Год К. С. Вечер 9-го дня Зимних Ветров

На пороге стоял кабан, можно даже сказать, вепрь. В олларианской сутане и ботфортах со шпорами. Рыла с того места, где сидела Матильда, было не разглядеть, но широченные плечи, достойный их зад и стоящая дыбом щетина впечатляли. Ее высочество восхищенно охнула. Кабан развернулся, рыла у него не оказалось, вместо него торчал внушительный, впору хоть алату, нос, от которого двумя волчьими хвостами расходились черные с проседью брови. Щек, лба и подбородков, впрочем, тоже хватало.

- Это и есть овца заблудшая, но изловленная? - вопросил олларианец и почесал нос. - Хороша без меры!

- Не знаю, где здесь овца, - с достоинством произ несла принцесса, - но лично я вижу хряка.

- Сударыня, - пояснил откуда-то из-за кабаньей спины Дьегаррон, - разрешите вам представить его преос вященство Бонифация, епископа Варастийского и Са- граннского.

Принцесса хмуро оглядела ввалившееся чудище. Вблизи святой отец выглядел не лучше, чем издали. И это после Адриана и Левия…

- Я принадлежу к эсператистской церкви, - отрезала Матильда. - И не собираюсь на старости лет впадать в ересь.

- Не гневи Создателя! - потребовал незваный гость, нагло разглядывая сестру алатского герцога. - Тебе до старости, что из Тронко до моря Холтийского на своих двоих, ибо что для чахлой пажити - осень, для тучной - лето, и колоситься ей до снегов к радости пахаря.

Кто бы говорил о тучности, а это брюхо с бровями могло бы и помолчать!

- Генерал, - церемонно произнесла Матильда, - вы просили обращаться к вам, если у меня возникнут затруднения. Они возникли. Уберите этого еретика из моей столовой или дайте мне пистолет.

- Сожалею, сударыня. - Дьегаррон с трудом сдерживал усмешку, так что два пистолета было бы в самый раз. - Но я не могу поднять руку на духовную особу. К тому же после раны мне с ней не справиться.

- Не предавайся самообману, чадо, - пророкотала духовная особа, шаря взглядом по комнате, - ты не управился бы со мной и будучи здоровым.

- Не могу сказать наверняка, так как не пробовал, - блеснул глазами генерал, - но и вы в таком же положении.

- Нет равенства меж смотрящим с горы и блуждающим в низине. - Толстяк запустил лапу в карман и извлек оттуда монету. - Подняв руку на пастыря своего, ты был бы посрамлен и унижен, как унизится презренный металл в руках бескорыстных…

Епископ сжал пальцы, красная рожа стала вовсе багровой. Запахло пережаренным луком и касерой.

- Маркиз, - светским тоном осведомилась принцес са, - вам не кажется, что становится душно?

Дьегаррон пожал плечами. Искореженная монета шлепнулась на скатерть, Матильда не сразу узнала кобрий[10]его величества Дивина. Непристойно изогнутый павлин надменно тыкался носом в собственный хвост.

- Так и будет! - возвестил епископ. - А теперь отве чайте, дети мои, и ты, душа заблудшая, отвечай. Пили ли вы сегодня или же провели день в праздности и тоске мерзопакостной и неподобающей?

Вечер мало отличался от дня: та же воющая серая мешанина за стенами, те же пляшущие по стенам тени, горечь загоняемого ветром назад, в трубы, дыма, назойливые собачьи плачи, сквозняки и тоска. Вьюга не унималась шестой день, заваливая Надорские холмы сухим, колючим снегом. Во дворах еще можно было дышать, но выбравшийся из-за прикрытия стен рисковал задохнуться или, того хуже, быть заживо похороненным. Это понимала даже Айрис, впрочем, молодая герцогиня к здешним буранам привыкла. Сменившая гнев на милость в отношении южанок Хетер клялась, что в день рождения Айри мело еще хлеще, а старый Джек, вопреки песьим пророчествам вставший на ноги, вспоминал бурю, обрушившуюся на Надор в год смерти старой герцогини. Тогда мело без передышки больше месяца, но Луизе с лихвой хватило и недели.

- Мама, - одетая для ужина Селина отложила щипцы для нагара и вздохнула, - Джек говорит, вьюга не кон чится еще дня три.

- Да хоть восемь, - бодро улыбнулась Луиза. - Луч ше снег, чем мороз. Метель снаружи, а холод в любую щель пролезет, ну а дыр тут, сама видишь… Не замок, а решето!

Дочка погладила жемчуг на шее и промолчала. Скучает по Левфожу или просто не по себе? Лучше бы скучала…

- Мы с тобой никогда такой зимы не видели, - капи-танша деланно зевнула и поднялась, - вот и заскулили. У меня шнуровка разошлась, посмотри, пожалуйста.

- Сейчас.

Госпожа Арамона повернулась спиной к дочери и уткнулась взглядом в окно. Джоанна каждое утро честно открывала внутренние ставни, но сегодня это явно было лишним. Нет, Луиза ничего не имела против снега, когда тот лежал смирно или лениво кружил в свете фонарей, но кипящее серое варево пугало. И еще пугала моль, вернее, ее отсутствие.

Проклятые серые бабочки в один прекрасный день принялись дохнуть и сдохли все до единой. Замок словно запорошило серым пеплом, и ничего хорошего в этом не было, как и в проклятущих псах, которых по случаю ненастья пустили на кухню и в конюшни, а поганцы скреблись в двери и выли, тревожа лошадей.

- Это волки, - объясняли слуги, - подобрались близ ко к замку и справляют свои свадьбы.

Луиза выходила на двор и слушала - сквозь свист ветра и впрямь прорывались дальние голоса. Возможно, это были и волки, но четыре свечи в спальне госпожи Арамона и в комнатах Айри и Селины не гасли ни днем ни ночью. Надорцы терпели: то ли привыкли, то ли сами боялись.

- Мама, - объявила Селина, - тебе показалось. Все в порядке.

- Ты уверена? - Разумеется, в порядке, Эйвон всегда затягивает на совесть, но дочке нечего смотреть в угол и теребить ожерелье. - Айрис на конюшне?

- Да… Мама!

- Успокойся, это что-то свалилось, - быстро сказала капитанша. - Что-то тяжелое… Похоже, на лестнице. Там пропасть всякой дряни железной…

Второй удар был легче, третий казался таким же, как и второй. Пол слабо задрожал, но как-то странно, словно по лестницам прокатился чугунный шар, замер и вновь застучал, глухо и сильно. Можно было подумать, что внизу пляшут, но кто бы в Надоре посмел веселиться, да еще в час вечерней молитвы? Луиза вышла на середину комнаты и прислушалась. Стук не ослабевал, но и не усиливался. За облезлыми шпалерами что-то с шуршанием осыпалось, под крышей трещало, с кресла на пол один за другим падали клубки - алый, розовый, зеленый…

- Сударыня! - Влетевшая Джоанна была бы смешной, если б под этот треск и уханье можно было смеяться. - Сударыня… Он там! В Гербовом зале… Там!… Туда пошло… Наверное… Ой!

- Кто? - Айрис с лошадьми, Мирабелла - в церкви, а где Эйвон?

- Он, - выдохнула Джоанна, - он… Невепрь!

- Не вепрь? - переспросила Луиза. - А кто? Баран? Болван? Выходец? Бери четыре свечи и пошли. Селина, сиди здесь.

- Нет. - Дочка опомнилась раньше прислуги, еще бы, она же видела… Дважды - и в Кошоне, и в Багерлее. - Я с тобой… Я умею!

Умеет она! Арнольд едва не разнес дверь, что же может натворить явившийся с того света почти святой… Только что-то благородный Эгмонт домой не торопился. Или захаживал, просто чужие не знают?

Лестница трещала и скрипела, редкие светильники уныло раскачивались, сзади охала камеристка, на кухне выли. Откуда-то выскочил Эйвон, пристроился рядом. Если Джоанна и догадалась, то не скажет, а остальные? Пол дрожал все сильнее, но идти было можно, так идешь по мосту, на котором пляшут пьяные возчики.

Луиза пошла быстрее, потом побежала. Проклятье, в этом умоленном кубле рябины и той нет, остаются свечи и слова, только бы не спутать!

- Селина, ты помнишь?

- Да, мама, - заверила на бегу дочь, - да, помню…

Двери в Гербовой зал были распахнуты, словно во время приема. На пороге замерла Айрис в мокром плаще. Только ее здесь и не хватало…

- Не входите! - взвыла Джоанна. - Сударыня, не входите!

- Я войду. - Эйвон обнажил шпагу - надо же, пригодилась! - и исчез в топающей темноте. Луиза торопливо зажгла свечи, первую выхватила Айри, вторую взяла Селина, третью капитанша сунула служанке:

- Хватит клацать зубами!

- Невепрь, - пробормотала Джоанна, но взяла. Луиза шагнула за порог, и мрак рассеялся, а может, она сама превратилась в кошку. Грохотало, пахло гарью, серый сумрак мешался с пылью, что-то сыпалось с потолка - какое-то сухое крошево. Луиза подняла свечу, золотой язычок не помогал, но и не мешал. Заполнившей Гербовой зал сизой полумгле было все равно, как и тому невидимому, что то ли плясало, то ли просто скакало по отчаянно скрипящим доскам над лежащим Эйвоном. Луиза рванулась вперед, бесполезная свеча погасла, Ларак глухо застонал и встал на четвереньки. Слава Создателю, жив!

Госпожа Арамона хлопнулась на колени рядом с любовником, тот забормотал что-то невнятное и затряс головой. С пистолетным треском лопнула доска, в ноздри, в горло, в глаза набилась застарелая пыль, навернулись слезы, Луиза отчаянно чихнула, зажмурилась и увидела… Нет, это не было выходцем, это вообще не было ничем. Больше всего оно походило на копну черной свалявшейся шерсти.

Черное, бесформенное, мягкое, без головы и без хвоста, но с четырьмя раздвоенными копытцами, алыми, словно натертыми киноварью, оно угрюмо прыгало на одном месте, грохая по рассохшейся древесине. Тупые удары разносились по замку, а вообразившая себя барабанщиком тварь и не думала униматься. Луиза затрясла головой и раскрыла глаза. Черная копна пропала, остался грохот и сидящий на полу Эйвон. Из носа у него шла кровь.

- Ураторе Кланние, - зашипело сзади, - те урсти пентони меи нирати…

Капитанша оглянулась и увидела Мирабеллу, воздевшую серые лапы.

- О, Деторе, - продолжала требовать герцогиня, - вэаон тенни мэ дени вэати!…

Невепрь, однако, убираться не спешил, нападать, впрочем, тоже, грохал себе и грохал. Эйвон запрокинул голову и шмыгнул носом. Селина тянула вперед свечу, Айрис, вцепившись в руку подруги, глядела вперед остановившимися безумными глазами. Ритмичные стуки сплетались с собачьим воем, как барабан с флейтой, сухим снегом летела труха, зал наполнялся молчащими людьми. Луиза узнавала встрепанных слуг, даже не пытавшегося молиться Маттео, толстую Аурелию, загородившего кузину Реджинальда… Обитатели Надора жались к стенам, а нечисть продолжала свое дело, начхав и на эспера-тистскую святость, и на Селину с ее свечкой. Истошно завопила какая-то дура, со стены шмякнулось что-то фамильное, с треском лопнула еще одна доска.

Луиза прикрыла глаза - и косматый прыгун тут же предстал во всей своей красе. Капитанша уперла руки в бока, словно перед ней был покойный Арнольд, и, не открывая глаз, шагнула вперед, заорав прямо в скачущую черную жуть:

- А ну пошла вон, подлая, четыре Скалы тебе на баш ку! Чтоб тебя четырьмя Ветрами разнесло…

Касера кончилась, а потом снова началась. Дьегаррон куда-то делся, но как и когда, Матильда не поняла, хотя генерал мог бы и попрощаться. Сам же говорил, что высочайшая особа остается таковой, даже выйдя замуж за слюнявого красавчика. Кэналлийские генералы, они такие, наговорят комплиментов и в кусты… Ну и пусть проваливает, все равно не шад и не Эсперадор…

- Гица!… Гица, зайчатина стынет!

- Налей лучше… Ты Бочку промял?

- А как же…

- Дщерь моя, пия зелие, не забывай про хлеб и мясо, грех это и неразумие…

Епископ! Надо же… До сих пор не убрался, ну и пусть сидит, у него брови смешные. А Бочка в порядке, уж это-то она помнит. Лаци пришел и сказал, еще светло было.

- Бочка - молодец, - объявила ее высочество. - Давай мясо, только чтобы без имбиря!

- Гица, нет никакого имбиря! Хоть стреляй, нет, только перец и чеснок. Верно, нету! И париков нет, и камеристок, и прочей сволочи!

- Ненавижу! - возвестила ее высочество, вгрызаясь в зайчатину. - Уроды… Понаползли на мою голову… Все драгоценности на них спустила, а они жрали и ныли, ныли и жрали…

- Ум и сила дарованы Создателем, - прогудело над ухом, - да не возропщут обделенные дарами Его.

Как же, не возропщут они! В Тарнике над камином красовалась картина. Пастушка в веночке целовала ягненка, из кустов подглядывал пастух. Слюнявая бело-розовая радость, Анэсти был бы в восторге. Вот уж кто только и делал, что роптал и скулил, но хоть без вреда. Поселянка в веночке, теплый уголок и стая подпевал, вот что было ему нужно. Альдо хочет больше, Альдо хочет все.

- Ничего ему не обломится, - посулила внуку любящая бабка. - Ни меча, ни Силы, а ума и совести и так нету, Эрнани другим был, а этот… Дурь дедова, шлея под хвостом моя, только девчонку жалко… Влюбилась, твою кавалерию! В принца с голубыми глазками…

- Девицам красота мужская, что мухам мед, - посочувствовал олларианец, но он был не тот.

- Это не ты был со мной на кладбище, - в упор сказала Матильда, - и с жеребцами говорил не ты!

- Пастырю невместно со скотами разговаривать. - Святой отец покачал головой и вздохнул, пламя свечей испуганно пригнулось и заходило ходуном. - А на кладбище тебя провожать я погожу. Прежде долг мой велит обратить заблудшую, доесть сие мясо и допить вино.

- И почему, Лаци, ты не стал епископом, - удивилась принцесса, разглядывая доезжачего и клирика сквозь полный стакан, - был бы и у тебя долг перед зайцем в сметане.

- Не кощунствуй! - потребовал Бонифаций и во всю пасть зевнул. - Еретиков, а особливо еретичек, обращать надо, чтоб во тьме не блуждали…

- Я и поблуждать могу, - хмыкнула Матильда, - мне нетрудно.

- Тебе нетрудно, - согласился Бонифаций. - Враг, он под горой сидит, и путь к нему легок, а к Создателю идти что в гору лезть. Обдерешься да запыхаешься…

- А где горы? - Матильда зло уставилась в темное окно. - Нет тут никаких гор, а еще говорит…

- Гица, - Ласло завладел стаканом Матильды и отодвинул его, - генерал шадди прислал. Сварить?

- Ставящий морисский орех превыше вина скрытен душой, и темны мысли его, - отрезал олларианец. - Не верь наливающему, но не пьющему, гони его, и спасен будешь!

- Шадди не стану, - рявкнула Матильда, - гадость несусветная! А пьют его всякие… У Левия не то беда, что шадди лакает, а что ростом не вышел, да кардиналу и незачем - не гвардеец.

- Еретик! - припечатал Бонифаций. - Погряз в скверне агарисской и заблудшие души смущает.

- А ты что делаешь? - огрызнулась Матильда. - Заявился с касерой, сидишь до полуночи… Пошел вон, я спать хочу.

- Уйду, - пообещал олларианец, - но не ранее, чем наставлю на путь истинный и дам пищу для благолепных размышлений. А злокозненности агарисской есть сорок малых доказательств, четыре больших и одно великое!

- Ну и держи их при себе. - Матильда отвоевала стакан, он оказался пуст.

- Нет смысла держать при себе жемчуга свои. - Епископ плеснул Матильде из очередной фляги. Сколько же он их приволок? - А змей агарисских из души твоей я изгоню.

- Ой, гида, - шепнул Лаци, - не спорь, дольше будет.

Матильда кивнула и хватила касеры. Адриан бы с этим кабаном управился в четыре счета, а Левий маловат, потому шадди и пьет. Мелкие от ложки вина валятся…

- Агариссцы на дохлом языке с живым Создателем разговаривают, это раз, - загнул палец клирик, - серое таскают, аки крысы, - два, плоть, дарованную нам для радости, к воздержанию принуждают - три. Ну и суд свой вперед небесного пихают… Только это все котятки, а кошка то, что Дивина со всеми его предками погаными не прокляли, но пресмыкаются пред ним и пускают во храмы.

- Ну и что? - не поняла Матильда. - Агары лучше, что ли?

- Лучше, - брякнул кабан, убирая флягу, - и дриксы лучше, и нечестивцы морисские!

- Ну уж нет! - Возмущенная принцесса едва не свалила тарелку. - Это они сейчас притихли, а когда сила за ними была… Ты про Имре Хромого слыхал? Что с его семьей сотворили? Один Балинт остался…

- Для алата хуже агара зверя нет, - епископ развернул растерзанного зайца не столь обглоданным боком, - так вы их и погнали. И поделом, только не мешай в одном котле людские непотребства с ересями!

- Вот-вот, - хихикнула Матильда, - что для витязя - война, для клирика - вранье.

- Не-а! - Лицо Бонифация стало хитрым. - Бить тех, кто против тебя злоумыслил, - дело благое, но гайифцы самим существованием своим оскорбляют Создателя.

Агарисские же еретики им потворствуют, ибо ценят навоз дороже пищи, а власть и силу превыше слова Созда-телева. А Он сказал, что создал человека по образу и подобию Своему.

- Ну, это смотря кого, - буркнула Матильда. - Хогберда по образу и подобию свинскому слепили. И тебя тоже, морда эдакая!

- … и дан человеку дар великий, - то ли епископ слышал только себя, то ли у нее язык заплетался, - воспроизводить себе подобных, сиречь подобных Создателю. Вызревает подобие сие во чреве материнском, но из семени мужского. Не может жена без мужа зачать дитя, как не может заколоситься нива незасеянная. Как в малом зернышке сокрыт колос, так в семени мужском сокрыт образ Создателя. Мужеложцы же святыню сию посылают не за столом будь сказано куда. Что сие есть, как не кощунство и глумление?

- А девицы, что друг с другом лижутся? - не утерпела ее высочество. - Они как?

- Девицы твои есть дуры да несчастливицы, - отрезал епископ. - Но греха смертного в их забавах нет. Так, баловство одно… Женщина без мужчины как корова не-доенная, мычит да бесится.

- Бесится? - нехорошим голосом переспросила ее высочество. - А мужчина без женщины, выходит, нет? Так чего ж ты на тех, кто плоть к воздержанию принуждают, кидаешься?! Кардинал ему не нравится, а ты его видел?…

- Не его, так другого. - Олларианец грохнул кулачищем по столу, испуганно звякнули стаканы. - Тоже шад-ди лакал да улыбался, а потом раз - и за горло!… И твои еретики не лучше, иначе пили бы, как люди…

- За горло? - рассеянно переспросила Матильда. - Значит, за горло…

- Гица, - подался вперед Лаци, - что не так?

- Твою кавалерию, да все! - схватилась за дурную голову принцесса. - Адриан… Он не знал… Не мог знать!