Наше довольно долгое путешествие уже подходило к концу, когда мои мысли вернулись к Жанне

- Ваш глубокий поклон великому страданию Жанны не выходит у меня из головы, - сказал я.

- Бедная женщина, девочка-мать! Так много вопросов предстоит ей решить за своих малюток. Как важно - начать воспитывать человека с самого детства. А что может Жанна? Ведь она ничего не знает, не сумеет прочитать до конца ни одной книжки о воспитании и ничего в ней не поймёт, - задумчиво сказал капитан.

- И мы с вами не много поймём, если писавший стоит на ступени своего творчества гораздо выше нас. Всё зависит от тех вибраций сердца и мысли, которыми живёт сам человек. Понять можно только что-нибудь тебе созвучное. И такой, общий для всех язык, единящий бедуина и европейца, негра и англичанина, святую и разбойника, - есть. Это язык любви и красоты. Любить может Жанна своих детей; любить не животной любовью, как свою плоть и кровь, но гордясь их достоинствами или страдая от их пороков, - заступился я за Жанну.

- Но она может сейчас любить их, как свой долг, как свой урок жизни. И пока она поймёт, что её жизнь - это её обстоятельства, неизбежные, единственные, посланные во всём мире ей одной, а не комуто другому, - пройдёт много времени. Вот тогда в её жизни не будет места ни ропоту, ни слезам, а только радостный труд и благословение, - отвечал мне капитан.

Я уставился на него, забыв обо всём на свете. Лицо его было нежно и доброта лилась из глаз. Чарующая волна нежности прошла из моего сердца к нему.

- Как нужно вам встретиться с Флорентийцем, - пробормотал я. - Или, по крайней мере, поговорить очень серьёзно с И. Я ничего не знаю, но - простите, простите меня, мальчишку рядом с вами, с вашими достоинствами и опытом, - однако мне кажется, что и у вас в голове и сердце такая же каша, как у меня.