Год К. С. 21-й день Зимних Ветров

Карета противно взвизгнула, дернулась и замерла. Граф Ченизу, он же проклятый дражайшим родителем Марсель Валме, чуть было не подкрутил сбритые по урготской моде усики и поднес к носу благоухающий жасмином платок. Выходить новоявленный граф не торопился: важные персоны не суетятся, но ждут, пока им откроют двери. Ждать, впрочем, долго не пришлось. Стукнуло, заскрипело, и в тепло кареты ворвался дымный городской холод.

- Ваше высокопревосходительство, - отчеканил младший Шеманталь. - Мы у ворот Роз. Начальник караула нижайше просит предъявить подорожную.

- Ни мгновенья покоя, - сварливо протянуло высокопревосходительство. - Готти, тихо! Не бойтесь, господа, он хорошо обучен.

Упомянутый Готти тряхнул кудлатой гривой и недовольно заворчал. Бедняга не привык ходить полуголым, но большой политике не до песьих удобств. Посол небрежно подхватил прикрепленную к ошейнику атласную ленту и томно улыбнулся:

- Добрый день, господа. Сегодня прохладно, не правда ли?

- Ваше высокопревосходительство, - поджарый теньент в странного вида мундире еще более странным образом вскинул руку: - Начальник полуденного караула, суб-капитан цивильной стражи Дюрант. Мы уведомлены о вашем приезде и счастливы приветствовать вас в Ракане.

- Взаимно, - мурлыкнул Валме-Ченизу. - Клод, подайте мою шкатулку.

- Его величество счастлив, что вы благополучно миновали мятежные провинции, - заученно сообщил офицер.

- Я безмерно благодарен его величеству, - заверил Марсель, отпирая инкрустированный перламутром ящичек. - Поверьте, дорога была не из приятных. Мы едва не попали в руки варастийских адуанов, видимо, полагающих внутреннюю Эпинэ своим пастбищем. А вот и подорожная. Прошу…

Листок, подписанный полномочным послом его величества Та-Ракана при дворе его величества Фомы графом Тристрамом, перекочевал в почтительные офицерские пальцы. Подпись и печать были подлинными, остальное Марсель изобразил самолично. Дюрант пробежал документ и расплылся в улыбке:

- Ваше высокопревосходительство, все в порядке. Добро пожаловать в Ракану.

- Благодарю. - Посол изящно махнул перчаткой. - Готти, лежать!

Волкодав, не дожидаясь повторного приказа, махнул превращенным в белоснежный помпон обрубком хвоста и улегся.

Куафера, осознавшего, что ему предстоит содержать в должном порядке не только графскую голову, но и собачий зад, едва удар не хватил, но Валмоны всегда умели убеждать. Котик превратился в подобие куцего льва в манжетах и впал в уныние, хоть и не в такое, как влезший в урготский мундир и лишившийся усов Шеманталь. О том, что красота требует жертв, а придворная жизнь - красоты, адуан и волкодав не задумывались. Они просто страдали.

Марсель погладил Готти-Котика по выбритой морде и вытащил из бархатного кошеля пряник. Пес трагически сморщился и захрустел, а господин посол откинулся на атласные подушки и отдернул занавеску.

Разукрашенная урготскими ласточками карета важно покатила Триумфальной улицей, и господин посол наипозорнейшим образом расчувствовался, вспоминая былые времена.

В этом городе Марсель Валме наставлял рога своему господину, менял портных и любовниц, играл в карты и даже прикончил на дуэли одного невежу, а теперь сюда влез какой-то Ракан. Влез, нацепил на стражников дурацкие мундиры, наляпал повсюду летучих монстров и довел горожан до того, что средь бела дня закрыта половина лавок и не видно ни одной цветочницы! С этим следовало кончать, даже не угоди Алва в Багерлее и не разинь Та-Ракан рот на чужих ласточек. Со злости Марсель вытащил из собачьего мешка пару пряников, один бросил Котику, второй отправил в рот. Миндальное тесто граф-виконт недолюбливал, но проплывающее за окном безобразие требовало немедленного ответа. Посол жевал и думал о том, что надеть во дворец и как добыть розы для Марианны и Дженнифер Рокслей.

- Грррр. - Выстриженная лапа с отмытой добела кудлатой бахромой многозначительно шмякнулась на хозяйское колено. Котик жаждал понимания и пряников. Марсель трепанул приятеля по пышному загривку и потянулся за мешком.

- Только Валмон знает, на что способен Валмон, - объявил он и, подражая Бонифацию, поднял палец: - Так говорит его преосвященство, и устами его вещает сам Создатель. Ракана мне не нравится, значит, вместо нее снова будет Оллария.

- Рррав. - Песий лев ловко подхватил подачку, каковой и занялся. Марсель почесал нос и проверил, как держится накладное пузо. За окнами проплыла Фонтанная площадь. Считай, приехали.

Кто сказал, что счастлив тот, кого ждут в доме его? Какой-нибудь гоган? А может, бириссец или вообще Ди-дерих? Откуда взялась въевшаяся в память фраза, Робер не помнил, но в ставшем еще и спальней кабинете его ждали сразу двое: Клемент и достославный из достославных.

При виде хозяина его крысейшество укоризненно пискнул и без долгих раздумий вскарабкался на плечо. Гоган улыбнулся одними глазами, он был чисто выбрит и тепло одет. Он уходил, Иноходец это понял до того, как Енниоль раскрыл рот. Уходящего всегда узнаешь, особенно уходящего с тяжелым сердцем

- Сын моего отца ждал хозяина этого дома, - не громко произнес достославный. Он больше не пытался быть талигойцем, по крайней мере с Робером. - Настала пора воде стать водой, а земле - землей.

- Зачем? - Эпинэ устало потер виски. - Простите, я сяду… Был очень трудный день. И ночь тоже.

- Блистательный заговорил так, как ему положено от века, - покачал головой гоган, - и это правильно. Шар судеб набирает ход, ветер срывает одежды, и каждый становится тем, кем рожден. Сын моего отца рад, что встретил потомка огнеглазого Флоха, иначе бы сердце его ожесточилось на Первородных.

- Я тоже рад, что узнал вас. - Почему они всякий раз прощаются, словно собрались умирать? - Вы спасли мне жизнь, но это не главное…

- Правнуки Кабиоховы излечили блистательного, это так, - Енниоль тоже взволнован, хоть и не подает виду, - но подошел он к черте по вине народа моего и по вине сына отца моего. Если может недостойный подать совет первородному, то вот он. Сбрось камень дружбы в пропасть забвения и уходи, пока мосты не обрушены. Нет разума в бродящих по пепелищу, и нет доблести в плаче на руинах.

- Наверное. - В щеку ткнулись жесткие усы, Клемент был тут как тут. - Камень дружбы я сбросил, врать не буду, но как я могу сбежать? Мы принесли в Талиг беду…

- Да не станет она большей, - поднял руки к расписному потолку гоган, - правнуки Кабиоховы не желали этому городу зла.

Верно, не желали, они просто не думали о Жанетте Маллу, девочках Маризо, повешенном «гусенке». Гога-нов можно понять, они в Талиге чужаки, а виноваты - свои, и ты первый. Эпинэ поднялся, придерживая ладонью крыса.

- Нам надо выпить. На прощание… У меня есть кэ-наллийское, его прислал герцог Придд… Это он отбил Рокэ Алву.

- Сын моего отца не видел троих из внуков Кабиохо-вых, - вздохнул Енниоль. - Но слышал много и не всегда хорошее. Потомок задумчивого Оллиоха непонятен, но лучше иметь другом его, чем забывшего слово.

- Это больше не важно. - Робер достал бутылку, она была старше отца. - Придд ушел в Ноймаринен. Досто славный из достославных, что передать Мэллит?

Безбородый гоган задумчиво сгреб выскобленный подбородок, странный жест, если не знать… Вечно мы забываем о потерях и хватаем пустоту.

- Ставшая Залогом предала дом свой и кровь свою ради тени на стене. - Темные глаза смотрели строго и устало. - Будет дорога ее темна, а конец - горек.

- Это несправедливо! - не сдержался Эпинэ. - Вы связали ее с Альдо, даже не спросив… Это мы поклялись и предали, хотя могли сказать «нет»!

- Блистательный не предавал семени своего, - отрезал достославный. - Он не лгал перед лицом сынов Кабиоховых, не скормил сердце свое псам победы, и благословение огнеглазого Флоха стало ему ответом.

Благословение или проклятие? Эпинэ разлил вино, оно было красным, как закат. Как вышло, что гоганский старейшина стал талигойскому неудачнику ближе соплеменников и ровесников? Шар судеб или просто одиночество?

- Ты жесток, достославный, но жизнь еще более жестока. Мэллит любит, Альдо - нет, это очень больно…

- Только живой испытывает боль, - гоган спокойно поднял бокал, - тот, у кого не болит, мертвей камня и холодней болотной тины. Сильные взнуздывают боль, слабые прячутся в нее, как в гнездо. Блистательного боль поднимает к небу, ставшую Залогом - тянет на дно…

Девочка уже на дне, но не понимает этого, а Матильда сбежала. Принцесса смогла бы, нет, не утешить, удержать от отчаянья, а что может не уберегший любви мужчина?

- Я отвечаю за Мэллит. - Сказал бы он это, если б продолжал любить? - Что ей грозит? Что я могу для нее сделать?

- Хранить связанного с ней, - холодно сообщил дос тославный. - У Залога нет своего пути и своей судьбы. Мэллит - тень называемого Альдо, она будет, пока есть он.

- Достославный! - выкрикнул Робер, сам не пони мая, молит он или приказывает. - Освободите Мэллит! Договора нет, Залог больше не нужен… Сударь, я не от пущу вас, пока вы ее не освободите! Я проведу вас во дво рец, никто не узнает… Скажите девочке, что она может просто жить!

Пальцы Енниоля, желтоватые, длинные, сомкнулись на запыленном стекле, и гоган с силой толкнул бутылку к Роберу.

- Пусть блистательный возьмет это вино и вернет ви ноградные гроздья, пусть он возьмет стекло и вернет по таш и песок кремнистый… Енниоль ничего не может. Сделанное сделано, ничья магия не вернет тебе спокойный сон, а Мэллит - свободу.

- Смерть Альдо что-нибудь изменит?

- Ставшая Залогом примет удар, нацеленный в изменившего, - подтвердил худшие опасения достославный, - защитив его, ты спасешь ничтожную. Чтобы поразить воина, нужно пробить щит. Чтобы сохранить щит, нужно возвести крепость и укрыть воина в ней.

Правда ли это? Или Залог такая же сказка, как Ночь Расплаты? Енниоль верил, что луна покарает клятвопреступников, и ошибся. А что угрожает Мэллит, если сюзерен нарвется на пулю или проглотит яд? Ничего, кроме неизбывного горя, если только девочка переживет Альдо…

- Правнуки Кабиоховы не тронут предавшую их, - зачем-то сказал достославный и вдруг спросил: - Правда ли, что внук Вентоха дважды отдал свободу за слово свое?

- Правда, - бездумно подтвердил Робер. - Алва вернулся, но не в Багерлее, а в Ноху.

Первородный знает цену сказанного. - Лицо Енниоля вновь окаменело. - Пусть сын твоего отца отвяжет себя от чужой колесницы. Есть Слово и слово. Названный Альдо лгал кровью и мыслью, зная, что лжет. Счастье, что сын моего отца отдал золото за труху, а не за пламень всепожирающий, но блистательный не юная Мэллит. Он свободен в глазах огнеглазого Флоха.

Свободен? Если забыть присягу, братьев, Олларию, восставшую Эпинэ, привязанную к Альдо Мэллит, Ворона с Моро, он, конечно, свободен. Иноходец поднял браслет с молнией:

- Сударь, я не прощу себе то, что сотворил после до говора с вами, но это моя вина. Если б мы с Альдо отка зались, тысячи людей остались бы живы.

- Блистательный заблуждается. - Енниоль всего лишь свел брови, но недаром в Агарисе про достославного из достославных говорили шепотом. - Шар судеб сминает жизни человеческие, как град поле пшеничное. Правнуки Кабиоховы хотели остановить бег его и воткнули копья на пути его, но гнилыми оказались древки. Блистательный не уменьшил зло и горечь, но и не увеличил.

- Если бы вы не подкупили Адгемара, все было бы иначе! - Спорить не хотелось, но память о Мильже, Луллаке, раздавленной старухе, несчастных казаронах и несчастных варастийцах не позволяла молчать.

- Если ветер задует свечу друга твоего, - тихо сказал гоган, - осиротевшее сердце заплачет, но перед ветром все свечи равны. Шар судеб не различает имен и не слышит стенаний, он раздавил одних и пощадил других. Могло быть иначе, и дорога смерти прошла бы стороной, но не стала бы уже.

Возрадуешься ли ты, что плачут в доме чужом, а не твоем? Если так, правнуки Кабиоховы виновны, и ты виновен. Кто должен умереть, чтобы сын отца твоего сказал: «Стало лучше»? Сколько радостных и алчных пришло в место, названное Дорой? Сколько ушло оттуда? Сколько там осталось? Кого из спасенных блистательный столкнет в яму, чтобы поднять упавших?

- Хватит! - почти выкрикнул Робер. - Не надо об этом…

- В сердце первородного много добра, но есть ли оно в делах его?

Мудрые немолодые глаза опустились. Енниоль медленно пил кэналлийское - то ли давал собеседнику время подумать, то ли устал говорить, а может, просто горло пересохло. Робер погладил Клемента, и тот благодарно пискнул. Смерти все равно, кто умирает, а людям - нет. Своего коня оплакиваешь дольше чужого ребенка, но стал бы ты спасать девочек Маризо, убивая других, тебе незнакомых? Проще всего расплатиться собой, но у тебя только одна жизнь.

- Лучше позабыть о том, что мешает делать. - Енниоль поставил пустой бокал и поднялся. - Место сына отца моего среди правнуков Кабиоховых. Лучше встретить неизбежное с народом своим, чем разойтись с бедой в пустыне.

- Вы возвращаетесь в Агарис? - понял Эпинэ. - Но ведь с ним что-то не так…

Гоган спокойно взялся за плащ:

- Город сердца моего умирает и убивает. Луна освещает мир Кабиохов, гнев ее не минует промешкавших, но сын отца моего призовет народ свой оставить испол ненный беды город и покинет его последним.

Поэтому они и понимают друг друга, первородный и правнук Кабиохов… Нельзя выжить, бросив тех, кто не может, не знает, не понимает. Достославный - заложник соплеменников, Повелитель Молний - Олларии и подхватившего его восстания. Тень и щит, как сказал Енниоль… Тень не может спастись в одиночку и не может быть свободна.

- Да пребудет над первородным милость Кабиохова, - тихо произнес гоган, - и да не коснется его гнев Луны.

- Я могу повторить вам то, что вы сказали мне в начале нашей беседы, - махнул рукой Иноходец. - Но вы сделаете по-своему, как и я… Что ж, помогай вам хоть Создатель, хоть Леворукий… Если б я мог молиться, я бы за вас помолился.

Граф Жанду, год назад проспоривший Марселю обед на четверых, бил крыльями и бойко курлыкал о величайшем счастье, здоровье Фомы, принцесс и прочих погодах. Марсель заверял дражайшего советника в ответном счастье и в том, что в Урготелле все здоровы, несмотря на дожди. Львиный Котик в растрепанных чувствах то вилял своим помпоном, то неуверенно взрыкивал, а перехвативший карету у самого посольства Ангерран Карли-он значительно улыбался. Жанду в ответ улыбался еще значительнее.

- Любезный граф, - перешел наконец к делу Карли-он, ныне подвизавшийся в церемониймейстерах, - экстерриор примет вас нынче же вечером, и ваши верительные грамоты тотчас лягут на стол его величества. Не сомневаюсь, вы удостоитесь высочайшей аудиенции в самое ближайшее время. Его величество Альдо Первый необычайно дорожит дружбой с великим герцогом Урготским.

- Его величество Фома высоко ценит чувства его величества Альдо, - сообщил Марсель и даже не поперхнулся.

- Со своей стороны я несказанно рад видеть вас в добром здравии, - перешел на личности Карлион. - Ваше возвращение стало для всех нас приятнейшей неожиданностью.

- А для меня стала приятнейшей неожиданностью перемена вашего положения, - осклабился Марсель, - вы ведь раньше не занимали государственных должностей…

- Карлионы могут служить лишь Раканам, - отрезал Ангерран, лет десять мечтавший хоть о каком-нибудь месте. - Только с приходом его величества я испытал непреходящее счастье служения Отечеству.

- Ваши чувства всегда делали вам честь, - поклонился Марсель. - Особенно те, которые вы оберегали и оберегли от кровавых ищеек Дорака.

- Граф Ченизу, - вмешался Жанду, - господин посол ждет вас в своем кабинете. Увы, состояние здоровья не позволяет ему встречать гостей на пороге.

- Как же это прискорбно, - закивал Марсель, благодаря папенькиным рассказам составивший собственное представление о хворостях маркиза. - Я немедленно поднимусь к его высокопревосходительству. Готти, лежать! Ждать! Советник, вы позаботитесь о нашем талигойском друге?

- Разумеется, - заверил граф Жанду. - Господин Карлион, не желаете ли отобедать? Могу предложить…

Подданные Фомы знали толк и в еде, и в дипломатии, Карлион был Жанду на один зуб. Марсель еще раз раскланялся и неспешно двинулся по лестнице вслед за лакеем, сдерживая навязчивое желание проверить, не отстегнулось ли пузо. Ив никогда не позволил бы себе пришить меньше пуговиц, чем следует, но голова понимала, а руки тянулись пощупать.

- Ваше высокопревосходительство, прошу вас. - Лакей распахнул дверь, и Марсель с головой нырнул в ароматную печь.

- Мой мальчик, - раздалось из поддувала, - какое счастье!

Дверь захлопнулась мягким кошачьим шлепком - изнутри ее обили чем-то стеганым. Предусмотрительно, но душно.

- Ваше высокопревосходительство, - Валме наугад поклонился багровеющему камину, - я счастлив засвидетельствовать вам свое почтение.

- И только? - обиделось огромное кресло. - Сын друга моей юности мог бы проявить больше чувств.

- Увы, - закатил глаза граф Ченизу. - Друг вашей юности и мой родитель лишил меня своего благословения и наследства, вследствие чего мои чувства растрепаны.

- Прискорбно, - вздохнуло кресло и выпустило из своих объятий темный силуэт. - Задвинь засов и поверни два ближайших к тебе шандала.

Марсель повернул, и книжный шкаф вежливо посторонился. Огоньки свечей услужливо пригнулись, потянуло прохладой.

- Это мой второй кабинет, - сообщил посол, - там я работаю, а здесь принимаю гостей, которым нет смысла задерживаться. Прошу! Кстати, из второго кабинета есть выход к Данару, а всего в доме шесть потайных выходов. Тебе придется их запомнить.

- Это несложно, в Валмоне их не меньше двенадцати, - успокоил хозяина Марсель, с наслаждением переводя дух. В рабочем кабинете было уютно, а на столике у дивана в безмолвном ожидании застыли бутылки и закуски.

- Как себя чувствует проклявший тебя родитель и как он выглядит? Постарел? - заботливо осведомился Габайру. Маркиз все больше напоминал графа Шантэри. Дядюшка был младше и глаже, но печеное яблочко остается яблоком, а посольская натура возрасту и вовсе неподвластна.

- Все зависит от того, когда вы расстались. - Прбкля-тый виконт с достойным Котика вожделением оглядел мясо и птицу. Выбор был впечатляющим.

- В последний раз мы виделись семь лет назад. - Посол сделал приглашающий жест, и Марсель решил не церемониться. - По пути в Урготеллу я завернул в Валмон, и мы провели чудесную неделю. Ты развлекался в Олла-рии и только что кого-то прикончил, о чем я и уведомил Бертрама. Тогда он выглядел неплохо, только несколько располнел.

- Сейчас он располнел уже не несколько. - Марсель подавил желание обойтись с перепелкой в желе с адуан-ской простотой. - Но, возможно, скоро похудеет.

- Кто-то толстеет, а кто-то и усыхает, - согласился Габайру, заправляя расшитую мимозами салфетку за воротник. - Лично я усох, но, как говорится, лучше усохнуть телом, нежели разумом. Итак, ты собирался вытащить герцога Алва из Багерлее?

- Что значит собирался? - возмутился Марсель. - Я это сделаю. С вашей помощью или без нее.

- Нельзя выпить уже выпитое, - не согласился дипломат. - Уже два дня, как Алва по доброй воле перебрался в Ноху к кардиналу Левию.

- Значит, меня прокляли зря, - с чувством произнес Марсель. - Досадно, что Ворон уверовал в Создателя именно сейчас. Впрочем, я еще успею на какую-нибудь войну.

- Бертрам зря не проклянет, - встал на защиту папеньки ургот. - Граф Ченизу в Ракане полезнее восьми капитанов Валме в Торке. Кстати, должен тебя огорчить, твои верительные грамоты со временем признают фальшивыми.

- С каким временем? - деловито уточнил Марсель, жуя перепелку.

- Умница! - с неподдельной нежностью произнес ургот. - Твои полномочия закончатся после восстановления в Талиге законной власти. Послом великого герцогства Урготского при дворе Фердинанда или же Карла Олларов являюсь я. Его величество Фома не признавал и не мог признать агарисского авантюриста даже временно, следовательно, подписанные им и ее высочеством письма и верительные грамоты являются фальшивыми.

- Ну, значит, быть мне мошенником, - согласился граф Ченизу. - Два подделанных письма и грамоты я привез, а где остальное?

- Здесь, - кивнул посол на инкрустированное эмалями бюро. - Когда закончишь с мясом, нажмешь тремя пальцами трех нижних пчел, откроется потайной ящик. Ракан будет удовлетворен.

- Я счастлив, - сообщил Марсель, обсасывая крылышко и сожалея об отсутствии Котика. - Ваше высокопревосходительство, помогите лишенному наследства послу разобраться в здешнем салате. Я читал письмо Альдо и беседовал с Тристрамом, но мои сведения явно с душком.

- И ты даже не представляешь, с каким. - Габайру блаженно улыбнулся. - На досуге я расскажу тебе о суде над Алвой в подробностях, а для начала тебе следует знать, что затея с треском провалилась. Кардинал Левий при помощи ее величества Катарины разнес в пух и прах те обвинения, которые не тронул сам Алва. Герцога оправдали, и Ракану пришлось приговаривать Ворона лично. Увы, мистерия была задумана в старогальтарском стиле, казнь обернулась поединком обвинителя с обвиняемым, что лишний раз свидетельствует о гибельности невежества. Его величеству пришлось проявить милосердие и отдать осужденного на поруки кардиналу в обмен на жезл Эрнани.

- Значит, теперь его величеству не хватает только меча, - уточнил Марсель. - Господин Габайру, Альдо Ракан в самом деле так глуп, как кажется?

- Тебе представится возможность сделать собственные выводы, - ушел от ответа ургот, - но этот человек дважды вынудил Алву положить шпагу. Сколько в этом его заслуги, а сколько удачи, мне непонятно.

- Вы сказали дважды? - не поверил своим ушам Марсель.

- По пути в Ноху Алву освободили. Кэналлиец имел все возможности отправиться восвояси, но предпочел вернуться. Я как раз гостил у его высокопреосвященства. Признаться, мы предполагали, что Ракан задумал убийство, но Спрут с Вороном спутали все карты.

- Давненько я не каялся, - Валме взялся за отложенный было кусок ветчины, - моя лишенная наследства душа требует утешения и очищения.

- Войти во внутреннюю Ноху можно лишь с разрешения его величества, - остудил молитвенный пыл Марселя Габайру, - а личные встречи с его высокопреосвященством запрещены даже герцогу Эпинэ. Разумеется, Дипломаты пользуются ббльшими свободами, но излишняя набожность вызывает у Ракана неодобрение.

- Ну и страна! - возмутился граф Ченизу. - Покаяться и то нельзя. Что ж, придется грешить впрок. Ваше высокопревосходительство, где в нынешней Ракане можно найти лилии и розы?

- Вы намерены нанести визит вежливости даме? - осведомился посол.

- Дамам, - уточнил Марсель, утром разорвавший написанное ночью письмо Франческе. - Я давно не утешал вдов и не расстраивал замужних дам.

Глава 7. РАКАНА (Б. ОЛЛАРИЯ)