Здравствуй, Таня

Я никогда тебя больше не увижу. А если и увидел бы, то не смог бы поговорить. Не смог бы сказать, что хочу. Я теперь навсегда обречён говорить только «здравствуйте», «до свидания» и «как дела?». Я не понимаю. Я ничего не понимаю, а когда начинаю понимать, становится так больно, что я бросаю. Я не умею здесь жить. Я не могу прожить всю жизнь тем, кем был раньше, а нового меня – нет. Не получается. И я привык. Никогда бы не подумал, что привыкну к этому миру. Привыкну быть никем. Привыкну настолько, что смогу играть по правилам и даже не замечу. Я перестал бороться и приспособился. С тех пор это уже не я…»

Глеб глубоко вздохнул. Что ж… По крайней мере, он пишет правду. Отвратительную, но правду.

«Я понял, о каком чувстве мне говорил Сарданапал. Беспомощность. Худшее из чувств. Его, это чувство, когда-нибудь испытывают все: и самый слабый человек, и самый могущественный маг. Это ужасное чувство – когда ты ничего не можешь сделать. Академик предупреждал, что жить с ним ещё нужно научиться. Но я так и не научился…»

Глеб откинулся на спинку стула. Потом горько улыбнулся, и пальцы снова забегали по клавишам.

«Знаешь, что? Я опять вру. Беспомощность – это ещё не самое последнее. Хотя, я не научился жить и с этим. Я так боялся быть беспомощным, что оказался готовым пойти на всё, чтобы им не быть. Даже на забвение. На потерю чувств. Всего. Только бы покой. Ради покоя я предал сам себя. Покой и довольство… Я теперь удовлетворён тем, что мне удаётся зацепить Ерёменко, и тем, что у меня есть тёплая куртка. Я исчез. Я пустой. Вот, что самое последнее – пустота. Сегодня я понял: когда страшно – это ещё не страшно. Страшно – это когда уже не страшно…»

Глеб ощутил, как сжалось его сердце. Остро, пронзительно. Больно.

Когда я был некромагом, я узнал, что такое боль, и справился с ней. Потом я стал человеком. Думал, что стал. И узнал кое-что другое. Вот эту пустоту. И не справился. Если я хочу сохранить хотя бы частицу себя… хотя бы воспоминание… я не должен так жить. Я должен сделать что-то.

Мне уже не страшно. Но очень тошно. Я проиграл, Таня. Прости меня…»

~34~

Глеб машинально сохранил документ и вдруг увидел под одним из предложений красную волнистую черту. Нажал на неё.

«Слишком много идущих подряд согласных на стыке слов. Попробуйте построить фразу иначе».

Бейбарсов захохотал.

- Я перед тобой душу изливаю, а ты… - сказал компьютеру. Потом подавился смехом. Горло перехватило.

Неожиданно в комнату вошёл Иван и остановился в дверях, замерев. Наверное, выражение лица Глеба показалось ему жутким. Бывший некромаг ещё несколько раз щёлкнул мышкой: перетащил своё спонтанное письмо в «корзину», которую затем очистил. Потом поднялся со стула.

- Я ухожу, Ваня, - проговорил. – Знаешь, оставь эти деньги себе. Нет, это не плата за помощь. Просто возьми. Ты увольняешься, тебе они нужнее, чем мне. Считай, что я тоже захотел кому-нибудь помочь.

Прежде чем Иван успел возразить, Бейбарсов отодвинул парня от порога и почти побежал по коридору. Он не останавливался до тех пор, пока не оказался на улице и не вдохнул свежий весенний воздух. В груди опять что-то сдавило, но Глеб уже не боялся этого.

«Я знаю, что такое боль и что такое пустота. Если мне придётся умереть, то лучше от боли».

ТАНЯ И ВАНЯ

По пути что-то случилось с рельсами – не очень значительное, но поезд задержался на несколько часов, и Таня с Валялкиным едва не опоздали. Возле дома, где в последние месяцы жил Глеб Бейбарсов, уже никого не оказалось.

- Мы можем подождать здесь, - предложил Ваня, но Таня отказалась, и они поехали на кладбище.

Возле могилы стояли люди, в том числе и незнакомые Гроттер. Гроб уже собирались закрывать, но кто-то увидел девушку и сказал:

- Подождите…

Таня подошла, испытывая то же ощущение, что и в первый день, когда только узнала о гибели Глеба. Всё вокруг казалось ненастоящим. ЭТО не могло быть настоящим…

Таня оступилась, и кто-то подхватил её под руку. Склепова…

- Это правда он? – спросила у неё Гроттер.

- Да.

- Он правда умер?

Та не удивилась таким вопросам. Только указала глазами в сторону Аббатиковой и Свеколт. Действительно, некромагини ни с чем не перепутают смерть. И ни с кем – Глеба.

Тогда Таня задала третий вопрос, на который уже никто не мог дать ответа:

- Почему?

Склепова вдруг начала уводить её куда-то в сторону.

- Нет, - запротестовала Гроттер. – Я хочу его видеть…

И почувствовала, как оступилась опять. И ещё раз. И снова.

Аня сунула подруге в лицо неизвестно как оказавшийся в руке пузырёк с остро пахнущим лекарством. Таня вдохнула этот запах и закашлялась.

- Пойдём, пойдём, - успокаивающе проговорила Склепова.

Но Гроттер высвободилась.

- Ань… Я больше никогда его не увижу. Никогда…

И вдруг сама поняла и ощутила, ЧТО означает это «никогда».

~35~

Видимо, Склепова ощутила тоже, потому что отпустила её и отступила. Таня подошла к гробу.

В гробу лежал Глеб. Он ещё как будто оставался здесь, но был уже чужой. Нездешний.

Словно сменяя Склепову, по сторонам от Тани бесшумно встали некромагини. У них Гроттер спросила:

- Как?

- Он зачем-то поехал в Москву, - негромко сказала Жанна. – Никого ни о чём не предупредил. Ничего не взял, только документы были в кармане. Добирался долго, автостопом. Там спустился в метро и прямо перед идущим поездом упал. По документам его опознали и тело потом переправили сюда.

Вот так. То, что лежало перед Таней, уже не было Глебом Бейбарсовым. Тело.

- Кое-кто считает, что он сделал это сам, - добавила Свеколт. – Но ты так не думай.

Гроттер даже не сразу поняла, о чём ей говорят.

- Сам? Он не мог сам… - отвергла она эту мысль. – Всё ведь уже наладилось. И он сильный. Он ведь очень сильный… Он не мог.

- Он не мог, - эхом повторила Аббатикова. – В тот день в Москве шёл дождь. У Глеба были мокрые ботинки. И нога… У него ещё иногда болела нога. Легко было поскользнуться. И ещё он почти не ел несколько дней. Могла просто закружиться голова… Это из-за письма все так думают. Но мало ли кто и что пишет…

- Какого письма? – переспросила Таня.

- Он написал тебе письмо, когда был на работе. Написал в компьютере и удалил. Потом очистил «корзину», но оказалось, что там были нужные кому-то документы, и удалённое восстановили. Письмо увидели… после…

На самом ли деле Жанна думала то, что говорила, или таким образом тоже пыталась снять с себя вину? Вину, в которой никто не обвинит. Никто, кроме тебя самого…

Таня мучилась этими мыслями весь вечер. Ведь, если Глеб добровольно ушёл из жизни, значит, она стала для него невыносимой. И никого не было рядом с ним. Кто тогда виноват?

Они все хотели, как лучше. Жанна, которая разговаривала с Глебом сухо и строго, чтобы он не подумал, что она жалеет его и считает слабым. Лена, которая, наоборот, не скрывала своего волнения за него. Таня, которая старалась не напоминать о себе, чтобы не делать больно. Хотя, что ей стоило догадаться: возможно, что Глебу было плохо, и его состояние передавалось Валялкину, а через него – посредством эффекта многоглазки – в её сны.

И это письмо, где Глеб признавал своё поражение… Как он мог проиграть? Такой гордый и такой сильный…

Тане вспоминались слова Сарданапала, который сказал о Глебе: «Самый сильный и гордый человек, которого никто не может победить, всегда с успехом победит сам себя».

Неужели он всё-таки мог? Или нет?

Им придётся думать об этом всю жизнь, и никто из них не узнает ответа.

***

«А я так ничего и не нарисовал», - успел подумать Глеб.

Конец первой части

	Главная \| Случайная страница \| Контакты \| Мы поможем в написании вашей работы!