Ряд жизней не вскрывает сознанию человека его связи с Мудростью. Ее вскрывает всегда катастрофа, сжигающая животное в человеке. Он входит в Гармонию

Эта надпись сверкала ярко-желтым огнем. Вторая, ярко-алоогненная, говорила:

Вошедший в Гармонию принимает дар посвящения. Ибо стал сам частью Любви.

Третья надпись, горевшая совершенно белым огнем, гласила:

Став Любовью, человек поднимает крест распятия на свои плечи. Идет в гущу жизни и несет людям Новое Евангелие, такое, так и там, где верность его следует за верностью ведущих его, где верность ведущих его следует за верностью Моею.

Идет человек, неся Новое Евангелие Земле, ибо стал Силой.

Надписи все погасли, фигуры Божественной Красоты закрылись туманом, туман снова слился в гигантский шар.

Я дрожал и был близок к смерти, как мне казалось.

Последнее, что я запомнил: Владыка укладывал меня на диван и укрывал шкурами.

ГЛАВА 28

Второе пробуждение в необычайной комнате Владыки. Что говорит мне живой портрет на стене. Еще одно Божественное видение. Последнее наставление моего Владыки-Учителя. Посещение Владыки-Главы, беседа с ним в его комнате и беседа в "Святая Святых

Я проснулся сразу, с чувством такой силы, радости и счастья, каких я, казалось мне, еще де знал. Насколько изнемогающим, в смертной усталости и бессилии, я был сюда внесен Владыкой, настолько же гигантски сильным я чувствовал себя в своем пробуждении. Так как время исчезло из моей жизни, то я не мог отдать себе отчета, который теперь час, утро или вечер, день или ночь. Не знал я также, сколько времени я спал, и еще менее понимал, как долго я нахожусь вообще во владениях Владык Мощи.

Я быстро вскочил с дивана, по ассоциации вспомнив, как поразил меня когда-то дорогой мой друг Венецианец, поднявшись мгновенно, упруго, как кошка, после своего непробудного сна в вагоне. Благословив то дивное время, когда я ничего не знал о Венецианце, а жил, спасаемый, ласкаемый и утешаемый, подле друга моего Флорентийца, послав благоговейное ему мое приветствие, я взглянул на стену у изголовья дивана, надеясь увидеть там дивный портрет Али-Мории, так поразивший меня в первый раз сиянием счастья и мира, которыми я сам был переполнен сейчас.

На стене клубился туман, прикрывавший облик Мории; но его прожигающий взгляд достиг меня даже через эту завесу. На этот раз я воспринял молнию глаз Мории как луч радости. Еще шире раскрылось сердце мое к счастью, еще ярче я понял Божественные слова: "Звучащая радость". Я опустился на колени, в порыве любви и благодарности протянул руки к портрету и воскликнул:

- Мория, Мория, Мория! Я молил Жизнь, чтобы спасся каждый, кто с верой и надеждой произнесет имя твое. В эту минуту радостью сердца моего я благословляю тебя, Великий Учитель, за те слова, что сказал ты мне у озера, мне, жалкому, несчастному мальчику, каким был я для всех. Твоя же любовь, как и любовь Венецианца, как милосердие И., подобрали меня и помогли выйти на ту тропу, где я увидел радость и счастье на лике твоем, понял радость и счастье жить для блага людей. Да будет благословенно Светлое Братство! Да откроются пути радости жить и творить всем тем, к кому меня посылает Великая Мать. О, Мория, будь мне примером и вечной памятью о том, как я должен научиться одному: забыть о себе и думать о других.

Благословляя имя моего божественного друга, я склонился до земли перед клубившимся туманом, скрывавшим его портрет. Когда я поднял голову, на меня смотрело чарующее лицо Мории, уста его счастливо и ласково улыбались, чаша в руках сверкала всеми цветами радуги, и тихий голос, точно прямо в ухо мне, говорил:

- Мужайся, сын мой. Сказало тебе огненное письмо: "Идет человек, неся Новое Евангелие, ибо стал силой". И там, где встал ты на путь силы, там скрестился путь твой с моим. Никто не идет в одиночестве, а менее всего тот, кто несет людям завет новый. Но людей таких, чтобы приняли безоговорочно в цельной верности новый завет своей современности, мало. Большинство старается примирить слово новое на компромиссах со старыми предрассудками. И выходит у них халат из старой затасканной мешковины с новыми яркими заплатами. Они не чувствуют этого уродства, не страдают от дисгармонии, потому что их понятия о гармонии - детски. Устойчивости в них нет; и Вечным - в Нем полагая весь смысл своего текущего сейчас - они не живут. Страдает от бурь и отрицания толпы больше всего тот, кто принес завет новый на землю.

Крестное распятие предлагает гонцу неба невежественное человечество, вместо и благодарности и радости награждающее его презрением и вульгарными насмешками. Мужайся, сын мой. Путь твой скрестился с моим - я пойду с тобою, неся свою силу в помощь тебе. Я опускаю чашу силы моей тебе на голову, и отныне, где бы ты ни был, что бы ты ни делал, как бы ни шли и куда бы ни вели пути твои, я всюду с тобою. Зови имя мое и помни: каждый труд твой - Я разделяю, в каждом деле дня - Я твой сотрудник. Никто не одинок и ты менее всех, хотя лишь ничтожная доля современников приняла труды подвига твоего.

Единясь с людьми, важно помнить одно: не личность людей и ее истерзанные осколки подбирать, но заставлять - силою своей устойчивости и радостной верности - таять личность встречного человека. Пробуждать в нем мир и мысли о Вечности; стирать грани условного и единить его в высоком благородстве не только с собой одним, но так много пролить мира и удовлетворения в его сердце, чтобы он мог сам принять встречаемых им людей в свои братские объятия, ведя свое братство с ними от Единого в себе и в них. Подойди к алтарю. Тех, кого Истина посылает Своими гонцами, Она закаляет в единении с Нею. Моя любовь будет поручителем и помощью тебе в твоей последней беседе с Владыками Божественной Мощи.

Голос Мории затих, а рука указала мне на ступени алтаря в углублении противоположной стены. Я поднялся с земли, еще раз низко поклонился живому портрету Мории и взошел на ступени алтаря, радостно улыбаясь смешным усилиям, которые проделывали мои руки и ноги, чтобы влезать со ступеньки на ступеньку. Рассчитанные на рост Владыки, для обычного человека ступени были громоздки, как огромные обломки скал.

Остановившись на верхней ступени, я сосредоточил все свое внимание на белой чаше и воззвал к образу того божественно прекрасного Владыки Мощи, что бросил мне драгоценный свиток в снопе опалившего меня Огня.

Чаша, сверкавшая и раньше, теперь залилась вся золотым светом. Над нею, на стене алтаря, заклубился туман, вверху сверкнула звезда, и я увидел окруженную необычайно прозрачным светом фигуру юного Владыки Мощи, фигуру живого Бога, ибо я не умел назвать иначе этого покровителя Земли. Но не изнеможение, не желание закрыться от сверкания Божественного Света в Нем наполняло меня сейчас. Восторг, тишина Духа, какой я еще никогда не испытывал, тишина, которую могу определить только как Божественный мир, как желание выполнить все, что велит мне этот Образ живого Бога, выполнить до конца, быть верным до смерти, до смертного распятия, если оно закрепит в сознании людей то новое слово, что определила мне Жизнь передать им.

Вся стена, вся комната засияли, точно сюда ворвались лучи солнца. И в этом свете, который шел от дивной сверкающей фигуры, я мог теперь разглядеть лицо, точно сотканное из самых прозрачных лучей, улыбку уст, доброту и сострадание которого не описать никакими словами, и услышал голос.

Но как описать этот голос? Он был нежен и мягок, музыкален и обворожителен, как свирель; и он же был мощен и звонок, будто вся вселенная должна была наполниться его раскатами.

"Строители Жизни - только те, что духом созрели и вышли из детских понятий страха смерти.