Книга четырнадцатая

Мы приближаемся к берегам, откуда пришла ужасная погибель в те страны, что мы рассматривали прежде, ибо словно растущая волна излилась из Рима и поглотила государства Великой Греции, самою Грецию и все построенные на развалинах Александрова трона царства. Рим разрушил Карфаген, Коринф, Иерусалим и много других цветущих городов греческого и азиатского мира, а в Европе принес гибель всей южной культуре, насколько простиралось римское оружие, в первую очередь положил конец культуре соседней с ним Этрурии и бесстрашной Нуманции. И Рим не успокоился, пока не воцарил над целым миром народов от Западного моря до Евфрата, от Рейна до Атласа, но затем он перешел предустановленную судьбою черту, и тогда мужественное сопротивление северных и горных народов, внутренние разногласия и пышная жизнь, жестокость и гордыня властителей Рима, страшное правление солдат и, наконец, ярость диких народов, словно потоки морские устремившихся на Рим, привели Рим к плачевному концу. Никогда судьба народов не была так тесно связана с судьбой одного города, никогда такая связь не была столь длительной, как во времена римского господства над миром, и если в это время со всей своей силой проявились мужество и решительность людей, то, с другой стороны, проявились в этой великой игре и все те пороки и вся та жестокость, перед которыми в ужасе содрогнется человеческое естество, если только еще не совсем забыты людьми их права. И вот этот город Рим чудесным образом стал крутым и страшным переходом ко всей культуре Европы, потому что среди развалин его сохранились награбленные сокровища мудрости и искусности древних государств — сохранились в жалких своих остатках,— но, главное, благодаря странному превращению язык Рима стал инструментом, с помощью которого можно было учиться пользоваться этими еще более древними сокровищами. Еще и поныне латинский язык с детства становится для нас средством ученого образования, и хотя в нравах и душах наших так мало римского, мы раньше знакомимся с римскими завоевателями, чем с более кроткими нравами мягких народов и с принципами, на которых зиждется благосостояние наших государств. Мы сначала знакомимся с Марием и Суллой, с Цезарем и Октавием, а уж потом с мудрым Сократом и с обычаями наших предков. Кроме того, поскольку с языком Рима была связана вся культура

392

Европы, то его история и с политической и с ученой стороны разъяснена как никакая иная в целом мире, ибо все величайшие умы, рассуждавшие об истории, рассуждали и об истории Рима и в связи с принципами и деяниями римского народа излагали и свои собственные мысли. Итак, по окровавленной почве римского величия мы ступаем, словно мы — в храме классической учености, словно мы — в святыне древних творений искусства; на каждом шагу любой предмет напоминает нам о погибших сокровищах древней мировой державы, время которой прошло и никогда уже не вернется. И даже в фасциях, что карали целые народы, нам видятся побеги величественной, безгранично властной культуры, той культуры, которая вследствие печальных обстоятельств насаждалась и у нас. Но прежде чем познакомиться с городом, покорившим мир, мы принесем жертву духу гуманности и бросим взгляд, исполненный сожаления, на судьбу соседнего народа, который более других способствовал раннему развитию Рима, но, к несчастью, жил слишком близко от него, а потому и нашел для себя печальный конец.