарем Иоанном Киннамом (по­сле 1143 г. — начало XIII в.). Участник походов императора Ма­нуила I (1143—1180 гг.), он был свидетелем многого из того, что сохранило его «Историческое повествование»; как императорский секретарь («грамматик») историк был осведомлен и о докумен­тах, протоколах, договорах, тексты которых хранила византий­ская императорская канцелярия.

Византийское посольство на Русь описано Киннамом в свя­зи с событиями византино-венгеро-русских политических и ди­настических взаимоотношений в середине 60-х годов XII в. Рас­сказ о посольстве Мануила Комнина включен Киннамом в сле­дующий контекст: венгерский король Иштван (Стефан) III сно­ва отнял г. Срем у Византии и поставил под угрозу нападения г. Зевгмин (Землин) (Cinn. 231.6—232.12). Эти события датиру- ются 1165 г. Император Мануил I направляет Иштвану III гроз­ное послание (Cinn. 231.8-21), но, несмотря на угрозы, Иштван не изменяет свою политику. Мануил тогда отчетливо представил себе неизбежность войны и вновь захотел возвести на престол Вен­грии своего ставленника Иштвана IV (Cinn. 231.21—232.3). На Руси же в это время скрывался бежавший в 1164/65 г. из Ви­зантии Андроник Комнин — племянник василевса Иоанна II Ком­нина. Он, видимо, подозревался в покушении на узурпацию власти, и небезосновательно: позднее в 1183 г. он захватил им­ператорскую власть, став василевсом Андроником I, но ненадол­го. В 1185 г. его свергли. В это-то время и направляется посоль­ство Мануила на Русь.

«А Мануил, который возводил свой род к Комнинам, прибыл к наро­ду тавроскифов, чтобы напомнить их архонту о соглашениях, в [верности] которым он давал клятву василевсу, а также, чтобы укорить его за друж­бу с Иерославом — правителем Галиции. Ибо Иерослав не только вообще нарушил союз с ромеями, но принял и удостоил милостью Андроника, о ко­тором теперь мы расскажем подробнее, — бежавшего из тюрьмы во двор­це, где содержался, я думаю, девять лет до того, как прийти к нему» (Cinn. 231.3-11).

Далее следует подробный рассказ о бегстве Андроника Комнина из константинопольской тюрьмы.

«Вот так Андроник, бежав из темницы, пришел к тавроскифам. Нам же следует вернуться к тому, о чем шла речь.

Тот Мануил пришел к Примиславу, как по названым [причинам], так и с целью привести оттуда вспомогательное войско для ромеев. Ему было предписано переговорить о помощи и с самим архонтом тавроскифской [стра­ны] Росиславом. И он, действительно, добился цели. Чрезвычайно обрадо­ванные, что такого [высокого] посла отправил к ним василевс, они обеща­ли выполнить все, что угодно василевсу.

Василевс не обошел поэтому вниманием и Иерослава; различными ус­ловиями он возбудил его против Стефана, направив ему следующее [по­слание]: «Мы не уподобимся тебе в недружелюбии, которое ты без вся­кой нужды явил по отношению к нам, когда пренебрег словами и дого­ворами, в которых ты клялся прежде. Я ставлю [тебя] перед лицом [тво­его] бесчестия, [поскольку] ты сам рискуешь оказаться совершено обес­чещенным. Знай, что ты отдаешь замуж свою дочь за короля пеонцев — человека злонравного и ужасно ненадежного в помыслах, ибо он никог­да и никак не внимал ни праву, ни истине. А человеку, чуждому как ес­теству, так и законам, я считаю, легко сделать все, во что бы он ни был вовлечен. Итак, да не женится Стефан на твоей дочери! Если же женит­ся, то будет с ней связан не более, чем с распутницей. Ибо тот, кто так погрешил по отношению к нашей державе, не постыдившись недавно дан­ные клятвы обратить в шутку,— подумай, как бесчеловечно поступит он к тебе!»

Выслушав эти слова с какой-то варварской простотой, Примислав тот­час же был убежден и на зятя стал коситься как на врага и согласился по­могать всеми силами ромеям в войне против него.

Есть в тавроскифской стране город по имени Киама (Киев. —Авт.), ко­торый превосходит все другие города, воздвигнутые там, и является мит­рополией этого народа, так как сюда прибывает и архиерей из Византия (Константинополя. — Авт.). У города есть и другие привилегии старшин­ства. Так вот, правитель этой страны и сам стал союзником в войне про­тив Стефана, решение о чем подтвердил клятвами» (Стп. 232.3—11; 234.22-237.1).

Обращают на себя внимание упоминания русских князей. Ие- рослав — это галицкий князь Ярослав (1153—1187 гг.), сын кня­зя Владимира Галицкого, сильный, могучий правитель разрос­шегося к тому времени княжества. Что касается русского кня­зя Примислава, то существуют различные предположения, ко­го именно здесь имеет в виду Киннам. Можно считать, что так назван Первослав — по аналогии с сербским династом Перво- славом, упоминаемым Киннамом в другом месте (Стп. 204.2) и названным там Примиславом. Тогда Первослав может быть отож­дествлен с Ярославом, согласившимся выставить вспомогатель­ное войско (Стп. 235.1). Из этих отождествлений делается вы­вод о дружественных отношениях между Византией и Галичем ок. 1165 г. вопреки распространенному суждению об ухудшении византино-галицких отношений при Ярославе. Правда, имея в ви­ду возможность подобных идентификаций, необходимо учесть, что в византийских текстах имена русских князей передаются в очень искаженной форме, что не позволяет проводить обосно­ванных атрибуций на основе этих сопоставлений. Так, напри­мер, Иоанн Скилица сообщает: «Скончались архонты росов Не- сислав и Иерослав, и был избран править росами родственник скончавшихся Зинислав» (8су1. 399. 13—14). Очевидно, что имена перепутаны при транслитерации и не поддаются опреде­лению. Как у Скилицы, так и в случае с Киннамом возможная порча текста не позволяет дать твердое предпочтение ни одно­му из предположений.

Наконец, упоминаемый Росислав — это великий князь ки­евский Ростислав Мстиславович (1161—1167 гг.). По сообще­нию Киннама (Стп. 236.3), именно он клятвой подтвердил свое согласие оказать Византии помощь в действиях против Венгрии. Итак, отношения Киева с Византией, натянутые в начале прав­ления Ростислава, впоследствии улучшились в результате посоль­ства Мануила Комнина.

Отмечаемая Киннамом безыскусность, простота, бесхитрост­ность росов — одно из общих мест описания «варварского» ми­ра у византийцев. Идущие от античных времен представления о чистоте человеческих отношений, идиллическом миролюбии и беззаботной веселости стали обычным элементом «этническо­го портрета» «варварского» мира в византийской литературе, ис­ториографии и риторике. В XII в. об этом пишут Никита Хони- ат в своих риторических сочинениях (Nicet. Chon. Orat. 196.18 и след.), Михаил Хониат (Mich. Chon. Hist. I. 99.31-100.3), вы­дающийся ритор и мемуарист Евстафий Солунский (Eust. Thess. 64.6 и след., 75.8 и след.).

Анализируя воззрения византийцев XII—XIII вв. на место Древ­ней Руси в средневековом мире, можно установить несколько уров­ней оценки. Первым уровнем будет традиционная оппозиция ро- меев и «варваров»: Русь, наследница «скифского» прошлого, не вхо­дящего в пределы империи, рассматривалась в рамках этой оп­позиции у Киннама и Никиты Хониата. Причем, помимо ней­трально-технического значения понятия «варвар» (как не-эллин), обнаруживаются и оценочно-отрицательные: так Хониат и Ни- кифор Василаки придерживаются античного еврипидовского представления о жестокости «тавроскифов», убивающих чуже­странцев, их нечестии и богоборстве; об Андронике I Комнине замечается, что страсть к кровавым зверствам он обрел во вре­мя странствований среди варваров, в том числе на Кавказе и Руси.

Однако, наряду с традиционным, окрашенным оттенками ли­тературных античных реминисценций уровнем, в византийских памятниках отражен и другой вид воззрений: Русь оказывает­ся важнейшим звеном христианского мира. «Христианней­шим» назван народ, борющийся с половецкими ордами; Русь и связанные с ней народы — оплот православия перед лицом латинского запада. Оппозиция «варвары» — «не варвары» об­ретает на этом уровне конфессиональный характер: ры» — «христиане». Хронологически в византийских источни­ках укрепление отмечаемого представления о Руси наблюдает­ся с конца XII — начала XIII в. Участие иерархов Руси в цер­ковных соборах, посольства и паломничества в Византию, де­ятельность Русского афонского монастыря — реальное под­тверждение таких воззрений.

Наконец, третьим уровнем определения места Руси в струк­туре современного общества, по византийским источникам, ока­зывается прямое сопоставление внутренних общественно-поли­тических систем Руси и Византии, замечаемое нашими автора­ми сходство процессов социального развития двух государств. Ви- лантийцы четко фиксируют наличие на Руси отдельных сопер­ничающих княжеств; термины, обозначающие князей (f)yep.CDV, о1...&рхдкш<; TtposSpstjovcei;, 6 bienwv, S"ura,afj<;, tyti'kapxoc,, ApXCOV— т.е. «игемон», «сидящие во главе», «властитель», «ди- паст», «филарх», «архонт»), соответствуют титулам, примени­мым к правителям других европейских государств — Венгерско­му и Чешскому королевствам, Болгарскому царству, южносла­вянским государствам. Более того, Никита Хониат повествует о раз­разившейся к началу XIII в. братоубийственной борьбе, в кото­рой Роман Галицкий разбил «правителя Киева» Рюрика (Nicet. Chon. Hist. 523. 43-9). Еще раз вспоминает он об усобицах сре­ди «тавроскифских» династов в связи с рассказом о борьбе меж­ду сыновьями Стефана Немани в Сербии. Политическая раз­дробленность и внутренняя борьба отмечаются, помимо «тавро- скифов» и у сельджуков, венгров и многих других

народов, причем источником такого процесса, охватившего мир, считается государство ромеев:

«Так, пример братоубийства, показанный в царе-граде, сделался как бы образом, моделью или даже общим правилом для всех концов земли; так что не только персидские, тавроскифские, далматские, как теперь или несколько позже паннонские государи, но и владетельные лица разных дру­гих народов, обнажив мечи против единокровных родственников, напол­нили свои отечества убийствами и мятежами» (Nicet. Chon. Hist. 532.14-20).

Таким образом, определение нескольких уровней отноше­ния к Руси в византийских памятниках дает возможность вы­делить представления о сопоставимости общественно-политиче­ских процессов на Руси и в других государствах средневеково­го мира. Важное место феодальной Руси в структуре междуна­родных отношений в Европе XII — начала XIII в. подчеркнуто и византийскими авторами-современниками.

В историографии сложилось мнение об ослаблении русско-ви­зантийских контактов в XII в. (особенно к концу века): отсут­ствие прямых военных столкновений, внешнеполитическая опас­ность для каждой из сторон (кочевники и латиняне) обуслови­ли, как будто бы, ослабление — вплоть до их исчезновения — связей, не зафиксированных источниками. Прекращает сущест­вование наемный корпус византийской армии, составленный из русских, вытесненных англичанами. Ничего не известно о Рус­ском монастыре на Афоне с последней трети XII в. и т.д.

На первый взгляд, действительно материала о росах в рассма­триваемых источниках не так много, нет и таких документов, как русско-византийские договоры X в. Однако, если учесть те особенности византийских памятников, о которых говорилось вы­ше, то данных из источников по интересующей нас теме можно получить значительно больше. Это, прежде всего, касается внеш­неполитических, военных и посольских отношений.

Для выявления нового материала необходимо обратиться к тем свидетельствам, где нет прямого упоминания русских или тавроскифов: памятуя о византийской приверженности заменять термин описанием, можно понять значение многих важных для нас текстов. Так, анализ речи ритора Михаила — племянника (или близкого человека) солунского митрополита, показал, что за неопределенными намеками можно уловить отражение слож­ной военно-политической борьбы в Центральной и Юго-Восточ­ной Европе в начале 50-х годов XIII в. Михаил сообщает, что после разгрома «даков» василевс двинулся на «гепидов»; перей­дя Дунай, предал «Паннонию» огню, после чего сатрап «гепи­дов» бежал (Mich. Rhet. Thess. 142.7—14). Здесь речь идет о победе императора Мануила I над венгерским королем в 1151 г. после разгрома сербов. Далее говорится, что эхо этой победы дошло до сицилийцев и «тавроскифов», причем «север­ный» (архонт?) от «шума молвы тяжело повесил голову». Отождествление «тавроскифов» с русскими позволяет видеть в «се­верном» династе русского князя, возможно, Юрия Долгоруко­го — союзника Мануила; данные же речи в целом позволяют предположительно говорить о состоявшемся или готовившем­ся походе ок. 1152 г. византийских войск в северное Приазо­вье (может быть, против половцев или киевского князя Изясла- ва Мстиславича).

Подобным образом можно выявить некоторые свидетельства византийских источников о возможных посольствах русских в Византию. Так, Евстафий Солунский в похвальном слове Ма- нуилу Комнину повествует о народах, некогда агрессивных, те­перь же усмиренных: они приезжают в Византию, даже пересе­ляются на житье, — «агаряне» (турки), «скифы» (кочевники), «пеонцы» (венгры), обитающие за Истром (население Подунавья), и те, кого «овевает только северный ветер» (Eust. Thess. 200.65). Согласно географическим представлениям о делении зон земли в соответствии с направлениями различных ветров, народом, на­ходящимся под северным ветром, являются «тавроскифы», т.е. русские. И Евстафий рассказывает о сильном впечатлении, про­изведенном Мануилом на иностранцев.

В другой речи Евстафия, написанной, вероятно, после 1173 г., ритор, восхваляя военные успехи императора, образно говорит о подчиненных и зависимых народах как элементах украшения царства Мануила. Упоминая порабощенных дал матов, пеонцев и скифов, он указывает и на северных, также покоренных, со­седей их (FRB. Т.1. 94.30). Это может относиться и к Галицко- му князю: о Владимире Галицком Киннам говорит как о союз­нике Мануила, подвластном Византии, в начале 50-х годов (Cinn. 115.18—19). Евстафий в речи сообщает и о посольствах в Кон­стантинополь с самого края земли (FRB. Т. 1. 103.31 и след.). Эхо побед Мануила достигает «севера» (FRB. Т. 1. 103.31 и след.). В этих словах также скрыт намек на Русь.

Еще в одном слове к Мануилу, произнесенном между 1174 и 1178 гг., Евстафий в удивлении восклицает по поводу посоль­ства к Мануилу архонта из «северных» по отношению к «Пео- нии» (Венгрии) земель, ничуть не меньших ее (FRB. Т.1. 40.13—15). Речь опять-таки идет, вероятно, о Галицком княже­стве. В этом акте панегирист видит признание верховной влас­ти византийского василевса над другими правителями.

Наконец, среди народов, перечисленных в речи по поводу при­бытия в столицу царственной невесты из «Франкии» (имеется в ви­ду свадьба Алексея II, сына Мануила, с Анной-Агнессой, доче­рью французского короля Людовика VII в 1179 г.), упомянуты и «северные народы»,— в свете наших данных, русские (FRB. Т. 1. 81.9).

Намек на русское посольство можно предположить и во «Взятии Солуни» Евстафия, где сообщается о посланниках «гер­манского филарха» (Филиппа II Французского), «аламанского вла­стителя» (Фридриха I Барбароссы), «посланника Марка» (Кон­рада Монферратского), «угорского короля» (Белы III), а также другого сильного соседа последнего, — возможно, галицкого князя (Eust. Thess. Esp. 56.25-30).

Определенную информацию дает нам и речь Михаила Ритора — племянника (или близкого человека) митрополита Анхиала, где отражены внешнеполитические события империи в конце 50-х — начале 60-х годов. Описывая успехи Мануила в отношениях с Бал- дуином III Иерусалимским и др., ритор говорит о том, что «одна только молва устрашает северного», как и «внутреннего северно­го». Вероятно, здесь содержится намек на Венгрию и Русь, мес­тоположение которых соответствует византийским представле­ниям о направлении сторон света (Mich. Rhet. Anch. 191.156—158).

Тот же смысл, возможно, имеет сообщение одного из стихов продромовского Манганского цикла о власти Мануила над «Бо­реем» (Prodr. Mang. 342.7).

О посольстве «скифа» в Константинополь после свержения Андроника Комнина (1185 г.) сообщает Михаил Хониат (Mich. Chon. T.I. 323.3). Поскольку земли Приазовья в этом произве­дении им называются «гиперборейскими», «киммерийскими», «скифской пустыней» (Mich. Chon. T. I. 321.5 и след.), не ис­ключено, что и здесь речь идет о Руси. «Север» и «Скифия» си­нонимичны для него «Тавроскифии» (Mich. Chon. Т. П. 141.14-23).

О посланнике из «северных климатов», о власти василевса над «северными климатами» сообщает Николай Месарит (см.: Биби­ков. 1981. С.77). А. Васильев видит здесь Трапезунд, но, как пра­вило, в византийских источниках «северными климатами» на­зывается Крым.

Однако во второй половине XIII в. русско-визан­

тийские отношения не ограничивались, видимо, посольскими де­лами. Дело, возможно, доходило и до прямых военных столкно­вений. Так, по сообщению Николая Месарита, участники мяте­жа Иоанна Комнина 1201 г. требовали, чтобы ромеев не побеж­дали ни «скиф», ни «болгарин», ни «тавроскиф», ни другие «варвары». А. Гейзенберг видит в «тавроскифах» куманов, но, возможно, речь идет о русских, называемых обычно «тавроскифами». Во всяком случае, из речи Никиты Хониата мы знаем об участии «тавроскифов»-бродников в борьбе болгар против Визан­тии (Nicet. Chon. Orat. 93.18 sq.).

Итак, если полученные сведения прибавить к уже известным и использовавшимся многочисленным данным о военных экспе­дициях, посольствах и брачных связях, русских паломниках и ви­зантийцах, отправлявшихся на Русь, актах упоминаемых в раз­личных нарративных источниках, касающихся русско-визан­тийских связей, то получится картина интенсивных взаимоот­ношений древнерусских княжеств с Византией на протяжении всего XII и начала XIII в. Конечно, необходима конкретизация и уточнение полученных данных, но можно сказать, что поли­тические связи двух государств не ослабевали в XII в., как счи­талось ранее.

ГЛАВА 5. ЦЕРКОВНЫЕ СВЯЗИ РУСИ И ВИЗАНТИИ

История русской церкви и ее связей с византийским православием известна в основном по древнерусским источникам. Греческие памятники содержат упоминания иерархов Руси; известны также некоторые сохранившиеся как в оригинале, так и в русском переводе произведения древнерусских митрополи­тов-греков.

Так, благодаря греческой надписи (легенде) на свинцовой пе­чати рубежа X—XI вв. «Иоанн митрополит Росии» (Corpus. № 781) нам достоверно известно имя второго по счету киевско­го митрополита. Третьему пастырю Руси принадлежала, очевид­но, еще одна сохранившаяся свинцовая митрополичья печать с име­нем Феопемпта («Господи, помози Феопемпту, митрополиту Рос­сии»: Актовые печати. Т. I. С. 44), чье служение упоминается в летописи в 1039 г.

Преемнику Илариона на митрополичьей кафедре греку Еф­рему (1054/55 — 1061/62 гг.) принадлежала свинцовая булла «протопроэдра (протосинкелла)», обозначая тем самым высокий при­дворный ранг иерарха. Три известные греческие печати принад­лежали следующему митрополиту Руси — греку Георгию (1062—ок. 1075 гг.), носившему титул синкелла («Господи, помози Георгию, митрополиту Росии и синкеллу»: Актовые печа­ти. T.I. С.47). Авторству Георгия приписывается антилатинский трактат «Стязание с латиною» с перечислением 27 пунктов раз­ногласий между православной и западной церковью. Текст па­мятника, атрибуция которого уже давно вызывает сомнения (Павлов. 1878. С. 48-58, 191-198), сохранился в единственном русском списке XV в. в переводе.

В отличие от сочинения митрополита Георгия, послание Льва, митрополита Переяславля Русского, к римлянам, или ла­тинянам об опресноках дошло до нас и было, очевидно, написа­но на греческом языке. В древнейших греческих списках XIII-XIV вв. Послание озаглавлено: «Боголюбивейшего Льва, ми­трополита Преславы на Руси, о том, что не следует употреблять в службе опресноки». Согласно последним (Поп-

пэ. 1968. С. 95 и след.), Лев был митрополитом титулярной Пе­реяславской митрополии в 60-х или 70-х годах XI в. Возможность существования в 60-х годах титулярной митрополии в Перяслав- ле определяется по аналогии с известной в то же время подоб­ной епархией в Чернигове: прямые свидетельства о Переяслав- ской митрополии относятся лишь к 80—90-м годам XI в. Деятель­ность Льва, также называемого в научной литературе Леоном или Леонтием, датируется временем либо до епископства Петра (упо­минается в 1072 г.), либо между епископствами Петра и Ефре­ма (не позднее 1077/78 г.). Однако Поппэ считает, что Лев (Ле­онтий) уже в 1072 г. был титулярным митрополитом в Перея- славле. Появление послания Льва датируется между и 1085 гг. (дата антилатинского полемического послания Иоан­на II, митрополита киевского — см. ниже); при этом Поппэ (С. 101) предполагает, что послание было составлено именно в Переяславле на Руси.

Послание Льва представляет собой антилатинский полемиче­ский трактат в форме диалога, где на каждый кратко сформули­рованный аргумент оппонента приводятся развернутые опровер­жения автора памятника. Центральное место в послании отводит­ся проблеме вида хлеба, употребляемого при евхаристии: в вину западной («латинской») церкви ставилось употребление пресно­го хлеба (опресноков) вместо квасного, использовавшегося при ли­тургии греческой церковью. Этому вопросу уделено 12 из 19 пунк­тов полемики. Лишь один — последний, касается старого пред­мета спора двух церквей, основного их догматического расхож­дения, а именно — исключения из символа веры тезиса об исхождении св. Духа как от Отца, так «и от Сына», что свято сохра­нялось в оглашениях папской службы («filioque»). Как и во времена схизмы при патриархе Фотии в IX в., проблема Ш^ие вновь становится главным пунктом греко-латинской полемики уже в конце XI—начале XII в. В истолковании спорного евангельско­го текста о «первом дне опресноков» Лев, следуя в определении хронологии пасхальной вечери за Петром Антиохийским, счита­ет, что у евангелистов под ним подразумевался 10-й день перво­го месяца, начинающий как бы «предпраздник» Пасхи.

Наряду с главной темой послания — проблемой опресноков, в памятнике дискутируются проблемы субботнего поста, совер­шения полной литургии во время всего великого поста, безбра­чия священников, употребления в пищу «удавленины» и, нако­нец, учения об исхождении св. Духа (filioque). Возражения предполагаемого оппонента в послании Льва представляют собой, возможно, парафразу возражений папского легата кардинала Гумберта, составленных в июне 1054 г. в Константинополе в самый разгар греко-латинских противоречий. Поппэ (С. 99) предпола­гает, что перевод «Диалога» кардинала был знаком Льву. Посла-

носит риторический характер, словно было рассчитано на ис­пользование его текста при проведении публичных диспутов. А.Поп- и:» (С. 102) считает возможным проведение подобных дискуссий на Руси во второй половине XI в. Правда, аутентичными данны-

об этом мы не располагаем.

С полемикой об опресноках связано сочине­

ние и другого киевского митрополита — Иоанна II Русского (до 1077/78—1089 гг.). Это послание антипапе Клименту III, да­тируемое периодом между 1085 и 1088 гг. (Павлов. 1878. С.169—186). В русском переводе сохранились его же «Правила церковные» — важнейший памятник церковно-правового со­держания, являющийся главным источником по истории древ­нерусского канонического права (Памятники. С. 108—120). С Ио­анном II раньше отождествляли упомянутого в одном из стихо­творений Феодора Продрома дядю поэта (ТИеоё. Ргоёг. № 59.

Однако более вероятно, что византийский поэт сере­дины XII в. упоминает не известного киевского митрополита, а од­ного из иерархов, посланного на Русь и носившего имя Мануил. Единственным возможным (не без оговорок) иерархом на Руси с этим именем был первый смоленский епископ Мануил Грек, поставленный в 1136 г. и упоминаемый под 1147, 1156 и 1168 гг. (ПСРЛ. Т.2. Стб. 300, 341, 485, 528 и др.), если, конечно, все ле­тописные свидетельства относятся к одному лицу, а не тезкам. Известны и митрополичьи печати с именем Иоанна (Актовые пе­чати. ТЛ. С.50—53), атрибуция которых Иоанну II, впрочем, нуждается в дополнительной аргументации. Свидетельство Феодора Продрома дополняет византийский именослов русской церкви.

К началу — первой половине XII в. относятся греческие сигиллографические свидетельства о двух следующих митрополи­тах Руси. Это печати «проэдра Росии» Николая (до 1097 — после 1101 гг.) и «архипастыря Росии» Михаила (1130—1145/46 гг.).

Два типа печатей связаны с киевским митрополитом греком Никифором (1104-1121 гг.): один с надписью «Пресвятая, хра­ни меня, Никифора Росии», другой — «Храни меня, Никифора, по твоему Промыслу архипастыря всея Росии, Сыне» (Актовые печати. Т. I. С. 48—49). Только в русских переводах сохранились его четыре послания, написанные, очевидно, по-гречески и адре­сованные Владимиру Мономаху (одно из них посвящено пробле­мам разделения церквей) и великому князю Ярославу Свято- полчичу (также полемическое «Написание на латыну... о ересях»).

Преемником Климента Смолятича на киевском церковном пре­столе был грек Константин I, рукоположенный в Константино­поле в 1155 г. (ум. ок. 1159 г.), автор «Речи о жертвоприноше­нии нераздельной Троице во время евхаристии» (PG. Т. 140. Col. 148-153).

Данные византийской сигиллографии указывают на измене-1 ния в титулатуре (и статусе?) митрополита Руси: на печати Ио­анна IV (1163-1166 гг.) иерарх назван церковной главой «всех Росов» (TCbv nаvxcov 'Pcoз: Актовые печати. T. I. С. 50-52, 55, а легенды двух моливдовулов и одного хрисовула Констан­тина II (1167—1169 гг.) называют его митрополитом «всея Руси» (xfiзоidKJ'nз'Pcыataз: Актовые печати. T. I. С. 48-50, 175-176).

С активизацией русско-византийских церковных отношений в XII в. связаны и патриаршие послания из Константинополя на Русь. Лишь в русском переводе дошло до нас послание констан­тинопольского патриарха Николая IV Музалона к епископу Ни­фонту Новгородскому от 1149 г. (Повесть о Нифонте. С.5).

Другое послание из Константинополя, дошедшее в русской версии,— «Грамота великого патриарха Луки ко князю Ондр^ю Ростовскому Боголюбскому», датируемая 1160 или 1168 г. Ав­тор послания — известный константинопольский патриарх Лу­ка Хрисоверг (1157-1169/70 гг.), в юрисдикции которого нахо­дилась тогда и русская церковь. Лука Хрисоверг известен как канонист, инициатор постановлений, ограничивающих брак между близкими родственниками, а также полемист, утвердив­ший Соборное постановление, касающееся острой в Византии се­редины XII в. догматической проблемы понимания евангельских слов «Отец мой более меня есть». Однако не менее значительна роль этого иерарха в истории русско-византийских церковных взаимоотношений. Один из важных ее эпизодов отражен в рас­сматриваемом послании, адресованном к великому князю вла­димирскому Андрею Юрьевичу (1157—11'74 гг.).

Патриарх сообщает о получении в Константинополе грамо­ты князя, доставленной послом (Пространная редакция называ­ет имя посла: Яков Станиславич), и об оглашении ее на соборе. Патриарх хвалит Андрея за процветание веры в его государст­ве, о чем известно не только на основании данного послания, но и от княжеского епископа (Пространная редакция уточняет: Несто­ра), находившегося в то время в Константинополе и засвидетель­ствовавшего все описанное в послании перед собором и импера­тором, в частности о росте и укреплении княжеского города

Владимира и большом церковном строительстве в нем. В своей грамоте князь просил, чтобы город Владимир и его княжество не подчинялись церковной юрисдикции ростовского и суздаль­ского епископства, но имел бы свою собственную митрополичью кафедру: при этом князь предложил утвердить митрополитом Фе- одора. Патриарх отвечает отказом, так как на Руси могла быть только одна митрополия — в Киеве. Далее патриарх говорит о по­лучении княжеских грамот, обвиняющих епископа ростовского, которого патриарх, в свою очередь, берет под защиту, говоря о его невиновности и настаивая на том, чтобы князь вновь принял епи­скопа в своем городе. Заключается послание угрозами отлучения ослушавшихся воли патриарха. Пространная редакция подроб­нее излагает суть догматических расхождений епископа Феодора, ставленника Андрея Боголюбского, с бывшим ростовским епи­скопом подзащитным патриарха: Феодор считал, что не сле­дует поститься в среды и пятницы, совпадающие с большими пра­здниками; патриарх обвинял также своего оппонента в отступ­лении от канонов и в вопросе о целибате.

Ряд особенностей языка документа (сочетание «град Володи­

роки» и «тороци» — от греч. Юра!; — «броня», «оплот», как и транс­литерации «пянтикостия» и «пресвитер», вместо соответствую­щих им слов «пятидесятница» и «старец») свидетельствует о су­ществовании некогда греческого оригинала послания, текст ко­торого оказал лексико-грамматическое влияние на язык древнерусского перевода.

Чисто церковно-канонические, на первый взгляд, пробле­мы, которым посвящено послание Луки Хрисоверга Андрею Боголюбскому, отражают важные события русско-винзантийских политических взаимоотношений середины XII в., а также опре­деленные черты развития политической системы самого рус­ского государства.

С одной стороны, послание обнаруживает давно проявлявше­еся стремление князя к независимости русской церкви от Кон­стантинополя. Развитием политики Ярослава Мудрого, добивше­гося в XI в. поставления на митрополичью кафедру в Киеве рус­ского иерарха, Илариона, являются действия Андрея Боголюб­ского, сместившего греческого епископа и выдвинувшего свое­го ставленника Феодора на самостоятельно образованную влади­мирскую кафедру, а также киевского князя Изяслава

Мстиславовича, при поддержке которого в середине XII в. мит­рополитом стал Климент Смолятич, поставленный собором рус­ских епископов, минуя патриарха. С другой стороны, рассмат­риваемая грамота свидетельствует об активной политической борь­бе Владимиро-Суздальского княжества за общерусский приори­тет своей земли, за превращение своей столицы в общерусский политический центр (Приселков. 1939. С.108). С этим связано и большое церковное строительство во Владимире, о котором идет речь в послании.