Часть первая, социяльная (написана, слушая living in a real time вечно живого С. К. [1] называется она мобилиза! За! За! За! За!

ДВА ВЗГЛЯДА НА ПИРАМИДУ. ВНУТРИ И СНАРУЖИ.

Есть банальность, назойливо выдающая себя за откровение: массы ищут, кому бы отдаться. Вне зависимости от пола и возраста все ждут, чтобы их пороскошнее завоевали, поубедительнее соблазнили и т.п., ибо большинство только так, увидев себя вожделенным для кого-то объектом, способно ощутить свой смысл и ценность. Отсюда огромный спрос на доминаторов-соблазнителей-героев и «личностей в истории». Именно расчет на этот высокий спрос, а не какие-то особые качества лидера, подразумевается под словом «харизма». Население видится сквозь «харизму» как пассивная, хотя и не всеядная, толпа мазохистов, в вечном поиске насильников и обманщиков, которым прощается всё, кроме отказа от насилия и обмана. Ситуацию немного усложняет диагноз Фрейда: нельзя, оказывается, быть садистом или мазохистом, можно быть только садо-мазохистом. Меняющий роли - «свитч», самый частый, кстати, случай в «эс-эм» клубах. То есть каждый «по жизни доминатор» настоящее счастье обретает лишь перед кем-то (или чем-то) на коленях, с плетью в зубах. И наоборот, «прирожденный холоп» обязательно отыгрывает своё рабство, когда «опускает» кого-то, ещё более зависимого.

Вот тут-то и начинаются консерваторы и прогрессисты. Правые, то есть, и левые. У них абсолютно разный взгляд на вышеописанный расклад.

Консерваторы всех версий говорят великое «Let it be»: так всегда было, есть и будет, не надо капризничать, признайтесь в этом хотя бы сами себе и возьмите за это ответственность, если вы претендуете называться элитой, а не людьми холопского звания. Перестаньте фарисействовать, это приводит к вырождению. Фашистская социология Вильфредо Парето[2] откровенна: любые теории логически оправдывают нелогичность действий элиты и служат её скрываемым целям. Экономика наших желаний, а значит и вся остальная экономика, обеспечивается барочной иерархией взаимного садо-мазохизма, всегда одной и той же в этом смысле. Атеистическая ли здесь аргументация, ссылающаяся на так согнутый эволюцией ДНК, или религиозная, кивающая на первородный грех и божественный промысел, не важно. Мобилизация (ниже станет ясно, что я разумею под этим словом) с точки зрения консерваторов означает опасность, грозящую элитам. Если правые и пользуются этим словом, то лишь для того, чтобы оправдать своё любимое движение по кругу вокруг непостижимого центра мира. В этом смысле Ролан Барт[3] называл Миф главной ценностью правых. Миф говорит о том, что было до и будет после Истории[4]. До и после жизни. Миф заменяет нам саму Историю (всем) и жизнь (каждому).

Совсем иначе видят прогрессисты. Для них мобилизация это именно то, что отличает Историю от простого существования. Сам факт того, что мы можем задуматься над вышеописанной пирамидой отношений уже содержит намек на альтернативу такому раскладу. Иррациональная пыточная лестница есть следствие зависимости, от которой освобождается человек, как агент вселенского смысла, и в этом главный мотив Истории. Если правое зрение позволяет видеть себя всегда внутри пирамиды и чем выше, тем лучше, то зрение левое выманивает наружу. Желая иметь всё больше и больше смысла, мы мобилизуем себя для преодоления внутреннего и внешнего диктата природы, а после и для преодоления извращенно организованного, держащегося на мифах, социального устройства. Такое освобождение есть изобретение всё более и более эффективных систем поведения и знаковых систем. Справедливость в таком случае перестает быть милостью сильных и сентиментальным идеалом слабых, и становится необходимым условием реализации Человека как инструмента самопознания реальности. Прогресс это рост реальной солидарности самостоятельных людей. На смену солидарности жертв или палачей, намагниченных метаисторической тайной, приходит солидарность мыслящих мастеров в бескрайней мировой лаборатории. «Господа без рабов» - кратко выразил свою утопию Рауль Ванейгем[5] в «Революции повседневности».

Люди с именно таким видением поставили перед обществом вечный и не снимаемый вопрос о сроках и сценариях нашей мобилизации. Мобилизация для них есть устранение барьера между миром и теми, кто создает этот мир, но не может его ни понять, ни контролировать. Мобилизация противоположна другой ключевой категории, отчуждению - Alienation. Способность или неспособность к мобилизации разделяет сегодня людей сильнее всех остальных признаков.

КТО И ГДЕ?

Наиболее часто субъектом новой мобилизации в странах «золотого миллиарда» постиндустриальные умники называют представителей среднего класса, мечтающих о бегстве из офисных сот. Короче, тех, у кого всё зашибись, но стоит Шнуру[6] запеть «Ты работаешь в офисе!» и становится мучительно больно за бесцельно прожитые годы и бездарно заработанные деньги. Вчера это подтверждали всевозможные НПО[7], «малые группы»[8], экологисты, муниципалисты[9], сторонники гражданского общества. Все те, кто в США, например, голосует за «третьего кандидата» Ральфа Найдера[10]. Сегодня ту же теорию иллюстрирует весь тревожно бурлящий антиглобалистский бульон: от богемных Abusters[11] до серьезных Аттак[12], собравшихся вокруг «Монд Дипломатик» Игнасио Рамоне[13].

Другой проект большой мобилизации: так называемая «боливарианская революция»[14] в Латинской Америке - изобретение «новой социальной идентичности», в которое сегодня включены Венесуэла (курс Чавеса[15]) и Бразилия (курс Лулу Игнасио де Сильва[16]), откуда кстати, (Форум в Порту-Алегри[17]) и вылупился весь современный антиглобализм. Этот процесс рифмуется с ни на что не похожей и никем не предсказанной самоорганизацей индейцев-сапатистов в мексиканском Чьяпасе[18]. Плюс недавняя, 01-ого года, революция в Аргентине, до неузнаваемости изменившая общество. Если где-то вообще сейчас происходит мобилизация для Истории, то она происходит именно там, под портретами Сапаты[19] и Боливара.

ЧЕРНЫЙ ОКЕАН

Разделение на консерваторов и прогрессистов происходит не только между социальными и мировоззренческими системами, но и, что важнее, внутри самих систем, заставляя их развиваться. Социологи школы Вебера[20] выделяют два типа внутри американского капитализма: мобилизующий (активный) северный и стабилизирующий (реактивный) южный. Внутри консервативного католицизма появилась полвека назад теология освобождения - чисто прогрессистская, мобилизующая модель.

На пути социальной мобилизации в России, где я живу, лежит океан нефти. Бездонное черное золото, помноженное на столь же неисчерпаемый ресурс имперско-советского холопства - непобедимый аргумент всех, кто хочет выдавить даже саму тему «переизобретения себя» из российского сознания. Подземный океан и школа КГБ позволяют длить всё «как есть» неопределенно долго, чтобы ни значило это самое «как есть». В конце концов, его всегда можно украсить модным евразийским барокко, оправдывающим любую проблему как не снимаемую, и даже необходимую, мистерию. Прогрессистам остается идти против очевидности и верить в невозможное.

НЕ СУЩЕСТВУЮЩЕЕ

«Не существующая вечеринка» - написал бы я на своей майке. По-английски, конечно, чтобы меня все поняли. Или «не существующая нация» (газета, партия, клуб, музыка, планета). Сторонники мобилизации всегда действуют от имени и по поручению несуществующего/невозможного, раздражая охранителей и отпугивая массы. Негативная диалектика учит, что только не существующая система, невозможная с точки зрения системы существующей, став нашим стимулом, может привести к качественным изменениям, т.е. к реализации Истории. Мобилизация есть производство Другого вопреки Этому, изобретение таких желаний и таких средств их реализации, которые ставят под сомнение «нормативные отношения», говоря им: «если мы есть, хотя бы как проект, то вам придется исчезнуть в процессе реализации этого проекта».

Нагляднее всего это заметено в истории альтернативной культуры, начиная с «безымянных чувств» Рембо[21]. Рецепт личной мобилизации от Рембо был таков: из своего Я вычесть Я, ожидаемое окружающими, чтобы получилось настоящее действующее лицо. Авангард не отражал ни внутреннего, ни внешнего, он звал к невозможному и поэтому выступал против человека «каков он есть». Высокое безумие заставляло авангардистов говорить голосами людей, так и не уместившихся в этот узкий, как пыточные тиски, мир. От имени так и не созданных, задавленных во внутричерепном зародыше, шедевров, открытий, поступков, идей. Этот океан бывает глубже нефтяного. Воля к несуществующему, любовь к никогда не бывшему и есть инстинкт Истории. Без него всё - цикл, круг, вечное возвращение, выгодное правящим жрецам, обслуживающим этот коммерчески успешный ритуал.

Музыку невозможного делали в прошлом веке Шёнберг[22], Штокгаузен, Кейдж [23], Кардью[24], Курёхин[25] с «Поп-механикой». Адорно[26] - главный адвокат авангарда, считал, что невозможное изгнано из политики и оттого политика и стала недостойной. Альтернативу он искал в контркультуре: дада-сюрреализм-ситуационисты-леттризм-битники-провос[27]. Линия длится вплоть до нынешних «Ретрофутуризма»[28], Джона Зерзана[29], Хаким Бея[30] и Пи Орриджа с его теориями мобилизующих медиа-вирусов. Впрочем, их воля к невозможному требует покончить с искусством как со специальной и ущербной областью, резервацией для всего того, что вытеснено, «не существует» в более реальной жизни: «музеи это места, где границы между искусством и жизнью охраняются полицией». Симметричная линия социальной философии: Лукач[31], «франкфуртская школа»[32], Ги Дебор[33], Делез-Гваттари[34], Фуко[35] и современный Славой Жижек[36], называющий социализм единственным и самым невероятным выходом из террористического «межцивилизационного» тупика. Античные гностики доказывали, что реальность есть лишь ритмичное дрожание абсолютных, и потому не существующих, геометрических фигур. Сегодня это почти дословно повторяют сторонники «теории суперструн»[37] и другие новые физики.

«Требуйте невозможного!» - не только инфантильный лозунг сорбоннариев[38] прошлого. Для сторонника мобилизации «невозможное» - всего лишь слово, означающее в самом общем виде то, зачем мы здесь находимся. Когда радикалы отвечают реалистам, что отсутствующие условия для нового возникнут в ходе борьбы за него, имеется в виду именно это. Несуществующее - главный интерес человека, вне зависимости от его сегодняшних настроений.

ИНТЕЛЛЕКТУАЛ

Интеллектуал это тот, кому известна разница между интересами и настроениями людей. Создание популярных настроений, заказанных элитой, позволяет бесконечно манипулировать поведением масс. «Настроения» это священные коровы управляемой демократии, но мясо этих коров - любимая пища вольнодумцев.

По мнению интеллектуала, «настроенное» большинство слишком часто действует вопреки собственным интересам. Выяснение исторических интересов разных групп (нередко вопреки личной выгоде) со времен Маркса[39] стало отличительным занятием интеллектуала.

Мобилизация есть переход от удовлетворения усвоенных настроений к реализации своих осознанных интересов. Это всегда ответ на вызов. На вызов того, например, что господствующей формой капитала стала транснациональная корпорация, принципы социального государства не совместимы с логикой глобального капитала, а реальный мировой рынок исключает свободную конкуренцию.

Настроения большинства навечно сжаты в области светской хроники и рекламы. И вот приходит интеллектуал и заявляет, что наши реальные интересы это посткапитализм[40], и все должны для этого мобилизоваться. Самозванца никто не хочет слушать. Поэтому он неизбежно упирается в проблему «воспитательной диктатуры».

ВОСПИТАТЕЛЬНАЯ ДИКТАТУРА

Замеряя степень отчуждения, интеллектуал констатирует: массы не готовы и никогда не перейдут к реализации своих интересов, в этом, как ни в чем другом, заинтересована препятствующая их мобилизации нынешняя Система. Спектакулярная демократия[41] - механизм вечного откладывания Истории. Следовательно, узкий круг ответственных интеллектуалов обязан изменить всё сам, найдя способы установить на время полный контроль над ситуацией. И лишь тогда возникнут условия для всеобщего осознания правильности такого пути и «воспитательная диктатура» растает за ненадобностью под солнцем свободы как весенний лёд. Так мыслили не только большевики[42], председатель Мао[43] и кубинские герильерос[44], о которых думал Маркузе[45], когда изобретал сам этот термин. Точно так же видели себя гайдаровские демократы начала 90-ых[46] и, возможно, видят сегодня православные евразийцы[47], претендующие на роль интеллектуального штаба при Путине.

Проблема сводится к вопросу: насколько сочетание слов «воспитательная диктатура» является оксюмороном (словосочетание состоящее из слов взаимно противоположных по смыслу, например «мокрая сухость», «горячая мерзлота», «болезненная бодрость» и т.п.), т.е. в какой степени и с какой скоростью эти два слова отрицают друг друга. Эта тема не давала покоя, помнится, кумирам нашего детства братьям Стругацким[48], начиная с «Трудно быть богом» и заканчивая «Отягощенными злом». Недавно вышедший из моды сербский мистик Милорад Павич[49] в «Пейзаже, нарисованном чаем» остроумно поделил всех христиан, а потом и вообще всех людей на тех, кому важнее монастырь и тех, кому важнее вера: на сторонников структуры и сторонников функции. Их временное удержание вместе хрупко и энергия для него не так уж часто выбрасывается из народных недр.

Практика показывает: воспитательная диктатура, вне зависимости от того, идет ли речь о большом обществе или о локальном комьюнити, держится на мобилизованной воле, обладает свойственной гибридам огромной силой и очень быстро распадается на две изначальных составляющие, вступающие в конфликт. Аппарат диктатуры осознает себя «гарантом порядка» и самостоятельной ценностью. Идеократы же собираются на противоположном полюсе, превращаясь в тех самых «детей», которых пожирает мама-революция, во внутренних и внешних эмигрантов, в «безответственных сторонников хаоса», какими их видит официальная пропаганда. Так мобилизационный проект вновь становится консервативным, Миф заменяет Историю, структура отменяет функцию, а культ прошлого занимает место проекта будущего. Обещанное «всеобщее осознание» пародируется отупляющей пропагандой, главная мысль которой: «другой альтернативы нет».

Единственное, что придумано интеллектуалами вместо ловушки воспитательной диктатуры это сетевые, анархистские по происхождению, формы организации постпартийного типа с их принципом: «мыслить глобально - действовать локально!». Горизонтально организованная сеть открыта и вездесуща. Негри[50] и Хардт[51] - авторы «Империи», ставшей библией антиглобалистов, надеются, что мировая сеть окажется еще глобальнее, чем капитал, а значит, она и есть «движение движений» - прообраз будущего общества. Общества перманентной мобилизации, в котором нет ни «элиты», ни «масс» в нынешнем, иерархическом смысле этих понятий. Общества бесклассовой ризомы[52].