М. Л. Мельтцер

Декабрь 1926

Москва

Дорогая Майя Леопольдовна.

Спасибо вам за внимание и красивый цветок. В этом году я уже в третий раз ложусь в кровать и задерживаю тем общую работу. Особенно мне жаль зазасцев¹. Никак не могу подойти поближе к вашей работе.

Кстати: вот несколько мыслей по поводу 2-го акта. Я бы сделал -- номер гостиницы. Это больше отзывается актерской богемой. В комнате артистический хаос. Заза, à la Дункан, любит и медвежьи шкуры. Она валяется по полу, ходит дома в каком-то особом костюме. Любовные сцены ее с тенором могут происходить в самых неожиданных мизансценах. Например, на полу, на медвежьей шкуре с подушками. Ее одевание -- это целая сцена. Халат сбрасывает -- летит в одну сторону, туфли -- в другую. Горничная, такая же артистка -- неряха, отшвыривает ногой туфлю, чтоб она не мешала ей. Заза, по-театральному, одевается страшно быстро. Все эти мелкие подробности не по главному существу приходится допускать потому, что само существо оперы -- банально и бескрасочно. Бытовые подробности, лишние в произведении глубокой сущности, бывают нужны там, где сущность не глубока и бесцветна. Все, что придаст роли характер каскадной экстравагантности, мне думается, оживит неодухотворенную куклу с любовными восклицаниями, кот[орую] написал Леонкавалло. При известной характерной окраске роли можно сделать из нее интересный образ. А пьесу можно оживить острым сопоставлением каскадной богемы со скучным, богобоязненным мещанским благополучием.

Целую Вашу ручку, мужу поклон.

К. Станиславский