Элеаты в целом

Аристотель Metaph. 15. Парменид, по-видимому, за­нимается единым, которое соответствует понятию, Ме­лисс — единым, которое соответствует материи. Поэтому один объявляет его ограниченным, другой — неограни­ченным; а Ксенофан, который раньше их всех принял единство (говорят, что Парменид был его учеником), ничего не различил ясно и не коснулся ни той ни дру­гой природы, [указанной этими мыслителями], но, воз­зревши на небо в его целости, он заявляет, что еди­ное — вот что такое бог. Этих мыслителей, как мы сказали, с точки зрения теперешнего исследования над­лежит оставить в стороне, двоих притом, именно Ксено­фана и Мелисса, даже совсем, так как они немного гру­боваты; что же касается Парменида, то в его словах, по-видимому, больше проницательности. Признавая, что небытие отдельно от сущего есть ничто, он считает, что по необходимости существует [только] одно, а именно сущее, и больше ничего (об этом мы яснее сказали в книгах о природе). Однако же, вынуждаемый сообра­зоваться с явлениями и признавая, что единое сущест­вует соответственно понятию, а множественность — соответственно чувственному восприятию, он затем устанавливает две причины и два начала — теплое и

холодное, а именно говорит об огне и земле; причем из этих двух он к бытию относит теплое, а другое нача­ло — к небытию.