О рыцарстве

Как прекрасный жизненный идеал, рыцарская идея являет со­бою нечто особенное. В сущности, это эстетический идеал, соткан­ный из возвышенных чувств и пестрых фантазий. Но рыцарская идея стремится быть и этическим идеалом: средневековое мышле­ние способно отвести почетное место только такому жизненному идеалу, который наделен благочестием и добродетелью. Однако в своей этической функции рыцарство то и дело обнаруживает несо­стоятельность, неспособность отойти от своих греховных истоков. Ибо сердцевиной рыцарского идеала остается высокомерие, хотя и возвысившееся до уровня чего-то прекрасного. Шателлен вполне это осознает, когда говорит: «Княжеская слава ищет проявить­ся в гордости и в высоких опасностях; все силы государей совме­щаются в одной точке, именно в гордости». Стилизованное, воз­вышенное высокомерие превращается в честь, она-то и есть основ­ная точка опоры в жизни человека благородного звания.

Стремление к рыцарской славе и чести неразрывно связано с почитанием героев. Жизнь рыцаря есть подражание. Рыцарям ли Круглого Стола или античным героям – это не столь уж важно. Так, Александр со времен расцвета рыцарского романа вполне уже находился в сфере рыцарских представлений. Сфера античной фантазии все еще неотделима от легенд Круглого Стола. В одном из своих стихотворений король Рене видит пестрое собрание надгро­бий Ланселота, Цезаря, Давида, Геркулеса, Париса и все они украшены их гербами.

Связь рыцарского идеала с высокими ценностями религиозно­го сознания – состраданием, справедливостью, верностью – поэтому никоим образом не является чем-то искусственным и поверхност­ным. Но не эта связь способствует превращению рыцарства пре­имущественно в некую прекрасную форму, в тип жизни. И даже непосредственная укорененность рыцарства в воинском мужестве не смогла бы его возвысить до такой степени, если бы женская любовь не была тем пылающим жаром, который вносил живое теп­ло в это сложное единство чувств и идеи.

Рыцарь и его дама сердца, герой ради любви – вот первичный и неизменный романтический мотив, который возникает и будет возникать всегда и всюду. Это самый непосредственный переход чувственного влечения в нравственную самоотверженность, естественно вытекающую из необходимости перед лицом своей дамы вызывать мужество, подвергаться опасности, демонстрировать силу, терпеть страдания.

Образ благородного рыцаря, страдающего ради своей возлюб­ленной, – прежде всего, чисто мужское представление, то, каким мужчина хочет сам себя видеть. Мечту о себе как об освободителе он переживает еще более напряженно, если выступает инкогнито и оказывается узнанным лишь после свершения подвига. В этой та­инственности, бесспорно, скрывается также романтический мотив, обусловленный женскими представлениями о любви. В апофеозе силы и мужественности, запечатленных в облике летящего на коне всадника, потребность женщины в почитании силы сливается с гор­достью мужчины, демонстрирующего свои физические достоинства.