Функции случайных аргументов 4 страница

Другим большим теоретическим течением, исследующим конфликты и частично связанным с марксистскими традициями, является «критическая школа» социологии. Эта школа — немецкая по происхождению, а точнее говоря, в основном франкфуртская, возникла в период между первой и второй мировыми войнами на пересечении марксизма, психоанализа и разных культурологических течений. Свое наиболее позднее выражение она находит в творчестве Герберта Маркузе и Юргена Хабермаса. Маркузе (1964) сохраняет марксово положение о делении современных европейских и североамериканских обществ на два больших класса угнетателей и угнетенных и о связи угнетения с капиталистической организацией экономики. Однако вследствие повышения благосостояния, тесно связанного с техническим прогрессом, распределения богатства в контексте роста благосостояния и продолжающегося перемещения богатств из «третьего мира» в развитые страны, пролетариат стал пассивным и больше не является революционной силой. Вернее, господство по-прежнему осуществляется большим капиталом посредством технологической манипуляции и поддерживается с помощью средств массовой коммуникации, которые закрепляют ложное сознание материального благополучия населения. В результате массы усыпляются и конфликты случаются редко (кроме случайных неповиновений и насилия со стороны париев, принадлежащих к национальным меньшинствам, и деклассированных безработных). Несомненно наличествующий консенсус является, однако, лишь прикрытием, скрывающим господство и сдерживаемый конфликт.

Примерно так же Хабермас (1975) анализирует основной инструмент господства в постиндустриальном капитализме: не как классовое господство в марксовом смысле, а скорее как технико-административный аппарат государства, основывающийся на инструментальной рациональности. Этот аппарат вторгается в жизненный мир индивидов и групп и искажает его, навязывая чрезмерную рационализацию. Государство вмешивается в организацию экономики и манипулирует ею своими «руководящими действиями». В тому же государство непосредственно проникает в экономику, удерживая в своих руках систему образования и воспитания, поддерживая инфраструктуру — транспорт, жилищное строительство, — и надзирая за нею, а также укрепляя гигантские вооруженные силы. Государство охраняет лояльность — нередко пассивную — населения путем обеспечения изобилия потребительских товаров, благосостояния и контролируя средства массовой коммуникации. В то же время Хабермас рассматривает технико-административное государство как то и дело оказывающееся перед лицом таких кризисных явлений, как инфляция, финансовая нестабильность, несостоятельность планирования, административный паралич, небрежность выполнения своих обещаний, а также эрозия культурных ценностей типа трудовой этики.

Дополнительные направления теоретической работы в унисон друг другу делают по-новому акцент на исследовании государства. Первое из них мы находим в работе Теда Скокпола (1979) и др., которые своим призывом «возвращения назад к государству» утверждают, что государство обладает собственной жизнеспособностью и автономией (в марксистской теории это не признается) и становится основным источником роста бюрократии, социального господства и развития революций. Со вторым дополнительным направлением мы встречаемся в европейской литературе, посвященной новым социальным движениям (Eyerman, 1992). Отмечая, что «новые» движения, такие, как женское, в защиту окружающей среды и антиядерные, антивоенных, за новую культуру и расово-этнические, по своей сути не классовые в марксистском смысле, авторы объясняют их рост в значительной степени вмешательством бюрократического государства в общественный строй, а также господством культуры индустриального общества и средств массовой коммуникации.

Другой особенностью классического марксистского мировоззрения является представление о культуре (философия, религия, идеология) как производном феномене от экономического базиса, функционирующем главным образом в интересах господствующих экономических классов. В некоторых последних теоретических работах культуре приписывается гораздо большая независимость. Одно из теоретических направлений связано с анализом самих культурных кодов, основывающимся на плодотворных работах Леви-Стросса (1963) и др. На таком анализе базируется социология культуры как в США, так и в Европе. Представители другого теоретического направления подчеркивают слияние культуры с властью, с государством.

Что касается последнего направления в развитии теории, то огромное стимулирующее влияние на него оказали работы Антонио Грамши (1971). Будучи марксистом, Грамши тем не менее дал оригинальную интерпретацию понятия «культурной гегемонии», процессу, посредством которого правящие классы в обществе достигают господства, убеждая низшие классы с помощью системы образования и средств массовой коммуникации в правильности своих этических и политических взглядов. Два французских теоретика, Мишель Фуко и Пьер Бурдьё, проанализировали связи между властью и культурой по разным направлениям. Фуко (1979) особенно интересовало значение знания в качестве универсального средства обеспечения господства во взаимосвязях общественных структур. Он сделал обстоятельный анализ проявления связи знания с властью в медицинских, психиатрических и исправительных учреждениях. Макросоциологическая теория Пьера Бурдьё (1984) также делает акцент на классовой борьбе в обществе. Эта борьба помимо всего прочего подразумевает и экономическую борьбу, однако Бурдьё придает большое значение ее культурным или символическим моментам. Разные классы обладают разным уровнем и разным качеством «культурного капитала», который накапливается в ходе социализации, обучения и общего развития и служит основным средством утверждения и защиты классовой позиции.

Два последних направления в изучении конфликтов выросли из критики теорий модернизации. Оба отличает международный уклон. Первое - теория зависимости, связанная с именем Фернандо Кардозо и других латиноамериканских авторов (Cardoso, Faletto, 1969) Доказывая, что первичными причинами общественного развития не являются такие интрасоциетальные факторы, как предпринимательство и препятствия в виде традиций, эти теоретики подчеркивают, что именно международный капитал, многонациональные корпорации и долги определяют направление экономического изменения и формируют модели классового господства и конфликта в развивающихся странах. В то время как в первоначальных теоретических положениях подчеркивалось, что международный капитал препятствует развитию или деформирует его, новейшие положения сформулированы с учетом тех случаев (например, Южная Корея или Тайвань), когда мощное и успешное экономическое развитие имело место на фоне зависимости стран. Второе направление теоретического анализа мировых систем связано с именами Фернана Броделя (1979) и Иммануэля Уоллерстейна (1974). Оно базируется на следующей посылке: основу как прежней, так и современной организации обществ составляют не местные условия — организация любого общества отражает меняющуюся систему экономических отношений между обществами. В частности, любой исторический период характеризуется наличием ядра (например, таковыми были Великобритания в XIX в., США в годы после второй мировой войны), периферия (колониальные страны, страны «третьего мира») и полупериферия, которую представляют страны, идущие в ногу с современностью, но ослабленные (например, сегодняшние Мексика и Аргентина). Применимая к исключительным обстоятельствам, теория мировых систем представляет историю внутренного развития обществ как процесс разрастания международных экономических сил вторгающихся в них.

Микросоциологические теории

Несмотря на то что проблемы социальной психологии и социального взаимодействия долгое время исследовались в рамках одной науки - социологии, 1970-е годы оказались свидетелями «микроскопической революции», в ходе которой были либо возвращены к жизни, либо созданы теории, основанные на межличностном взаимодействиию. Их выдвинули на передний план как конкурентов макросоциологической теории, которая, как утверждалось, «овеществляет» общественную жизнь в форме абстрaктныx организаций, структур и культур.

Обмен и рациональный выбор

Как явствует из самой терминологии, она заимствована у экономической науки и психологии. Этим занимаются теории такого рода. Социальный бихевиоризм Джорджа Хоманса (1974), например, берет на вооружение принципы максимальной выгоды и уменьшения маргинальной (второстепенной) пользы, используемые в экономике, а также правило психологии, согласно которому регулярности основываются на связях между стимулами (воздействия внешней среды) и реакциями (поведение индивидов). Хоманс, в частности, утверждает, что чем больше воздается индивиду за определенные действия, тем больше эти действия упрочиваются в его модели поведения. Концепция «обмена» в качестве элемента теории Хоманса выводится из его положения о том, что двое или больше индивидов будут вести себя по отношению друг к другу в зависимости от вознаграждения как подкрепления индивида и что все типы интеракции (например, кооперация, власть) можно понять и объяснить как проявления такого обмена. Иной разновидностью теории обмена является теория Питера Блау (1964), который также полагается на экономическую идею обмена, но данный вариант с большим основанием можно назвать «социально-структурным» по своей сути, потому что он рассматривает обмены среди людей, занимающих определенные позиции в общественных структурах, а также подразумевает подробный анализ становления социальной дифференциации, властных структур и коллективных ценностей.

Теория рационального выбора также является следствием применения психологической и рыночной моделей, заимствуемых из экономики, к тем типам поведения и институтам, которые не считаются экономическими по преимуществу. Гари Беккер (1976), экономист, утверждает, что все стороны жизни человека подчиняются принципу рационального расчета; он применил его к столь разным предметам, как расовая дискриминация, брачный выбор, преступность и наркомания. Наиболее претенциозные положения в рамках социологической теории рационального выбора принадлежат Деймсу Кольману (1990). Придерживаясь сначала утилитарной точки зрения, согласно которой субъектам действия свойственны рационализм, максимализм и необузданность, Кольман затем раздвигает границы своих обобщений и предлагает на их основе свой анализ межличностного обмена, систем рынка и власти, коллективного поведения, социальных движений и более масштабных корпоративных и институциональных структур.

Теории микроконфликта

Первый пример этого теоретического течения мы находим в работах Рендолла Коллинса (1975). Автор рассматривает ситуацию дефицита, в которой оказываются двое или больше субъектов. В этом случае они ориентированы не на обмен друг с другом, а на завоевание господствующего положения. Тем не менее Коллинс видит в интеракции нечто большее., чем просто борьбу за власть, поскольку допускает возможность для переговоров и компромисса и раскрывает эти возможности. Существующее в обществе распределение власти представляет собой общий знаменатель, под который подведены тысячи устойчивых микроконфликтных ситуаций. Следующая иллюстрация теории микроконфликта обнаруживается в социологии, занимающейся отклонениями и социальным контролем. Эта разновидность теории микроконфликта обычно спрятана под такими названиями, как «теория навешивания ярлыков» (Беккер, 1963) или «теория клейма» (Гоффман, 1963). В то время как функционалисты рассматривают отклонение как феномен, порождаемый мотивацией индивида и нарушениями некоторых социальных норм, сторонники «теории навешивания ярлыков» рассматривают девиантов (как и отклоняющееся поведение вообще) в контексте воздействия на индивидов власти тех, кто занимает позиции социального контроля (врачей, судей, чиновников правоохранительных органов) и навязывает свои дефиниции «девиантам». Проблема отклонения встает, таким образом, как разновидность борьбы за значения (действительно борьбы за власть) с более могущественными силами, обычно способными навязать свои дефиниции, хотя те, кого обзывают «девиантами», стремятся разрушить эти значения или манипулировать ими. Новые социальные структуры создаются как властные органы, закрепляющие за определенной группой, оказавшейся в невыгодном положении, ярлык девиантной.

Феноменологические теории

Основой нескольких микросоциологических направлений служит следующая посылка: исследование социальной реальности должно базироваться на системе значений, которых придерживаются отдельные индивиды. Иллюстрацией такого подхода служит символический интеракционизм, уходящий корнями в прагматическую философию Джона Дьюи, Чарльза Кули и Джорджа Герберта Мида. Позднее он нашел отражение в работах Герберта Блумера (1969). В определенном отношении исходной позицией Блумера служит негативная полемика: поведение человека нельзя характеризовать как результат проявления таких внутренних или внешних факторов, как инстинкты, стимулы, социальные роли, социальные структуры или культура, Напротив, центральными являются понятия субъективного значения «Я». Значение выявляется (об этом, в частности, говорит само название теоретического направления) в самом процессе интеракции. Индивиды общаются друг с другом, создают и выводят значения и соответственно реагируют на них. Вдобавок, индивид вступает в осмысленную коммуникацию с самим собой на той же самой знаковой основе, которая свойственна и межличностной интеракции. Это сложные процессы, включающие в себя понимание значения поведения других, пересмотр значений на основе такого понимания, разгадывание процесса понимания другими, изменение ожиданий и поведения в согласии с этими операциями. Стойкие социальные соглашения по большей части трактуются как совместные действия и «совместное приноравливание» к осмысленной деятельности на более или менее постоянной основе.

Родственным вышеупомянутому теоретическому направлению является этнометодология, связываемая главным образом - с именем Гарольда Гарфинкеля (1967). Этнометодологи также отказываются от структурного подхода, с которым они связывают социологическое овеществление и потерю из виду реалий близкого взаимодействия. Этнометодология рассматривает субъекта свободным, занимающимся практической деятельностью, импровизатором, вступающим в переговоры, имеющим в своем распоряжении множество планов действий и «рациональностей» в ходе интеракции. Задачей этнометодолога является выявление направлений действий, их оценок. Он считает само собой разумеющимся, что понимание направляет действие. Структура социальной реальности не задана, она непрерывно конструируется и реконструируется, воспроизводится и объясняет интеракцию. Одним из направлений этнометодологических исследований стало раскрытие (узнавание) или создание ситуаций, при которых интеракция разрушается путем игнорирования или нарушения понимания взаимодействия, а также постижение того, как реставрируются существующие и как появляются новые значения. Именно поэтому этнометодологов характеризуют как «микрофункционалистов», которые изучают механизмы уравновешивания социального взаимодействия подобно тому, как макрофункционалисты сосредоточивают свое внимание на процессах равновесия в масштабе всего общества.

Юрген Хабермас также создал синтетическую формулу, известную как теория коммуникативного действия, которая частично перекликается с феноменологией. Это теория коммуникации, ассоциируемая с жизненным миром отдельных индивидов и групп. Этот мир являет собой уровень организационного противопоставления миру познавательно-инструментальной рациональности, которую в постиндустриальном обществе воплощают формализованные организации — главным образом государственный аппарат. Хабермас рассматривает коммуникативное действие как «идеальную речевую ситуацию», когда свободные (не испытывающие принуждения) индивиды вступают в аргументированный речевой контакт и посредством этого создают объективные дефиниции и интерсубъективные конструкции. В научно-инструментальном смысле критерии действенности коммуникативного акта нерациональны, они скорее обретаются в тех истинах, которые рождаются в моральных, эстетических, терапевтических и экспрессивных измерениях интеракции. К тому же Хабермас рассматривает коммуникативный дискурс как средство освобождения индивидов от извращений чрезмерно рационализированного мира и накопления потенциала для фундаментальной критики этого мира и его перестройки.

Я заканчиваю статью упоминанием точки зрения Питера Бергера и Томаса Лукмана (1967), которые в своих исходный посылках синтезируют феноменологию и микросоциологию, а также стремятся oxватить макросоциологический уровень, чтобы иметь возможность переходить с него обратно на микроуровень. По их мнению, в процессе взаимодействия люди стабилизируют то, что по своей природе является сложным и неустойчивым (если не хаотическим), посредством типизации и объективации, социальных ситуаций. Meдиумом этого процесса служит язык. В дальнейшем эти объективации материализуются и приобретают печать легитимности, поскольку они выковываются в институциональные и культурные ожидания. Появляются также и специалисты по поддержанию это «социальной реальности». Kpyr замыкается, когда такая сконструированная реальность общества становится основой социализации и социального контроля за будущими поколениями — процессов, совершающихся так, «будто» сконструированная реальность объективна и реальна.

Несколько необходимых пояснений к схеме

Будем завершать наш экскурс в область теоретических течений и парадигм — он мог бы быть более пространным и детальным, если бы позволяли размеры статьи, — читатель, вероятно, уже чувствует себя утомленным и огорченным. Сфера действий социологической теории необъятна, разнообразие теоретических формулировок делает тщетными любые попытки их согласования; а большая часть теоретических положений полна критического запала относительно многих остальных. Такое восприятие теории во многих отношениях оправданно, социологическая теория не отличается четкостью, она фрагментарна и раздираема полемикой. Чтобы действительно нейтрализовать эти негативные моменты восприятия социологической теории, я осмеливаюсь здесь высказать несколько суждений о состоянии «теории в практике», т.е. о том, как социологи относятся к теории при проведении своих бесконечных эмпирических исследований.

Многие социологи могли бы причислить себя к поддерживающим в принципе какое-либо одно или несколько направлений, обозначенных в схеме, и не отдающим предпочтения другим. Заявление о пристрастиях помогло бы четче обозначить различия между ними. Однако ясно и то, что если теоретически подкованные исследователи сосредоточиваются на анализе специфических интеллектуальных проблем, затрагивающих толщу социальной реальности, они почти с неизбежностью вынуждены рисковать «чистотой» своих первичных замыслов и пополнять их другими. Так, эмпирическая работа Дюркгейма «Самоубийство» (1897/1951/) и эмпирический анализ влияния религии на экономическую деятельность, проведенный Вебером (1904—1905), имеют гораздо больше общего, чем их теоретические принципы, различающиеся едва не по всем пунктам. Аналогичный вывод можно сделать относительно большинства эмпирических исследований. Несмотря на существенные различия исходных положений) сама сложностъ социальной реальности и методологии неизменно заставляет исследователя смягчать строгость первоначальных формулировок. Словом, эмпирическое исследование навязывает эклектический стиль и частичный теоретический синтез.

К тому же многие из названных теоретических направлений существуют не в чистом виде, а в состоянии непрерывной адаптации к отдельных обстоятельствам. Например, поскольку теоретические концепции — большинство из них возникло в Западной Европе и в Северной Америке — проникают в страны и регионы, резко отличающиеся от стран, где они зародились, они, соответственно, и меняются. Они перемешались друг с другом и приспособились к условиям, совершенно не похожим на те, в контексте которых они появились. Так как эти страны развивают собственную научную инфраструктуру (университеты, академии, разные институты, облегчающие проведение социальных исследований), они оказываются в состоянии развивать самостоятельную теорию. И это обстоятельство следует также иметь в виду. Предметом сегодняшних споров являются мера унификации социологии и масштабы действия специфических национальных и региональных социологий. Несомненно верным в этих дебатах представляется то, что современная теоретическая социология — это сложная мозаика, результат действия как универсальных, так и частных интеллектуальных и социальных факторов.

Следует также признать наличие нескольких направлений и точек зрения, которые противодействуют тенденциям, направленным на сохранение непреклонной полемической оппозиции среди теоретиков. Во-первых, коль скоро социологическое исследование все в большей степени становится междисциплинарным — тому много признаков — разные социологические интерпретации, которые теоретически могут быть противоположными, похоже, начинают сочетаться друг с другом. Во-вторых, современная наука выказывает множество серьезных попыток к синтезу теории. Среди них следующие:

- стремление установить аналитические и эмпирические связи между микро- и макросоциологическим уровнями (например, Alexander, 1987);

- стремление теоретически обосновать связи между целенаправленными действиями индивидов и групп (субъектов) и социокультурным контекстом их действий (Giddens, 1984);

- стремление к созданию сфокусированных теорий, которые тем не менее вбирают в себя множество теоретических направлений; например, хотя теория феминизма в основном оперирует понятиями конфликта и власти, она вбирает в себя также и другие точки зрения, в том числе психоаналитическую и феноменологическую (Lengermann, Niebrugge, 1992).

В-третьих, последние два десятилетия отличаются снижением откровенного полемического противоборства, которое характеризовало социологию и многие другие общественные науки в 1960-е и 1970-е годы. Для 1990-х годов наиболее типичным является настроение, которое довольно точно передает выражение «спокойный плюрализм», т.е. признание того, что социологическое исследование в равной мере служит многим направлениям и методам, даже если многочисленные группировки теоретиков и практиков различаются своими откровенными предпочтениями.

О ПрОЧТенИИ СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ ТЕОРИЙ

Моя деятельность в качестве академического социолога началась с чтения курса теории в Калифорнийском университете г. Беркли осенью 1958 года. Я последовательно читаю такие курсы не одно десятилетие вплоть до настоящего времени. За время своей научной и преподавательской деятельности я сформулировал серию вопросов, которые, по моему мнению, имеют важное значение для понимания социологических теорий и сравнения их друг с другом. Я заканчиваю статью, предлагая вниманию читателей эти вопросы для дальнейших размышлений.

— Какая модель или образ научного знания питает информацией теоретика или направляет его деятельность, определяя теоретическую традицию? Две причины заставляют ставить этот вопрос. Первая: общественные науки исторически развивались в тени естествознания и в большинстве случаев копировали естественные науки. Вторая: социология наряду с другими общественными науками продолжает подтверждать свою легитимность в академиях и университетах, настаивая на том, что она; общественная наука. Для любой теории очень не просто не принимать в расчет критерии и методы науки. Это не значит, что все теории выкроены по позитивистской модели науки. Некоторые, очевидно, так и моделируются — примером этого служит теория рационального выбора - но многие социальные теории особенно сейчас явно критичны по отношению к позитивной науке с точки зрения их основных предпосылок. Тем не менее некая модель науки остается точкой отсчета, даже если отношение к ней негативное.

Какие специфические формальные и субстантивные элементы образа науки заимствованы и какие отвергнуты? Этот вопрос детализирует первый.

— С какой концепцией теоретик подходит к отдельным индивидам и группам как к объектам теории? В качестве каких субъектов истории и вообще изменений они рассматриваются: активных, нейтральных или пассивных? Влияет ли их мировоззрение на окончательное оформление научного знания (бихевиористы говорят нет, феноменологи — да)? Короче говоря, как теоретик представляет себе человеческую природу?

— Как теоретик понимает свою собственную роль в формировании социологического знания: как активную или пассивную? Как консервативную, нейтральную или критическую? Этот вопрос встает потому, что ученые-обществоведы — это интеллектуалы, с неизбежностью пребывающие в этом обществе и постоянно размышляющие над смыслом этого факта.

— Каково обязательство теоретика, касающееся важнейшего уровня анализа (культуры, социальной системы, социальной структуры, групп или индивидов), составляющего основное содержание социологии? С этим вопросом тесно связан и такой: что на этом уровне анализа больше всего интересует исследователя — интеграция, конфликты, свобода, гнет?

— В какой мере теория согласуется с логическими принципами ясности (или неопределенности), внутренней согласованности, последовательности, связей между положениями и выводами из них? Соответствует ли теория эмпирическим правилам сбора доказательств, обеспечивающим достоверность этих доказательств и демонстрирующих обоснованность требований, содержащихся в утверждениях? Даже те теоретики, которые отрицают уместность или даже возможность логического и эмпирического рассуждения, неизменно оказываются втянутыми в такое рассуждение, и их работу можно оценивать по правилам такого рассуждения.

Если изучающий теорию основательно, беспристрастно и с исследовательскими целями станет задаваться такими вопросами, он продвинется на пути к созданию собственной схемы социологической теории и сможет также не без оснований заявлять о собственных теоретических предпочтениях.

Библиография

Alexander J., Colomy P. Differentiation Theory and Social Change: Comparative and Historical Perspectives, N.Y.: Columbia Univ. Press, 1990.

Becker G. The Economic Approach to Human Behavior. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1976.

Becker H. Outsiders. N.Y.: The Free Press, 1963.

Bell D. The End of Ideology. N.Y.: The Free Press, 1960.

Berger P., Luckmann T. The Social Construction of Reality. Garden City, NY: Doubleday, 1967.

Blau P. Exchange and Power in Social Life. N.Y.: Wiley, 1964.

Blauner R. Racial Oppression in America. N.Y.: Harper& Row, 1972.

Blumer H. What is Wrong with Social Theory? // American Sociological Review. 1954. V. 19. P. 3—10.

Blumer H. Symbolic Interactionism: Perspective and Method. Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1969.

Bourdieu P. Distinction: A Social Critique of the Judgment of Taste. Cambridge, MA: Harvard Univ. Press, 1984.

Brauder F. The Perspective of the World. N.Y.: Harper & Row, 1979.

Braverman H. Labor and Monopoly Capital. The Degradation of Work in the Twentieth Century. N.Y.: Monthly Review Press 1974.

Burawoy M. Manufacturing Consent. Changes in the Labor Process under Monopoly Capitalism. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1979.

Cardoso F., Faletto E. Dependency and Development in Latin America. Berkely: Univ. of California Press, 1979.

Coleman J. Foundations of Social Theory. Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard Univ. Press, 1990.

Collins R. Conflict Sociology. N.Y.: Academic Press, 1975.

Coser L. The Functions of Social Conflict. Glencoe, IL: The Free Press, 1956.

Dahrendorf R. Class and Class Conflict in Industrial Society. Stanford, CA: Stanford Univ. Press, 1956.

Durkheim E. Suicide. Glencoe, IL: The Free Press, 1951.

Durkheim E. The Rules of Sociological Method. Glenсое, IL: The Free Press, 1958.

Durkheim E. The Elementary Forms of Religious Life. Glencoe IL: The Free Press 1974.

Eyerman R. Modernity and Social Movements // Social Change and Modernity / Eds. Haferkamp H., Smesler N.J. Berkely, CA: Univ. of California Press, 1992. P. 37—54.

Foucault M. Power — Knowlwdge. N.Y., 1980.

Garfinkel H. Studies in Ethnomethodology. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1969.

Giddens A. The Constitution of Society: Outline of a Theory of Structuration. Berkely, CA: Univ. of California Press, 1984.

Goffman E. Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall, 1963.

Gramsci A. Selections from the Prison Notebooks. L.: Lawrence and Wishart, 1971.

Habermas J. Legitimation Crisis. Boston: Beacon Press, 1975.

Habermas J. Theory of Communicative Action. Boston: Beacon Press, 1984.

Hannan M., Freeman J. The Population Ecology of Organizations // American J. of Sociology. 1977. V. 82.

Hartmann H. Capitalism, Patriarchy, and Job Segregation // Signs. V. 1.

Homans G. Social Begavior: Its Elementary Forms. N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich, 1974.

Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: The Univ. of Chicago Press, 1962.

Lengermann P.M., Niebrugge-Brantley. Contemporary Feminist Theory // Contemporary Sociological Theory / Ed. Ritzer G. N.Y.: McGraw-Hill, 1992. P. 308—357.