Глава 23. — Это было самое дурацкое ограбление в моей жизни

— Это было самое дурацкое ограбление в моей жизни!
Ольга Громыко, «Цветок камалейника».
Лестницы в Гринготтсе оказались длинные и крутые — Гарри запыхался, взбираясь на этаж, где был отдел завещаний. Должно быть, гоблины просто в отличной форме, если регулярно вот так вот упражняются. Хотя с них станется встроить лифт для служебного пользования.
Перед дверью Билла Гарри остановился в раздумьях. Что, если у него сейчас посетитель? Если кто-то вломится, это будет выглядеть по меньшей мере странно… но ждать нельзя, лосьон действует только полчаса. Не дай Мерлин, кто-нибудь наткнётся в коридоре на государственного преступника — такой хай поднимется…
Гарри вытянул из кармана извещение и начертил на нём кончиком палочки: «Я пришёл. Если ты не занят, прими меня немедленно. Г.П.»; сложил пергамент самолётиком и дунул на него, пуская в полёт — вниз, в щель под дверью, а оттуда прямо в руки Биллу. Запоздало сообразил, что не мешало бы приписать «пожалуйста» или ещё что-нибудь в этом роде. Ну да Билл не обидится.
Дверь распахнулась почти сразу же — резко, как будто по ней вдарили изнутри тараном. Гарри успокаивающе поднял руку.
— Привет, Билл. Всё в порядке. Я пришёл уладить пару дел…
— Заходи, — Билл за руку втянул Гарри в кабинет. — Не торчи в коридоре. Это… точно ты?
— Я, я. Помнишь, перед четвёртым курсом ты рассказал мне о Турнире? Ты тогда ещё передразнил Перси с его любовью к министерским секретам… — вряд ли кто-нибудь ещё мог знать об этом. Правда, Чарли догадался, что брат проболтался о Турнире; но подробности принадлежали только Гарри и Биллу.
Билл заметно расслабился.
— Помню. Как ты?
— Нормально. Жить буду, только недолго, больно и страшно, — Гарри невесть с чего вспомнился первый курс и разговоры с Кровавым бароном. Давно, кстати, они не общались…
Может, потому что ему больше не нужен наставник?
— Шутка. Слушай, — Гарри сел в кресло для посетителей, — давай уладим… то, о чём говорит извещение, сразу. Просто ткни мне пальцем, где расписаться, чтобы Вольдеморт мог утереться. У меня есть к тебе ещё одно дело, и мне… нельзя перед ним раскисать.
Билл молча вынул из ящика стола несколько бумаг — видимо, приготовил всё заранее, как будто знал, о чём попросит Гарри.
— Распишись здесь, здесь и здесь. И на вторых экземплярах. И возьми ключи, от сейфа и от магазина. Они должны храниться у тебя.
Гарри бросил ключи в карман так торопливо, словно они жгли ему руки, и расписался, где сказали. Глаза ощутимо жгло изнутри надвигающимися слезами, но Гарри старался не обращать на это внимания.
— Всё?
— Да.
— Отлично, — Гарри откинулся в кресле и пару раз глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. — Теперь о другом деле.
— Каком деле?
Гарри снял очки и потёр переносицу, чувствуя, как меняется лицо под пальцами — полчаса прошли.
— Мне нужно пробраться в сейф Лестрейнджей.
Глаза у Билла стали почти идеально круглыми, как большие пуговицы.
— Зачем?
— Я не собираюсь красть у них деньги, — фыркнул Гарри. — Там должна храниться одна вещь, без которой нам не победить. Я почти уверен, что она именно там.
— Тебе так непривычно, когда очки квадратные… — Гарри нахмурился, и Билл поспешно вернулся к обсуждаемой теме. — Что за вещь? Тебе обязательно грабить хранилище?
— Это очень, очень важная вещь. Даже если окажется, что её нет в хранилище, это стоит риска. У тебя ведь есть доступ к сейфам?
— Дело не в этом. Доступ есть, но если в сейф войдёт кто-нибудь без ключа, его ждёт очень неприятный сюрприз. На все вещи наложены заклятия Germino и Flagrante; нововведение Сам-Знаешь-Чьего режима. Если до вещи дотронется не её хозяин и не гоблин — пусть даже носком ботинка дотронется, всё равно — вещь размножится в двадцать раз и станет раскалённой. Нас погребёт под горячим золотом.
— Я же сказал, что не собираюсь красть у них деньги. Вопреки «Пророку», оппозиция не голодает и не дичает, — Гарри хмыкнул. — Мне нужна только одна вещь.
— И как ты собираешься даже не дотронуться до всего остального?
— Как-нибудь, — Гарри прислушался к шагам за дверью. Нет, кажется, идут не сюда. — Тебе даже не обязательно входить туда. Открой мне дверь и возвращайся в кабинет.
— Я тебя не брошу, — серьёзно сказал Билл.
«Все бросают», — едва не вырвалось у Гарри. Сейчас было совсем не время разговаривать на философские темы.
— У меня есть доступ ко всем сейфам, — Билл положил ладонь на стену за своей спиной; стена беззвучно растаяла, открывая с полсотни полок с ключами. — Все люди умирают… правда, пока хозяева сейфа живы, защита от воров будет на меня действовать. Вот ключ Лестрейнджей, — Билл перебросил Гарри крохотный золотой ключ и вернул стену на место — точно так же, прикосновением
— Ты потеряешь работу, если тебя застанут, — указал Гарри. — Не могу обещать, что сумею вернуть ключ, но если что, ты всегда сумеешь отговориться…
— Не сумею. Гринготтс не держит у себя тех, на ком есть хоть тень подозрения. Репутация должна быть кристальной.
Билл помолчал и добавил:
— На Гринготтсе свет клином не сошёлся. Знаешь, Чарли давно меня звал к себе в Румынию, у них в заповеднике вечная чехарда с бухгалтерами. Некому порядок в финансах навести…
Гарри закусил губу. Кто знает, доживёт ли Чарли до конца войны, чтобы повторить своё щедрое предложение…
— Гарри?
— А?
— Идём. Ты и так рискуешь всё время, пока здесь сидишь. Информация о том, что ты принял наследство, должна уйти в общий архив через два часа…
— Идём, — Гарри наскоро втёр в лицо остатки лосьона.
Чтобы попасть к сейфам, Гарри и Биллу пришлось спуститься в общий зал — прямого пути из кабинета не было — «чем труднее доступ, тем выше безопасность», высказался об этом Билл.
Обшарпанный каменный проход освещали факелы; в их неверном, трепещущем свете тени «грабителей» четверились, плясали — Гарри то и дело мерещилось, что он снова в бреду и видит то, чего нет. Билл свистнул, подзывая тележку из темноты, и пожаловался:
— Самое сложное — найти общий язык с этими повозками. Если ты не гоблин, ты должен упражняться в свисте битых две-три недели, прежде чем они соизволят подкатиться.
— А если в эти две-три недели тебе надо будет ею воспользоваться?
— То гоблины немало повеселятся, глядя, как сотрудник-человек корячится, — Билл ненавязчиво придержал Гарри за локоть, помогая влезть в тележку. — Честно сказать, мы для них — второй сорт. Это чувствуется.
— Зато сегодня ты утрёшь им нос, — неловко пошутил Гарри.
Тележка тронулась с жутким лязгом; даже если бы Билл и ответил, Гарри не услышал бы. Скорость всё увеличивалась; низко свешивающиеся по бокам коридора сталактиты рябили перед глазами, рубашка билась на ветру, в рот набивался воздух — спёртый, сырой, неприятный.
— Дай сюда ключ, — попросил Билл. Минуту возился, а потом дверь исчезла, открывая сумрачную пещеровидную расщелину.
Оттуда веяло холодом; разбросанные деньги, драгоценности, шкуры неизвестных Гарри животных, даже череп в короне — всё излучало собственный холод. Гарри ступал в этот сейф брезгливо, как ступил бы в сточную канаву; дышать здешним воздухом не хотелось.
— Как она хоть выглядит, эта вещь?
— Это чаша. Небольшая, с двумя ручками. На боку выгравирован барсук Хельги Хаффлпафф.
Билл присвистнул.
— С чего бы вещи Хаффлпафф храниться у Лестрейнджей?
— Если чаша здесь, то Лестрейнджи не сами это решали, — Гарри осторожно сделал шаг, выискивая свободное местечко между рубиновым ожерельем и кучей галлеонов. «Хорошо, что я так и не вырос толком — будь размер ноги побольше, уже бы пиндык пришёл». — Ты смотри слева, я справа.
— Ага… только осторожно. Если Germino или Flagrante сработают, поднимется тревога на весь банк.
— Открытым остаётся вопрос, как, в таком случае, забрать отсюда чашу. Есть идеи?
— Если у тебя есть при себе мешок или что-нибудь в этом роде, можно поддеть, например, палочкой, и пихнуть сразу туда… палочка ведь не часть тебя. Только потом всё равно не касайся.
— Ничего, я не планирую пить оттуда, — Гарри начинал всерьёз подумывать о том, чтобы скинуть кроссовки и пойти босиком, на цыпочках — чтобы занимать меньше места на полу. Чем дальше, тем больше высилось всякого драгоценного барахла; досадно, что Accio не сработает… — Lumos.
Чужая палочка работала не так охотно, как своя; ощущение было такое, словно влез в чужие разношенные ботинки и пытаешься танцевать балет.
— Если поднимется тревога, Сам-Знаешь-Кто узнает о том, что ты позаимствовал эту вещь, — утвердительно сказал Билл.
— Поэтому-то я и стараюсь ничего не задеть, — рассеянно ответствовал Гарри, ведя лучом Люмоса по россыпям золота у стен. Хотелось бы верить, что Беллатрикс в приступе преданности не додумалась зарыть чашу куда-нибудь в угол. Хотя вряд ли ей пришло бы в голову, что кто-нибудь посторонний сюда заявится и будет вот так бесцеременно искать тёмнолордовские цацки. — Идеально будет, если он вообще никогда об этом не узнает.
— Совесть гложет за воровство? — не удержался Билл от шпильки.
— Не нервничай так, — посоветовал Гарри. — Я понимаю, шариться по сейфам клиентов в отсутствие последних — это для тебя ново, но ничего страшного пока не происходит, зачем психовать?
— А для тебя, выходит, не ново, если ты так спокоен?
— Ну, для меня тоже ново. Просто это не… приключение, что ли. Тебе это будоражит нервы, так или иначе, а мне почти скучно.
— Не приключение? Оригинальная трактовка… и что же это для тебя?
— Работа, — Гарри прищурился, вглядываясь в далёкий кубок на вершине кучи галлеонов — тот или не тот? Будь проклято плохое зрение…
— Работа? И с каких же пор ты заделался домушником на полставки?
— Нет, не та работа, — со смешком поправил Гарри. — Я же Избранный. Пророчество, судьба и прочая чушь в этом духе. В этом году до меня дошло, что Избранный — это и правда работа. Муторная, не особо благодарная и абсолютно неоплачиваемая, но, увы, с неё не уволишься.
Билл замолчал минут на десять; Гарри за это время умудрился едва не упасть боком в золото, удержаться кое-как на ногах и с сожалением убедиться, что кубок не тот. «А ещё хочется верить, что Вольдеморт не додумался его замаскировать. Очень хочется. Иначе я буду искать идиотскую чашку ещё пару сотен лет».
— Ты… какой-то не такой.
— Не какой?
— Не такой, как раньше. Ты стал взрослее.
— Как правило, жизнь развивается в двух направлениях — или мы умираем, или мы взрослеем. Я ещё жив, так что… — Гарри двинул палочкой, добавляя силы в Люмос.
— Я знаю многих таких, которые до сих пор не повзрослели, хотя им далеко не семнадцать.
— Я рад за этих людей, — искренне сказал Гарри, вставая на цыпочки — уж не ручка ли чаши вон там, наверху?.. — И даже немного им завидую.
— Немного? После… всего?
— Немного, — подтвердил Гарри, щурясь. — На «много» я не имею права.
— Ты сам себя его лишил?
— А то кто же? Я установил у себя в голове жёсткий тоталитарный режим и командую собой безоговорочно.
— Знаешь, твоя манера говорить мне кого-то напоминает…
— Кого?
— Сейчас не вспомню, но точно напоминает.
— Потом скажешь, значит… Вот она.
Это была действительно она — чаша Хаффлпафф; небольшая, сверкающая — точно такая, как в воспоминаниях. Изящная — даже жалко будет уничтожать.
— И как ты её оттуда достанешь? — чаша высилась над Гарри примерно на полтора метра.
— Подцеплю палочкой, я же говорил.
— У тебя с собой палочка такой длины?
— Нет. У меня самая обычная палочка… ты пролевитируешь меня поближе к чаше.
— Хорошо, — не стал спорить Билл. — А если бы я не пошёл с тобой, кто бы тебя левитировал?
Гарри оказался в тупике. Признавать себя непредусмотрительным идиотом — что правдой не было — не хотелось; признавать себя интриганом-слизеринцем, просчитавшим, что Билл не отпустит его «на дело» одного — и это правде более чем соответствовало — было чревато ссорой в неподходящий момент.
— Хотя нет, не отвечай. По-моему, я не хочу этого знать, — решил Билл неожиданно. — У тебя есть куда положить потом эту твою чашу?
— Секунду, — Гарри, совершенно не подумавший о том, в чём он собирается тащить добычу в Хогвартс, скинул рубашку и ткнул в неё палочкой — одно из простейших невербальных заклинаний. МакГонагалл в прошлом году гоняла шестикурсников так, что даже Кребб и Гойл сумели бы это сделать. — Вот и мешок.
— Тогда Mobilicorpus.
Гарри взмыл в воздух; непривычно было, что полётом управляет не он сам — в последний раз он так чувствовал себя пять лет назад, когда они с Джинни левитировали друг друга вверх по ходу из Тайной комнаты.
— Ты тоже взрослеешь, насколько я могу судить.
— Радостная новость в сложившихся обстоятельствах…
Гарри потянулся вперёд; Мобиликорпус поддерживал тело, не делая воздух менее податливым, и Гарри всё время опасался двинуться слишком сильно и клюнуть носом в золото — с тем, чтобы потом этот самый нос потом долго лечить от ожогов. Flagrante — не шутка; хорошо ещё, если нос вообще на лице останется.
Осторожно, очень осторожно… плавно, слитно — вспомнить драконьи инстинкты… кончиком палочки подцепить ручку чаши… пальцы сжались на палочке до белизны — не перестараться, не сломать хрупкое дерево… не поднять палочку слишком сильно — золото соскользнёт, коснётся пальцев — и не опускать низко — упадёт обратно, скатится, затеряется, слепя глаза золотыми отблесками…
Гарри встряхнул свой импровизированный мешок — край отвис, открывая горловину. Аккуратно, старательно… чаша упала внутрь, послав в левый глаз Гарри прощальный блик. Не размножилась, не нагрелась.
Вышло.
— Теперь пролевитируй меня к самому входу, — велел Гарри. — Я тебя туда тоже пролевитирую — не хватало сейчас наступить на какой-нибудь галлеон.
Билл молча подчинился. Гарри выдернул его тем же Мобиликорпусом и подождал, пока Билл закроет сейф. Руки у самого старшего сына семьи Уизли дрожали.
— Слизеринское ограбление, — заметил он. — Всё шито-крыто.
— Не такое уж и слизеринское — ты ведь учился в Гриффиндоре.
— Здесь я играл вспомогательную роль.
Гарри не ответил.
— Я наложу на себя заклятие прозрачности и уйду, — сказал он, когда они залезали обратно в тележку.
— Мне всё равно придётся уйти с тобой — подожди меня, — попросил Билл рассеянно. — Когда в Министерстве узнают, какой сотрудник позволил тебе принять наследство вместо того, чтобы отправить тебя на свидание с МакНейром, за мной всё равно придут. Так что лучше я напишу заявление об уходе прямо сейчас и уйду с тобой, не возражаешь?
— Нет, конечно.
В словах «уйду с тобой» не было никакого смысла, кроме прямого, и они оба это знали. Несколько месяцев назад второй смысл ещё мог бы просвечивать — но не теперь.
Они оба успели повзрослеть.

* * *

В Хогвартсе Биллу обрадовались и удивились. Гарри пришлось помямлить, придумывая удобоваримое объяснение для соратников, которые наивно полагали, что их командир занят обычными делами/читает книжки/варит зелья; как бы вся оппозиция ему не верила, вряд ли он убедил бы их, что Билл самопроизвольно выпрыгнул из котла с полуготовым Костеростом.
В конце концов он скинул обязанность сочинять подробности на Билла и, запихнув чашу под кровать и накинув свитер, собрался в самом деле сходить в лабораторию Снейпа; но мадам Помфри, не поленившаяся спуститься в подземелья, безжалостно порушила все его планы.
— Гарри, если ты сейчас не очень занят…
— Не очень. А что?
— Тогда пойдём, я прочту тебе начала акушерства.
— Но Джинни же ещё нескоро рожать!
— Ты хочешь, чтобы я излагала тебе теорию в перерывах между схватками?
Аргумент был убийственным, и Гарри сдался.
— Между прочим, я ещё не решил, буду ли колдомедиком, — вяло огрызнулся он, следуя за медсестрой в больничное крыло.
— Не решил, так не решил, знания всё равно пригодятся, — невозмутимо отозвалась мадам Помфри.
— Кроме того, — добавила она, открывая дверь лазарета, — мне что-то не верится, что после войны ты пойдёшь в аврорат или в квиддич. Скорее уж в колдомедицину или в науку. Не соскучилась, Джинни?
— Нет, — Джинни оторвалась от какой-то книги. — Привет, Гарри.
Гарри давно не разговаривал с Джинни; с тех пор, как она из-за беременности выпала из его каждодневного круга общения, общими у них стали только трапезы в Большом зале. Поэтому он только сейчас заметил круги под её глазами, усталую складку у губ, зализанные в тугой хвост волосы, прежде рассыпавшиеся по плечам. Сначала это — и только потом тридцатисеминедельный живот.
Как возможный будущий колдомедик, Гарри был заинтригован. Как рядовой представитель мужского пола — благоговейно шокирован. Живот казался больше самой Джинни — тоненькой, ссутулившейся, выглядевшей не старше, чем на четырнадцать; в этом неправдоподобно огромном животе росла новая жизнь. Из такого же живота когда-то он сам появился на свет.
А ведь три недели остались — живот ещё вырастет…
Гарри нервно сглотнул и понял, почему мадам Помфри, наверняка много лет не имевшая дела с родами, припрягла его в помощники. Ей тоже было страшно — за маленькую Джинни, за её неестественно большой живот; страшно от собственной неопытности и невозможности связаться с Сейнт-Мунго.
— Привет, Джинни. Как ты себя чувствуешь?
Мадам Помфри одобрительно покосилась на Гарри — очевидно, настоящие колдомедики тоже с порога интересуются самочувствием пациентов.
— Не хуже, чем полчаса назад, — Джинни улыбнулась одними губами. — Он пинается, но несильно.
— Это именно он?
— Да, мы выяснили, что это мальчик, — с некоторой гордостью объявила мадам Помфри. — Есть способы диагностики… Джинни, ты тоже будешь слушать вместе с Гарри.
— Слушать что?
— Я буду читать ему курс начального акушерства. Гарри будет помогать мне, когда у тебя начнутся роды.
Если мадам Помфри думала, что эта новость обрадует Джинни, то явно просчиталась.
— Ох… — будущая мать побагровела, как свёкла. — Может, не надо?
— Я одна могу за чем-нибудь не уследить, — оптимистично объяснила мадам Помфри. — Ты же знаешь, твой командир обязательно всё сделает правильно, так что это очень даже хорошо, что он будет помогать.
Гарри почувствовал, что у него пламенеют уши, и возблагодарил собственную безалаберность, благодаря которой до сих пор не подстригся — волосы надёжно прикрывали это полыхающее безобразие.
Как ни странно, именно этот довод успокоил Джинни, отлично знавшую, что в колдомедицине Гарри — ни бе и ни ме.
— И правда, Гарри справится, если что.
А может, и не знавшую. Кто из окружающих знал доподлинно, что Гарри мог, а что нет? Он и сам порой не ведал… и уж точно проконтролировать его жажду знаний не был способен никто — во всяком случае, настолько, чтобы поручиться за то, что среди гор прочитанных Гарри книг не попался десяток-другой по колдомедицине.
— Вот и отлично, — возрадовалась мадам Помфри. — Гарри, я, конечно, буду объяснять, но всё не расскажешь, к тому же у тебя и у меня много своих дел… в общем, я дам тебе книги и свои старые конспекты, изучишь на досуге.
«Как будто у меня этого досуга — хоть ложкой ешь», возмущённо подумал Гарри.
— А пока — вот, возьми перо и пергамент, будешь записывать базовые вещи. Джинни, ты так послушай.
Гарри пристроил чернильницу на стуле, а пергамент на книге с пугающим названием «Роды: предсказуемое и неожиданное. Предвестники, периоды и последствия родов. Возможные патологии и как их избежать. Учебник для третьего года колдомедицинских курсов при Сейнт-Мунго» и приготовился слушать.
— Надеюсь, общую теорию анатомии ты помнишь? Минерва должна была вам её давать.
— Помню. Правда, про репродуктивные органы там было мало.
— Я расскажу больше, — ничтоже сумняшеся пообещала мадам Помфри. — Пока запиши общую информацию о родах. Начало родов характеризуется прелиминарным или подготовительным периодом. Этот период длится от нескольких часов до нескольких суток и самостоятельно переходит в регулярную родовую деятельность. Во время начала родов происходит созревание шейки матки…
Гарри подавил позыв покраснеть до самых пяток и черкнул пометку на полях — уточнить строение матки. Честно сказать, он очень смутно помнил, где у неё шейка, а где другие части — МакГонагалл в своё время на подобном не зацикливалась.
— Она укорачивается и размягчается. В этом периоде отмечается опускание живота, головка ребёнка направляется к входу в малый таз и перестаёт сильно подпирать диафрагму и лёгкие, вследствие чего облегчается дыхание. Иногда опускание живота может произойти уже в период схваток. Однако следует учесть, что иногда опускание живота не означает начала родов; оно может произойти, а потом всё вернётся на круги своя до положенного срока. Как правило, это случается в проблемные беременности.
— А у меня проблемная беременность? — уточнила внимательно слушавшая Джинни.
Гарри вовсю скрипел пером по пергаменту; в настолько новом предмете он даже не мог ничего как следует сокращать без опасения, что на следующий день не поймёт, что имел в виду. Оставалось надеяться, что почерк от скорости не испортится больше, чем есть.
— У тебя всё образцово, дорогуша! — весело ответила мадам Помфри. Гарри приподнял эмпатический щит и различил нотку фальши в этой весёлости; должно быть, что-то было не так, но Джинни об этом благоразумно не сообщалось. — Но рассказать Гарри надо обо всём, чтобы ему было проще ориентироваться, что нормально, а из-за чего следует бить тревогу.
На лице Джинни читалось: «Так я Вам и поверила. Небось уже одной ногой в могиле стою, а Вы всё утешаете, утешаете…»
— Итак, продолжим. Конспектируй, Гарри. После опускания живота из половых путей отходит слизистая пробка. Эта пробка в течение беременности заполняла канал шейки матки. Выходит она в виде розоватой слизи. Также некоторые женщины могут заметить незначительные кровянистые выделения. Во время прелиминарного периода у женщин отмечаются безболезненные нерегулярные схватки. Они носят подготовительный характер и не нарушают общего состояния женщины. Также появляются ноющие боли в поясничной области. Все перечисленные симптомы не нарушают ночного сна.
«Во вр. подготовит. — чёрт, клякса! — периода у ж-н отмеч-ся безболезн. нерегуляр. схватки…», — Гарри сдержал поползновение тяжко вздохнуть и сосредоточился на уверенном голосе мадам Помфри.

* * *

«Какое-то долбаное число какого-то **@*@** месяца. Не помню.
Я не слежу за календарём. Кажется, сейчас пасхальные каникулы. Не знаю, мне не интересно. Я живу в Выручай-комнате. Она мне дала целую спальню на пять человек, стандартную.
Гриффиндорскую.
Я не просил, я ненавижу жёлтое и красное — но она всё равно дала. **@** всё это, что она даёт то, что нужно — только то, что сама хочет.
Мне не нужно вспоминать. Мне не нужно думать о Поттере.
Наверно, если бы комната умела разговаривать, она бы сейчас спросила: так какого же хрена ты сюда притащился, Северус Тобиас Снейп?
А я бы промолчал.
Скорее всего, я пришёл ненавидеть. Смотреть в пунцовый бархатный полог над кроватью и ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть, пропитываться ненавистью, как окунутый в чашку тост — чаем. Ненависть тёмная, холодная, как слизеринские подземелья.
А иногда она горячая, она жжёт так, что меня тошнит от боли — но тогда она всё равно тёмная. Как стенки котла, в котором кипит зелье. Выручай-комната убирает рвоту каждый раз — как мило. Очумительный сервис.
Я ненавижу тебя, Поттер.
Я люблю тебя.
Если бы ты был рядом, я бы убил тебя без раздумий. Ты изнасиловал мне душу и сердце. Это тупые субстанции, они не понимают, что тебя надо забыть, выдрать из себя с кровью и мясом, выкинуть подальше, так, чтобы потом не найти и не прилепить обратно. Они всё воют и воют, они требуют твою улыбку, твои глаза, твоё тепло. Голос разума, терпеливо объясняющего, что ничего-то они не получат отныне и во веки веков, заглушается напрочь.
Ты асфальтовым катком проехался по мне. Этих ран не зализать, хотя бы потому, что нет никаких ран — я просто превращён в беспомощную лепёшку.
Мне всё казалось, что в словах твоих есть Бог,
Но там был Дьявол. Я никак понять не мог,
Но я прозрел. Так глупо, пафосно… так тошно.
Любовь есть Бог, а ты мне лгал безбожно!
Самоубийство — грех, но Бога нет.
Есть только Дьявол, лживый твой обет.
Ещё есть боль, мучительная боль,
К которой ложь твоя была как ключ, пароль.
Меня не станет, лживый милый мой.
Живи счастливо; Дьявол твой с тобой.
Кажется, я хочу есть и пить. Во всяком случае, на подушке рядом со мной появились смутно знакомые яркие коробочки.
Одна из коробочек — всевкусные бобы Берти Боттс. Хорошо, комната, я их съем.
Надеюсь, я подавлюсь, сдохну, и моё тело никто никогда не найдёт.
У моей любви столько разных вкусов… ваниль… шоколад… черника… суфле алтея… вишня… мята… чёрный кофе… но под конец она обязательно совершенно несъёдобна. Рвота — ударом под дых. Ушная сера — жгучим разочарованием. И, как финал, — сопли. Много соплей. Их-то я и развожу уже который день, за неимением лучшего занятия.
Коробка со всевкусными бобами опустела, и хочется попросить новую. Просто чтобы не думать. Чтобы механически бросать в рот один сгусток вкуса за другим, пока не набьёт оскомину.
Я не уверен, что любовь может набить оскомину.
Но этого мне уже не проверить.
Чтоб ты сдох, Поттер... чтоб ты сдох, поганый ублюдок.
Я люблю тебя. И буду любить ещё долго после того, как привкус соплей исчезнет.
Быть может, до смерти. А может, и после неё тоже.
Кто знает, не ждёт ли меня после неё бездонная коробка со всевкусными бобами — тоже себе вид пытки для незадачливых грешников?..
Джеймс, я ненавижу тебя.
Я буду ненавидеть тебя, твоих друзей и твоих будущих детей.
Я больше ничего теперь не умею.
Я ненавижу.
Я сожгу эту тетрадь».