Тема: Искусство Древней Руси. 23 страница

С этих позиций в последние 15 лет своей жизни С.Л.Рубинштейн теоретически и экспериментально разрабатывает вместе со своими учениками концепцию психического как процесса, являющуюся новым этапом в развитии и применении к психологии методологического принципа субъекта деятельности (точнее можно было бы сказать, субъектно-деятельностного подхода). В философии он в это время создает оригинальную концепцию человека, представленную в его рукописи "Человек и мир", посмертно, но с купюрами, опубликованную в однотомнике его работ "Проблемы общей психологии" (1973, 1976).

Теория психического как процесса разрабатывалась главным образом на материале психологии мышления. Поэтому специфику данной теории можно выявить особенно четко путем сопоставления главы о мышлении в "Основах общей психологии" с монографией Рубинштейна "О мышлении и путях его исследования", раскрывающей преимущественно процессуальный аспект человеческого мышления. В "Основах..." 1946 г. мышление выступает главным образом как деятельность субъекта. Иначе говоря, Рубинштейн раскрывает здесь мотивационные и некоторые другие личностные характеристики мышления как деятельности в ее основных компонентах (цели, мотивы, интеллектуальные операции и действия и т.д.). А в книге 1958 г. мышление рассматривается уже не только как деятельность субъекта (т.е. со стороны целей, мотивов, операций и т.д.), но и как его регулятор, как психический познавательно-аффективный процесс (анализа, синтеза и обобщения познаваемого объекта).

Термин "процесс" в очень широком смысле постоянно используется в психологии (например, в "Основах..." 1946 г.) и во многих других науках. Но в трудах Рубинштейна последних лет его жизни данный термин применяется в строго определенном значении. В "Основах..." 1946 г., в главе о мышлении, есть раздел "Психологическая природа мыслительного процесса", в котором под процессом понимается очень многое: действие, акт деятельности, динамика, операция и т.д. Особенно важными кажутся следующие положения: "Весь процесс мышления в целом представляется сознательно регулируемой операцией"; "Эта сознательная целенаправленность существенно характеризует мыслительный процесс... Он совершается как система сознательно регулируемых интеллектуальных операций" и т.д. Легко видеть, что мыслительный процесс по существу отождествляется здесь с интеллектуальной операцией или системой операций, регулируемых на уровне рефлексии. Это и есть один из компонентов личностного (прежде всего деятельного) аспекта мышления. Иначе говоря, мышление исследуется в "Основах" 1946 г. главным образом лишь в качестве деятельности, но не процесса (в узком смысле слова).

Переход к изучению мышления как процесса был необходим для более глубокого раскрытия именно психологического аспекта деятельности и ее субъекта. Субъект, его деятельность и ее компоненты (цель, мотивы, действия, операции и т.д.) исследуются не только психологией, но в первую очередь философией, социологией, этикой и др. И потому разработанная С.Л.Рубинштейном и А.Н.Леонтьевым схема анализа деятельности по этим компонентам необходима, но недостаточна для психологической науки.

Например, с точки зрения теории психического как процесса, действия и операции всегда являются уже относительно сформированными применительно к определенным, т.е. ограниченным, условиям деятельности. В этом смысле они недостаточно пластичны и лабильны, что и обнаруживается в новой, изменившейся ситуации, когда они становятся не вполне адекватными. В отличие от действий и операций психическое как процесс предельно лабильно и пластично. По ходу мыслительного процесса человек все более точно раскрывает конкретные, постоянно изменяющиеся, все время в чем-то новые условия своей деятельности, общения и т.д., в меру этого формируя новые и изменяя прежние способы действия. Следовательно, мышление как процесс является первичным и наиболее гибким по отношению к действиям и операциям, которые в качестве вторичных и менее гибких компонентов возникают и развиваются в ходе этого процесса как его необходимые формы.249

Особенно важно отметить также, что процесс мышления, восприятия и т.д. протекает преимущественно неосознанно (это обстоятельство недостаточно учитывалось в "Основах..." 1946 г., поскольку в них акцент делался на сознательной регуляции операции). Но мышление как деятельность – на личностном уровне – регулируется субъектом в значительной степени осознанно с помощью рефлексии. Рубинштейн в 1958 г. специально подчеркивает различие и взаимосвязь между обоими этими аспектами мышления: "Ясно, что процесс и деятельность никак не могут противопоставляться друг другу. Процесс – при осознании его цели – непрерывно переходит в деятельность мышления".250

Таким образом, изучение процессуального аспекта психики означает более глубокое психологическое исследование субъекта и его деятельности. Без раскрытия психического как процесса невозможно понять возникновение и формирование таких компонентов деятельности, как цели, операции и т.д., и вообще психологическую специфику соотношения между ними. Иначе говоря, взаимодействие человека с миром изучается не только на уровне деятельности, но и "внутри" нее, на уровне психического как процесса. Это одна из линий соотнесения "Основ..." 1946 г. с последующими трудами Рубинштейна.

* * *

Во всех своих психологических исследованиях Рубинштейн выступает прежде всего как методолог и теоретик, последовательно и органично объединяющий в целостной системе теорию психологии, ее историю и эксперимент. Именно так он строил свою концепцию и, подвергая критическому разбору другие концепции, выделял в них прежде всего теоретическое ядро. Именно так он рассматривал теории гештальтистов, В.М.Бехтерева, П.П.Блонского, Л.С.Выготского и многих других. Весьма критически анализируя, например, рефлексологическую теорию позднего Бехтерева, он вместе с тем высоко оценивал некоторые его экспериментальные работы.

В особом разборе нуждается, как нам кажется, вопрос об отношении С.Л.Рубинштейна к культурно-исторической теории Выготского. Со слов Рубинштейна и ученицы Выготского Ж.И.Шиф нам известно, что в начале 30-х гг. в своих беседах с Л.С.Выготским С.Л.Рубинштейн в целом не согласился с основными положениями его теории, хотя поддержал ряд его идей и находок по многим частным проблемам. Свое мнение об этой теории он изложил потом в своих "Основах..." 1935, 1940 и 1946 гг. и совсем кратко в книге "Принципы и пути развития психологии" (1959). Наиболее подробно его позиция представлена в "Основах..." 1940 г., где по количеству ссылок Выготский занимает первое место среди советских психологов.

Основной недостаток культурно-исторической теории Рубинштейн справедливо усматривает в дуалистическом противопоставлении культурного развития ребенка его натуральному развитию. Однако он тут же специально подчеркивает: "Критикуя эти теоретические установки Выготского, надо вместе с тем отметить, что Выготский и его сотрудники имеют определенные заслуги в плане развития ребенка".251 Такое признание заслуг Выготского сделано, несмотря на то что после известного постановления (1936 г.) ЦК ВКП(б) "О педологических извращениях в системе наркомпросов" все психологи, связанные с педологией (например, П.П.Блонский и Л.С.Выготский), были подвергнуты разгромной критике и их книги были изъяты из библиотек (тем не менее в сводную библиографию своих "Основ..." Рубинштейн включает некоторые работы обоих авторов).

Однако в целом Рубинштейн с момента возникновения культурно-исторической теории не разделял ее главных идей. По его мнению, ее основной недостаток состоит в следующем: "Слово-знак превращается в демиурга мышления. Мышление оказывается не столько отражением бытия, возникающим в единстве с речью на основе общественной практики, сколько производной функцией словесного знака".252 Здесь Рубинштейн правильно отмечает главное различие между теориями Выготского и своей. В первом случае слово-знак является ведущей движущей силой психического развития ребенка. Во втором человек и его психика формируются и проявляются в деятельности (изначально практической), на основе которой ребенок овладевает речью, оказывающей затем обратное воздействие на все психическое развитие.253 Иначе говоря, это и есть различие между недеятельностным (знакоцентристским) подходом Выготского и деятельностным подходом Рубинштейна (в "Основах..." 1946 г. Рубинштейн не воспроизвел своих главных возражений против культурно-исторической теории).

Многие другие психологи примерно так же оценивали в то время (и позже) теорию Выготского. Например, в обобщающей статье "Психология" А.Р.Лурия и А.Н.Леонтьев писали, что в начале 30-х гг. "наиболее значительными являются экспериментальные исследования развития памяти, мышления, речи и других психических процессов, принадлежащие Л.С.Выготскому (1896-1934) и его сотрудникам... Однако в этих работах процесс психического развития рассматривался вне связи его с развитием практической деятельности и таким образом непосредственно выводился из факта овладения человеком идеальными продуктами (речь, понятия)...".254 В списке литературы к данной статье Лурия и Леонтьев указывают "Основы психологии" С.Л.Рубинштейна (2-е изд. М., 1939).255

П.И.Зинченко, П.Я.Гальперин, Е.А.Будилова, Д.Б.Эльконин и другие тоже не раз отмечали, что теория Л.С.Выготского построена на основе не-деятельностного подхода.256 Тем не менее в последние годы своей жизни и вопреки своим предшествующим оценкам А.Н.Леонтьев сделал следующий вывод: "Он (Выготский) сумел увидеть, что центральной категорией для марксистской психологии должна стать предметная деятельность человека. И хотя сам термин "предметная деятельность" в его трудах не встречается, но таков объективный смысл его работ, таковы были и его субъективные замыслы".257 Часть психологов согласилась с данным выводом.

Сложилась парадоксальная ситуация. С одной стороны, на протяжении последних 60-65 лет сформировалась вполне аргументированная точка зрения на культурно-историческую теорию Выготского как не-деятельностную в своей основе. Эту позицию разделял и развивал, в частности, Рубинштейн. С другой стороны, лет 20-25 назад возникла противоположная и почти никак не аргументированная точка зрения, согласно которой именно Выготский является чуть ли не основоположником деятельностного подхода; причем сторонники данной позиции, по существу, игнорируют противоположные взгляды.258

В этой связи, очевидно, можно и нужно надеяться, что новое издание "Основ общей психологии" Рубинштейна – наиболее обширного психологического труда по проблемам природы психического, сознания, личности и деятельности – создаст благоприятные условия для успешного разрешения вышеуказанной ситуации и повышения уровня как научных дискуссий, так и всей исследовательской культуры.

Выход в свет нового издания "Основ..." – важное событие в жизни психологического сообщества.

Эта монография – новаторский фундаментальный труд, в котором автор последовательно и систематически разработал и конкретно реализовал все исходные методологические принципы: принцип личности, развития, отражения и отношения и принцип единства сознания и деятельности (названный впоследствии субъектно-деятельностным подходом).

Талант настоящего ученого в сочетании с энциклопедической образованностью, мужество, честность и принципиальность в борьбе за истину, за высокую культуру нашей науки даже в условиях культа личности Сталина, умение организовать коллективную работу своих учеников и сотрудников – все это обеспечило ему заслуженный успех в подготовке и написании его первой капитальной монографии. В ходе творческой критической переработки почти всей советской и зарубежной психологии по состоянию на 30-е и 40-е гг. и в результате своих теоретических и экспериментальных исследований Рубинштейн развил в этой монографии оригинальную целостную систему психологической науки, основанную на ее новейших достижениях и новой философской парадигме. По глубине теоретического обобщения, тонкости анализа и многостороннему охвату эмпирического материала этот его энциклопедический самобытный труд до сих пор не имеет аналогов в отечественной и зарубежной философско-психологической литературе.

Это фундаментальное исследование в значительной степени сохраняет свою актуальность и для наших дней, прежде всего в своих методологических установках и теоретических обобщениях, раскрывающих исходные основы психологического изучения человека, его сознания, деятельности, поведения и т.д. Эта монография по-прежнему живет, используется и цитируется в ряде новейших психологических работ как авторитетный и надежный первоисточник многих исследований, начатых или продолженных на ее основе. Ее переводы и сейчас издаются в разных странах, Например, в 1986 г. эта книга опубликована в Японии, в 1984 г. вышло ее 10-е издание в Берлине (первое издание – в 1958 г.). Новое, четвертое издание "Основ общей психологии" возвращает нас к прошлому – к одному из истоков психологической науки в СССР и вместе с тем ведет в будущее, поскольку в этом, как и в любом другом фундаментальном труде, есть еще много потенциального, неосвоенного, неожиданного.

К.А.Абульханова-Славская,

А.В.Брушлинский

Тема: Искусство Древней Руси.

Символика православного храма.

Святость храма – это не древность его…

Глубокое основание святости храма Божия

есть присутствие Божие в храме, таинственное и

непостижимое. Господь во храме святом Своём.

(Пс. 10, 4)

Со времени Крещения Руси строительство храмов на нашей земле приобретает необычайный размах. Древнерусскому зодчеству свойственны черты, сходные со всей христианской архитектурой мира. Но есть в нём и достаточно яркие особенности, отличающие русские храмы от храмов, построенных на Православном Востоке и, в первую очередь, в Византии. Эти особенности являются выражением самобытности русского духовного творчества.

Заимствовав вместе с религией культуру, в частности, строительство христианских храмов, русский народ переработал византийские традиции в духе своих русских традиций.

На Руси получил распространение крестово-купольный тип храма, имевший следующую схему построения. Внутреннее пространство здания расчленялось четырьмя массивными столбами, образуя в плане крест. На этих столбах, соединённых попарно арками, возводился световой «барабан» (или «шея»), завершавшийся полусферическим куполом. Восточная часть здания имела выступы для алтаря – апсиды. Внутреннее пространство делилось на нефы (межрядные пространства). В западной части располагался балкон – хоры.

Чем же отличаются русские православные храмы от византийских и какова их символика?

Наиболее древняя из известных черт русской христианской архитектуры – многоглавие, или многокупольность, в то время, как византийской традиции присуще завершение храма пологим широким куполом. Уже первые храмы Киевской Руси были многоглавыми: Успенская Десятинная церковь (989 – 996) имела 25 глав, собор св. Софии в Киеве – 13, Новгородская София – 5. Небольшие русские купола поставлены на «шее»: «Верх церковный есть глава Господня, главу бо церковную держит Христос, шею – Апостолы, пазухи – Евангелисты…». И форма главы претерпевает изменения – перерастает в «маковку» или «луковицу». Такая «маковка» ставилась даже там, где купола не было, на глухой столпообразной «шейке».

Дело в том, что в таком завершении русского православного храма заключается глубокий смысл.

«Наша отечественная «луковица» воплощает в себе идею глубокого молитвенного горения к небесам, через которое наш земной мир становится причастным потустороннему богатству. Это завершение русского храма – как бы огненный язык, увенчанный крестом и к кресту заостряющийся».[3]

Если пологий византийский купол подобен краю солнца, лишь показавшемуся над горизонтом, то русский купол с заострённым к кресту «языком» подобен языку пламени над лампадой. Иногда купола называют «шлемовидными», указывая на сходство с доспехами русского воина.

Понимание русской храмовой главы и как образа Спасителя и как пламени – многозначно. Действительно, если церковная глава есть Господь, то в форме и в золоте главы мы видим прежде всего Его просвещающий огонь. «Воспламенение» куполов русских церквей – символ воспламенения России из века в век возрастающим числом подвижников, просветителей, преподобных, в земле Российской просиявших.

Сущность многоглавия раскрывает и числовая символика. Число глав часто соотнесено с числом престолов данного храма, но символика многоглавия этим не ограничивается. Так, 5-главие символизирует Спасителя и четырёх евангелистов, 7-главие – семь даров Святого Духа, 9-главие – 9 чинов Сил Небесных и 9 чинов святых угодников, 13-главие указывает на Господа нашего Иисуса Христа и 12 Его Апостолов. Одним из самых значительных символов является число 25 – престол Пресвятой Троицы с предстоящими 12-ю пророками и 12-ю Апостолами Нового Завета.

В период монголо-татарского нашествия многокупольность исчезает и храмы становятся строгими, суровыми и одноглавыми. Очертания таких храмов тоже своеобразны. Они напоминают воинов в шлемах и латах. Крыши таких храмов даже называют «плечами». Суровый воинский вид усугубляют окна в виде бойниц. Русский город с такими храмами напоминает войско, выступившее на защиту родной земли. Такое впечатление создаётся, когда смотришь на древний Кремль Пскова, Смоленска.

В деревнях и сёлах Древней Руси стояли бесчисленные деревянные церкви и часовни. Русские зодчие, строя из дерева, не стремились подражать византийским образцам, но, решая силуэт будущего храма или выбирая для него декоративные детали, широко и свободно использовали традиции народного зодчества. Со временем эти декоративные особенности деревянных храмов (например, чешуйчатые крыши, «кокошники») стали использоваться и в каменном строительстве.

Ещё одна особенность русского зодчества – использование восьмигранного шатра, увенчанного главой с крестом. Смысл его раскрывается в числовой символике. В основе формы восьмигранного шатра лежит число 9, образующееся восьмью углами (или гранями) и геометрическим центром – вершиной шатра. Это образ Пречистыя Богородицы – «Матери Света», которому сопутствует символ чистоты, света, вечного цветения - изображаемая на её покрове восьмиконечная звезда в виде расцветшего креста с выделенным центром. И земная жизнь Пресвятой Богородицы празднуется восьмью праздниками и девятым праздником – Её Собором. Этот символ является духовным откровением русского зодчества.

Шатёр сохранился в русской архитектуре колоколен как символ Благовеста, Благовещения Пресвятой Богородицы. В русском зодчестве сложился тип храма, выстроенного по оси запад – восток из объёмов колокольни, трапезной, собственно церкви и алтарной части, причём вход делался сквозь колокольню, внизу которой изображались архангелы Михаил и Гавриил. Этим подчёркивается одно из символических значений колокольного Благовеста как образа Благовещения Пресвятой Богородицы, а так же и то, что вход в храм мы получаем через «Благую Вратарницу, двери райские верным отверзающую».

В русской истории Богородица постоянно являлась защитницей, опорой, утешением и победой. Множеством чудес благословила Она Русскую землю. Недаром существовало на Руси духовное именование своей страны как «Дома Богородицы». Особым языком форм говорит с нами архитектура. И русский шатёр – одно из самых значительных «безмолвных слов» о Пресвятой Деве. Сама форма шатра вызывает представление о стоящей во весь рост Деве.

Общепризнано, что ступенчатая пирамидальность русских храмов продолжает традицию древнеславянского зодчества, с его столпообразными срубами, клетями,и златоверхими вышками. И традиция эта уходит своими корнями в глубь веков.

Важнейшая особенность православного храма состоит в том, что он никогда не создавался по побуждениям внешним, чисто эстетическим. Высокое назначение храма, его духовность, выраженные в богослужении, святых таинствах, обрядах, в священных предметах, - вот что определяло его внешний вид и содержание.

Крест — знамение нашего спасения. За долгие ты­сячелетия этот главный христианский символ не раз менялся. Вот основные формы Креста.

Крест Господень — четырехконечный, равносто­ронний; согласно учению, к нему привязаны все кон­цы вселенной, четыре стороны света.

Удлиненная нижняя часть такого же Креста зна­менует долготерпение Божественной любви, отдав­шей Сына Божия на распятие за грехи мира.

Крест четырехконечный с полукружием внизу, с концами полумесяца, обращенными вверх, с древних времен ставят на куполах храмов. Означает этот сим­вол — якорь спасения, якорь упокоения нашего в Небесном Царстве, такая надежда соответствует понятию о храме, как о корабле, плывущем в Царство Божие.

А вот Крест восьмиконечный. У него средняя пе­рекладина длиннее других, над ней одна прямая по­короче, под ней тоже короткая перекладина, только один конец которой поднят и обращён на север, опу­щенный — обращён на юг. Согласно Церковному Преданию, благоразумный разбойник, распятый одесную (по правую руку) Спасителя, вошёл вместе с Ним в рай, а разбойник, распятый ошуюю (с левой стороны), отправился в ад. Поэтому, когда мы смот­рим на восьмиконечный Крест с распятым Господом, видны правый конец нижней перекладины устрем­лённый вверх, а нижний — опущенный вниз. Форма этого Креста более соответствует Кресту, на котором распяли Спасителя. Поэтому такой Крест уже не только знамение, но и образ Креста Христова. Верх­няя перекладина — табличка с надписью «Иисус Назорей Царь Иудейский», прибитая по приказу Пилата над главой Распятого Спасителя. Нижняя — подставка для ног, призванная служить для увеличения мучений Распятого, так как обманчивое ощущение некоторой опоры под ногами побуждает казнимого невольно пытаться облегчить свою тяжесть, опираясь на неё, чем только продлевается жгучее мучение.

Восемь концов Креста — восемь основных перио­дов в истории человечества, где восьмой означает жизнь будущего века. Один из концов такого Креста указывает в небо — путь в Небесное Царство открыт Христом через Его Искупительный Подвиг.

Когда на восьмиконечном Кресте изображён Рас­пятый, Крест в целом выражает полный образ распя­того Спасителя, содержит в себе всю полноту силы, заключённой в крестном страдании Господа. Это ве­ликая и страшная святыня.[4]

«Матерь городов русских».

Вторым Царьградом называли Киев иностранные путешественники.

Киевский митрополит Иларион в своём знаменитом Слове о законе и благодати» так обращался к князю Владимиру: «Встань, благородный муж, из своего гроба!.. Взгляни на город, величеством сияющий, на церкви цветущие, на христианство растущее, взгляни на город, святыми иконами освящаемый, блистающий, овеваемый благоуханным тимьяном, хвалами и пением оглашаемый».

Киев был городом исключительно развитой по тому времени умственной и художественной культуры. При Софийском соборе была основана библиотека, где хранились и переписывались рукописи. В Киеве зародилось летописное дело, которому на Руси было суждено такое блестящее будущее.

Когда Киев ещё при Олеге был объявлен «матерью городов русских», Русь уже была сильной и сознающей свою силу державой. Гордость за её прошлое, опасение за будущее и призыв к целостности Русского государства звучат с исключительной мощью в великом летописном памятнике нашего народа «Повести временных лет». Ведь недаром сказано, что то был светильник, зажжённый в честь Русской земли, дабы осветить её исторический путь.

То же можно сказать и про Софию Киевскую, архитектура и живопись которой выражают во всей полноте силу, устремлённость и духовный подъём Киевской державы.

В 17 – 18 веках собор св. Софии был настолько видоизменён всевозможными переделками и пристройками (в стиле барокко), что сейчас трудно точно представить себе его первоначальный облик. И всё же ясно, что своим многоглавием, открытыми галереями, ступенчатым нарастанием, всем своим плавным и в то же время трепетным ритмом киевский храм вносил коррективы в строгую монолитность, категоричность византийского зодчества.

Киевская София не возносилась победно над землёй, а, можно сказать, непринуждённо выстраивалась по земле: она была не только величественной, но и живописной, гармонично разросшейся и вширь, и в длину, и ввысь. Могучая динамичность сочеталась в ней с декоративностью.

Храм не был побелён, как ныне. Кирпич, из которого он был выложен, чередовался с розовой цемянкой, что придавало его стенам радующую глаз нарядность. Вследствие всего этого храм общим обликом, внушительным и торжественным, но не замкнутым в своей массе, меньше походил на твердыню, чем константинопольская София, и не производил впечатления неразрывного целого.

Так самим своим содержанием традиции древнерусского деревянного зодчества, выражавшие художественные устремления русской народной души, взрывали жёсткий византийский канон.

Из соседнего, столь же пышного и величественного княжеского терема можно было попасть прямо на хоры этого храма, утверждавшего в сознании закономерность и крепость социальной иерархии, стройно отображавшей иерархию небесных сил. Каким контрастом с окрестными полуземлянками сиял этот храм, и какое подлинно сказочное видение открывалось их обитателям под его сводами!

Двенадцать мощных крестообразных столбов расчленяют огромное внутреннее пространство Софии киевской. Как и снаружи, динамичность чередования всё новых живописных перспектив определила замысел её интерьера.

Под главным куполом, в залитом светом пространстве, произносились проповеди и совершались торжественные государственные церемонии, а в самом алтаре собиралось высшее духовенство. Наверху, на хорах, появлялись земные владыки – князь и его приближённые. Внизу же, там, где свет переходил в полумрак, толпился народ.

Этот народ видел те же, что и мы сегодня, но в полном блеске, без каких-либо разрушений сверкающие золотом мозаики с сине-голубыми, сиреневыми, зелёными и пурпурными переливами, мозаики, как бы расплывающиеся по стенам, словно маревом всё обволакивающие своим то затухающим, то вспыхивающим с новой силой сиянием.

Шедевр «мерцающей живописи»!

Над головой молящихся в главном куполе – Христос Вседержитель – Пантократор, в простенках – вереницы святых, словно в воздухе, а в центральной абсиде – Богоматерь с воздетыми к небу руками – Оранта.

Огромная Оранта несколько тяжеловесна. Но, под лучами света, падающими на её золотой фон, сверкает и пламенеет каждый кубик смальты, она производит неизгладимое впечатление, торжественно выступая над нами своими широко раскрытыми глазами, вся обрамлённая жарким сиянием.

Опускаясь перед ней на колени, русский человек узнавал в её образе родную ему великую языческую Берегиню с руками, поднятыми к солнцу. Но, преображённая новым дивным искусством, она уже представлялась ему не только «матерью всего сущего», но и заступницей, всей своей мощью ограждающей его страну от бесчисленных врагов. Не даром называли её «Нерушимая стена» и верили: пока стоит она, будет стоять и Киев.

Русского человека привлекали твёрдость духа, уверенная сила, которыми дышали величавые образы отцов церкви в Святительском чине как пример всегдашней готовности постоять за правое дело.

Кроме «мерцающей живописи» храм был украшен фресками, которые в 19 веке были варварски записаны масляными красками. Эта «реставрация» исказила ряд фресок. Их систематическая расчистка началась только в 30-е годы ХХ века. Многое оказалось безвозвратно утрачено.

В тематику фресок входят и евангельские сцены, и игры на константинопольском гипподроме (правда, изображены они на лестничных башнях, ведущих на хоры).

Портрет Ярослава мудрого в росписях не сохранился, а его четыре дочери, стройно выступающие в ряд со свечами в руках, видны хорошо.

Участие в этой фресковой росписи русских мастеров несомненно. Об этом свидетельствуют некоторые чуждые Византии жизнерадостные, жизнеутверждающие мотивы в евангельских сценах, румяные, большеглазые женские лица, крепкие, приземистые фигуры, а в сценах гипподрома - звери наших лесов и чисто русские приёмы охоты.

Народу, стоящему на мозаичном полу, преподносилось действо, вероятно, не менее великолепное, чем в константинопольской Софии. Раздавались торжественные возгласы священнослужителей, слышалось торжественное церковное пение, сверкали золотом и драгоценными камнями храмовая утварь и роскошные облачения, дымились благовониями кадила, как пожар, горели несчётные свечи, озаряя иконописные лики подвижников веры и жаром своим воспламеняя искрящуюся отовсюду мозаику.

Архитектура Владимиро-Суздальского княжества.

Раздробленная Русь… Ослабленная, ограбленная, истекающая кровью в братоубийственных распрях и, казалось, бессильная постоять за себя. В народном богатырском эпосе воспевались защита родной земли, воинская доблесть и верность родине. Наконец, складывалось и единство русской культуры, которое выковывалось в древнерусских городах, в деятельности ремесленников, обогащавших свой опыт знакомством с работой их собратьев в смежных княжествах, в развитии торговых связей, которые, утеряв международную широту прошлого, обращались во внутренние области Руси.