КГБ: гордость Дзержинского, предубеждение Сталина

Почти в то же время (5 июня 1941 г.) Рихард Зорге направил в Москву сводку потрясающих сведений о плане «Барбаросса». В сводке содержались: цели плана, его стратегическая концепция, количество задействованных немецких войск и дата нападения на Советский Союз.

Сталин читал стекающиеся в Москву предупреждения о готовящемся нападении лишь для того, чтобы нацарапать на них «провокация» и отправить назад к Ф. И. Голикову, чтобы тот похоронил документы в архивах.

Джон Эриксон. «Дорога к Сталинграду» (1975 г.)

Если бы основатель современной разведслужбы в России Феликс Дзержинский был жив, когда в 1939 году в Европе разразилась война, он. несомненно, остался бы очень доволен успехами своей организации. Долгосрочные задачи, сформулированные вскоре после революции, были решены или почти решены. Советская концепция сбора информации – тотальные централизованные действия, в которых невозможно провести черту между традиционной дипломатией и шпионажем, – оказалась весьма эффективной. Разведданные, в широком смысле слова, собирались силами НКВД(КГБ) под руководством пресловутого Берии, ГРУ или военной разведки, советского дипломатического корпуса, ТАСС, Амторга (торговой компании, действующей в США), а также многочисленными военными, торговыми и культурными представительствами.

Полученные таким образом сведения отсылались в Москву для перепроверки и экспертной оценки. Пропущенный через сито вариант направлялся в сталинский секретариат, который, в свою очередь, решал, что необходимо доложить советскому вождю. Но, подобно Черчиллю, который, оказавшись заваленным грудой разведданных, предпринял шаги по сокращению их потока, Сталин, начав получать больше материала, чем мог эффективно освоить, провел в 1940 году серьезную реорганизацию системы. Ф. И. Голиков, назначенный начальником Главного разведывательного управления Генштаба, стал подчиняться непосредственно Сталину. Сотрудники разведуправления оценивали информацию, сравнивали с ранее полученными данными, проводили экспертную оценку, после чего Голиков лично докладывал Сталину(1). Таким образом, в отличие от британских и немецких разведывательных служб, советская система оказалась чрезвычайно централизованной. Но как выяснилось, и она таила в себе роковой недостаток – чрезмерно большую роль человеческого фактора, что и привело к катастрофе.

Во‑первых, зная характер хозяина. Голиков, естественно, изо всех сил стремился угодить ему. Генералу не потребовалось много времени, чтобы выяснить взгляды Сталина по широкому кругу международных проблем. Независимо от его источника любое донесение, совпадающее с мнением Сталина, Голиков помечал грифом «достоверное». При этом он не уничтожал материалы, противоречащие мыслям вождя, – генерал был опытным чиновником. Голиков всего лишь делал пометку, что источники их получения «не заслуживают доверия». Сталин возвращал такие материалы с резолюцией «в архив», и с ними в дальнейшем уже никто не мог ознакомиться. В результате ни руководство Наркомата обороны, ни сотрудники Генштаба не имели представления ни о количестве, ни о важности разведданных, противоречащих идеям, высказанным Сталиным(2). Поэтому провалов у КГБ было отнюдь не меньше, чем у СИС, хотя вызывались они совсем иными причинами. СИС не могла предоставить сидящему на голодном пайке потребителю достаточного количества сырья, КГБ же, как мы увидим, давал великолепный сырой материал, но Сталин – важнейший потребитель – часто не принимал этот материал во внимание.

КГБ резко сменил приоритетные направления своей деятельности после немецкого вторжения в Советский Союз в июне 1941 года. Несколько раньше в центре интересов КГБ находились вопросы, связанные с ходом переговоров, приведших к заключению 23 августа 1939 года советско‑германского пакта о ненападении. Необходимо учесть, что к тому времени Москва уже получила предложения от западных стран подписать договор об антигерманском союзе. Насколько искренними были эти предложения? Какие цели преследовали Берлин, Лондон и Париж? Когда Сталин подписал пакт с Гитлером, западные державы вначале спокойно, а затем со все возрастающей настойчивостью принялись предупреждать вождя о том, что Германия не намерена соблюдать заключенный договор, что нацисты лишь выжидают удобного момента для нанесения удара на Востоке с целью покорить Советский Союз. Соответствовали ли эти предупреждения истине или являлись провокацией, направленной на разрушение советско‑германского альянса? Как относилась к Советскому Союзу Германия после своих грандиозных побед на Западе?(3)

После немецкого вторжения на территорию Советского Союза главнейшей задачей КГБ стало выяснение отношения Британии (позже и Америки) к мирным заигрываниям Германии с ними. Москва больше всего опасалась повторения вторжения союзников 1917 – 1919 годов. Ее преследовал кошмар превращения войны в совместный германо‑англо‑американский поход против России с целью свержения коммунизма. Этот страх явился источником подозрительности в отношении союзников, подозрительности, которая так и не была преодолена в ходе войны. Что задумывают англичане? Кто из немцев ведет с ними переговоры? Вступление американцев в войну в декабре 1941 года после Перл‑Харбора вызвало те же опасения и по отношению к ним. Кроме того. Советский Союз страшился удара Японии с востока.

Конечно, существовали и разведывательные задачи, связанные с не столь крупными проблемами. Расположение, ударная мощь и моральное состояние немецких войск, военные планы противника, технические детали вооружений, уровень промышленного производства, система связи, линии снабжения и передвижения войск – все это интересовало КГБ. Но не эти вопросы были главными. Сталин смотрел на войну сквозь призму более широких интересов. И хотя Советский Союз пока боролся за собственное существование, КГБ продолжал претворять в жизнь планы, направленные на реализацию долгосрочных интересов страны. Как представляют себе западные страны послевоенную Европу?

Проанализируем, какими средствами располагал КГБ, чтобы дать ответ на все эти вопросы. «Красный оркестр», руководимый поляком Леопольдом Треппером, действовал в Бельгии, а позже и во Франции. Эта группа являлась основным источником информации из оккупированной Европы. Журналист Рихард Зорге, наполовину немец, наполовину русский, руководил из Токио вместе со своим японским другом Ходзуми Одзаки, вероятно, самой важной за все время войны советской шпионской сетью. Из Швейцарии группа Люци, или Группа трех (включавшая в себя и англичанина Александра Фута), передавала информацию об оперативных данных, почерпнутых из немецких военных источников. В Риме советская разведка имела в английском посольстве агента, который в решающий момент сообщил данные первостепенного политического значения. Шпионская сеть, руководимая Рут Кучински из ее дома в Оксфорде, успешно проникла в британский Военный кабинет, Королевские ВВС и Штаб союзных экспедиционных сил.

И конечно, в различных кругах общества имелось множество людей, симпатизировавших Советскому Союзу. Никто из них не входил, строго говоря, в шпионские группы. Некоторые действовали тайно, некоторые – открыто. Одни были профессиональными сотрудниками КГБ, другие – нет. Эти люди информировали Москву по самому широкому кругу вопросов. Известны имена Кима Филби, Гая Берджесса, Дональда Маклина, Энтони Бланта, Джона Кейнкросса, Ормонда Юрена, Джона Кинга, Дугласа Спрингхолла. Наверняка были и другие, о которых мы пока не знаем[27]. В последнее время читающая публика была увлечена деятельностью этих людей, по мере того как множество авторов пытались ответить, почему и каким образом они с таким видимым желанием работали против своей страны. Надо сказать, что на вторую часть вопроса найти ответ значительно проще.

«В Англии долгое время господствует идея почтения к гражданским свободам. Наша страна остается одной из немногих европейских стран, где нет официальных удостоверений личности и где основанием для приема на работу служит рекомендательное письмо от человека, названного самим претендентом на должность. У нас вызывает сопротивление любая попытка проникнуть (даже для пользы дела) в личную жизнь человека. Из этой традиции и вытекает тот факт, что перед войной правительственные учреждения не проводили никаких проверок в своих рядах. Мы полагали, что безопасность обеспечивается традициями того класса, из которого вербуются государственные служащие»(5).

Министерство иностранных дел, в частности, скорее походило на клуб, «вступление в который автоматически означало вашу безусловную лояльность, а самым большим достоинством членов считалось их стремление сохранить единство этого клуба». Роберт Сесил. работавший в те времена в Форин офис, писал, что всеми кадровыми делами до 1945 года заправлял главный личный секретарь. Этот человек был печально знаменит тем, что завел на некоторых сотрудников карточки, пометив их литерами «Д» (пьянство) или «А» (супружеская неверность). Более тяжкие нарушения просто не мыслились. «Все служащие походили на дружную семью, – писал Сесил, – и, как в настоящих порядочных семьях, ее члены не совали нос в некоторые области жизни друг друга»(6).

Такой порядок вещей не мог сохраниться после того, как 55‑летний шифровальщик Министерства иностранных дел Джон Герберт Кинг был осужден 18 октября 1939 года за передачу информации советскому правительству. Кинг был завербован в Женеве в 1935 году. Он, видимо, принял на веру объяснение, что полученная от него информация будет использована лишь в коммерческих целях. Британские секретные службы узнали об этом из проведенных американцами допросов перебежчика из СССР Вальтера Кривицкого. Тот сообщил, что у КГБ есть агент, шифровальщик в правительстве Великобритании, по кличке «Король». Кинг, как выяснилось, последние два года перед своим арестом активно не работал, так что никакой особенно ценной новой информации от него к русским не поступило. Однако это не помешало Кингу получить 10 лет тюрьмы. Кроме того, начало разрабатываться некое подобие системы безопасности в Министерстве иностранных дел как наиболее лакомом объекте для проникновения со стороны КГБ(7).

В феврале 1940 года в Форин офис был назначен первый в истории внешнеполитического ведомства офицер безопасности, правда, пока без всякого жалованья. Уильям Кодрингтон – отставной дипломат – стал советником по вопросам безопасности, подчиненным непосредственно министру. До 1944 года в его распоряжении не было никакого аппарата, и лишь в 1946 году в Форин офис был официально создан департамент безопасности(8). Поначалу все попытки Кодрингтона ввести минимальные стандарты контроля и безопасности встречались с насмешкой.

Британское посольство в Анкаре – городе, весьма густо населенном во время войны шпионами, различными агентами и информаторами, – организовало систему пропусков для входа в здание. Каждый, включая работников посольства, для получения пропуска должен был заполнить специальный бланк. Дуглас Баск – глава канцелярии – указал в своей анкете, что он является карликом четырех футов ростом и притом японцем по происхождению. Пропуск был тем не менее выдан, а шутка раскрыта лишь спустя несколько недель.

Затем однажды ночью исчезла книга посетителей посольства, в которую были занесены имена лиц всех национальностей, получавших пропуска. Сотрудники посольства не сомневались, что она была украдена кем‑то, работающим на немецкое посольство, расположенное рядом, на этой же улице. Лондон сделал попытку проверить штат своего посольства в Москве, опасаясь, что не один только Кинг был завербован КГБ. Посол сэр Арчибальд Кларк‑Керр получил пакет с анкетами и инструкции по их заполнению. Ему следовало дать заключение, характеризующее поведение своих сотрудников. Кларк же роздал вопросники служащим посольства и предложил, чтобы они сами себе составляли характеристики(9).

Проблема заключалась в том, что никто не мог оценить истинного характера угрозы. Уайтхолл не доверял Советскому Союзу. Британская служба безопасности составляла досье «Список иностранных коммунистов, представляющих, по мнению МИ‑5, опасность». В список входил 21 человек. Но официальная позиция состояла в следующем: «…за исключением немногих неисправимых доктринеров и профессиональных сотрудников Коминтерна, рядовые коммунисты ведут себя нормально и не вызывают политических осложнений»(10). Мысль о том, что опасность может грозить изнутри, никому не приходила в голову вплоть до дела Кинга. Но даже измена Кинга рассматривалась как из ряда вон выходящее событие и не привела к пересмотру оценок. Кинг был всего лишь одиноким, малооплачиваемым чиновником, который не устоял перед соблазном материальных благ. Мысль о том, что помогать КГБ могут заставить кого‑то идейные побуждения, просто не рассматривалась.

А один такой человек – Дональд Маклин – уже работал в Форин офис; к нему вскоре присоединился Гай Берджесс – агент Коминтерна. Затем Энтони Блант, еще один неофит коммунистической идеологии, поступил на службу в МИ‑5. Ким Филби, корреспондент «Таймс» во Франции, ожидал за кулисами. Через несколько месяцев он поступит в СИС и, таким образом, превратится в самого ценного британского агента КГБ. Множество страниц было исписано в попытках проанализировать мотивы, которые привели этих людей к измене своей стране и своему классу. Когда «Санди таймс» в серии статей впервые разоблачила Филби как агента КГБ, мы обратились к знаменитому психиатру в надежде, что он сможет указать на причину, толкающую людей типа Кима Филби на столь необычный путь.

Его ответ нас разочаровал. Психиатр сказал, что «любая идеология – католицизм, коммунизм или нечто иное – порождает в человеке как чувство личного участия в общем деле, так и указывает цель, достойную мужчины. Приобщенность к тайне – чрезвычайно важное психологическое состояние. Это может быть продолжением юношеского или даже детского стремления к созданию секретных, чисто мальчишеских групп как форм борьбы против давления со стороны родителей. Люди, не уверенные в своей способности добиться успеха, склонны фантазировать о жизни, в которой они творят великие дела. Людей такого типа всегда привлекает участие в тайных группах или обществах»(11). Все остальные многочисленные попытки найти удовлетворительный ответ оказались также бесплодными.

Ошибка, очевидно, состояла в том, что все исследователи копались в глубинах, игнорируя очевидное. Как писал мой коллега Брюс Пейдж, «удивительнее всего в этом лишь то, что так много людей изумлены, потрясены и оскорблены тем фактом, что представители верхушки среднего класса способны предать интересы тех, кому они призваны служить. Весьма странно, когда изумляются тому, что кот ловит мышей»(12). Несмотря на свою принадлежность к правящему классу, ни один из четырех англичан, служивших КГБ, не считал свои действия предательством[28]. Как сказал сам Филби однажды, «чтобы изменить им, вы прежде всего должны входить в их число»(13). События 30‑х годов выбили почву у них из‑под ног. Крах на Уолл‑стрит, безработица и голодные марши в Англии, политика Болдуина – Чемберлена, которую Филби характеризовал следующим образом: «Это больше, чем политика безумных ошибок, это политика сознательного зла», – все выпало на их долю. С точки зрения этих людей, ни одна идеология, кроме марксизма, не боролась с фашизмом и варварством, которое он нес с собой. (В Германии в это время была вновь введена казнь на гильотине за политические преступления.)

Эти юноши в своем стремлении очиститься от упадочнической идеологии того времени отвергли либеральное и христианское наследие своего класса. Но полностью оторваться от собственных корней было невозможно, и поэтому их отвращение к системе приняло личностный характер. Именно это помогло молодым людям преодолеть сомнения, которые вернули многих представителей их поколения, первоначально исповедовавших те же взгляды, к комфорту привычной жизни. Поэтому остается удивляться не тому, что так много сторонников идеологии коммунизма помогало Советскому Союзу, а тому, что их было слишком мало.

Первоначально они исповедовали марксизм вполне открыто. Филби в Тринити‑колледж, в Кембридже, был известен своим однокашникам как «попутчик». Дональд Маклин широко распространялся о своей приверженности коммунизму. Он говорил направо и налево, что, закончив Кембридж, немедленно отправится в Россию, чтобы помочь революции, возможно, в качестве учителя. Он опубликовал в журнале «Левый Кембридж» статью, где убежденно заявлял, что «нарастающий прилив общественного возмущения смоет всю безумную, преступную грязь»(14). Гай Берджесс активно участвовал в марксистских политических группах университета и во время каникул посетил Советский Союз. К 1937 году он уже утверждал, что является агентом Коминтерна. Марксистские взгляды Бланта были настолько известны, что его как политически неблагонадежного не приняли в 1939 году в военную разведку.

Кроме Бланта, который, по его словам, начал испытывать сомнения в конце 40‑х годов и к 1951 году встал на враждебные позиции по отношению к Советскому Союзу, ни один из них не чувствовал никаких колебаний. Филби писал, что даже во времена крайностей Сталина ему не изменяла «вера в то, что принципы революции переживут извращения отдельных личностей, сколь бы чудовищными эти извращения ни были»(15). Берджесс писал из Москвы: «Я верен Советскому Союзу, и эта верность основывается… на убеждении в мудрости, проницательности и сдержанности его политики – тех качествах, для которых имеется так мало места в нашем Форин офис»(16). Маклин написал книгу «Британская политика со времен Суэца. 1956 – 1968», в которой провел марксистский анализ внешнеполитической позиции Великобритании и ее действий. Он воспитал своих детей в русском духе, ведя тихую жизнь в своей московской квартире. Дональд тщательно избегал всех представителей западного мира и не испытывал ни малейших сомнений в правильности своих деяний.

После нападения Германии на Советский Союз все четверо могли утверждать, что нет никаких противоречий между их работой на КГБ и содействием военным усилиям Великобритании. Ведь русские были нашими союзниками. Черчилль во всеуслышание клялся, что он окажет советскому правительству «любое техническое и экономическое содействие» и что главная цель теперь общая – поражение держав «оси». Филби так комментировал свою работу на КГБ: «Считал и продолжаю считать, что этим я служил и английскому народу»(17).

Общим для всех четверых было то, что во время вербовки их просили не губить попусту свои таланты, умирая на полях сражений, а продолжать учиться и делать карьеру до тою момента, когда они с наибольшей пользой смогут оказать помощь Советскому Союзу. Такой подход весьма характерен для КГБ. Как говорит Филби, «мы следовали традициям предусмотрительности, предвидения и терпения, заложенным блестящим человеком – Феликсом Дзержинским»(18).

Первым, для кого открылась возможность приносить пользу, был Дональд Маклин. В 1936 году, по завершении 11‑месячного испытательного срока в Министерстве иностранных дел, он был направлен в качестве третьего секретаря в посольство Великобритании в Париже. Примерно в то же время Берджесс сумел преуспеть в политических, финансовых и светских кругах Лондона. Он советовал миссис Ротшильд (матери его университетского приятеля Виктора – ныне лорда Ротшильда), как лучше инвестировать ее капиталы в свете текущих политических событий. Это был прекрасный повод задавать друзьям, работающим в сфере политики, вопросы, которые при других обстоятельствах могли бы выглядеть довольно подозрительными. Он являлся также личным помощником депутата парламента от Челмсфорда капитана «Джека» Макнамары – влиятельного участника Англо‑германского товарищества – прогерманской организации, активно поддерживавшей политику умиротворения. У Берджесса был широкий круг влиятельных знакомых правого толка, а в результате своих гомосексуальных связей он получил ценнейший источник информации во Франции. Им оказался Эдуард Пфейфер – шеф кабинета самого премьер‑министра Даладье. Филби находился в Испании в качестве корреспондента газеты «Таймс» при Франко, но на самом деле выполнял задание КГБ «из первых рук собирать сведения обо всех сторонах военной деятельности фашистов». Лишь Блант, оставаясь в Кембридже или перейдя в 1937 году в Варбургский институт, не мог в те мрачные времена помогать КГБ чем‑то большим, нежели «поисками молодых талантов».

Главной заботой советского правительства в те годы было не ошибиться в выборе страны, с которой следует вступить в союз. Только публикация всех документов о ходе переговоров, приведших 23 августа 1939 года к заключению советско‑германского пакта, даст возможность прийти к однозначному выводу, почему Москва решила подписать договор с Гитлером, а не с западными державами, предлагавшими антинацистский союз. Однако мы можем сказать, какого рода информация оказала мощное влияние на это решение и как удачно были размещены Маклин, Берджесс, Филби и другие, чтобы раздобыть ее.

КГБ, очевидно, задавались следующие вопросы. Насколько искренне заинтересованы Англия и Франция в союзе с Москвой? Если мы подпишемся под союзом и начнется война, выступят ли Франция и Англия против Германии? С другой стороны, насколько возможен союз между Британией, Францией, Германией и Италией, направленный против нас? Каковы намерения Японии? Присоединится ли она к такому союзу? Насколько мощна военная машина Германии?

В силу своих обязанностей Маклин мог видеть практически всю переписку посольства в Париже. Посол сэр Эрик Фиппс был раньше послом в Берлине и занимал там твердую антинацистскую позицию. В Париже он пришел к выводу (в отличие от точки зрения СИС), что французы драться не будут. Обеспокоенный возможностью того, что Великобритании придется в одиночку противостоять Германии, сэр Фиппс видел в умиротворении наилучший выход(19). Эти оценки воли Франции к борьбе и факт обращения столь крупного дипломата к политике умиротворения Гитлера чрезвычайно заинтересовали КГБ. Интерес подогревался и тем, что сообщения Берджесса из Лондона подтверждали позицию Франции и рисовали мрачную картину широкого распространения прогерманских настроений в самой Великобритании.

КГБ получал сообщения от советского посольства в Риме. Источником информации был агент, работающий в английском посольстве. Этот человек регулярно переснимал содержимое посольского сейфа и передавал один экземпляр фотокопий документов итальянской секретной службе, а второй – русским. Таким образом, телеграмма министра иностранных дел лорда Галифакса послу в Берлине Невиллу Гендерсону, направленная последним в Рим, нашла дорогу в Москву. Вне всякого сомнения, из нее КГБ узнал, что Лондон, ведя переговоры о союзе с СССР, на самом деле предпочел бы альянс с Германией. Доктор М. Тоскано, как историк, комментирует: «Находясь перед труднейшим выбором из предложений, поступивших одновременно из Берлина, Лондона и Парижа, зная цели нацистской политики, Москва рассматривала информацию о том, что Англия на самом деле не горит энтузиазмом вступить в союз, как фактор первостепенного значения»(20).

Журналисты, коллеги Филби в Испании, припоминают, что тот не удовлетворялся общими сведениями о передвижении войск. Он всегда стремился узнать их численность, номера дивизий и полков, состав вооружений – сведения, которые совершенно не интересовали читателей «Таймс» и никогда не появлялись в публикациях. Филби передавал такого рода информацию, а также собственные оценки военных действий фашистов, когда вместе с другими журналистами отправлялся через французскую границу повеселиться.

«По счастью, кроме обстриженных цензурой материалов для «Таймс», – писал он, – я мог сообщать новости и тем лицам, которых не интересовала радостная картина, подмалеванная Генеральным штабом; лицам, которые хотели знать лишь ясные факты войны: численность частей и соединений, калибр орудий, технические характеристики танков и т. д. С этой точки зрения мое пребывание в Аррасе (место расположения английского штаба) было просто потерей времени»(21).

Маклин также, вплоть до того момента, пока нацисты не появились у ворот Парижа и посольство не было вынуждено эвакуироваться, располагал информацией, представлявшей для русских большой интерес. В частности, он информировал их об англо‑французских планах поддержки Финляндии в ее зимней войне с Советским Союзом и намерении бомбардировать бакинские нефтепромыслы с целью нарушить снабжение немцев нефтью(22).

Но, видимо, самую большую службу Советскому Союзу в это время сослужили Рихард Зорге и его токийская группа. Зорге, наполовину немец по национальности, родился в России в 1895 году и получил образование в Берлине. Он обратился к коммунизму, когда был солдатом во время первой мировой войны. Коммунизм – единственный путь предотвращения новых империалистических войн, считал он (здесь невозможно избежать сравнения с Кимом Филби!). Высокий, привлекательный, слегка прихрамывающий, любитель женщин и выпивки, он, казалось бы, совсем не подходил на роль «надежного» офицера КГБ высокого ранга. Однажды в Токио, будучи пьяным, он на большой скорости врезался на мотоцикле в стену, и одному из его агентов пришлось мчаться в госпиталь, чтобы изъять из карманов пострадавшего компрометирующие документы раньше, чем это сделает полиция. Но КГБ остро нуждался в надежной политической информации из Китая и Японии. И Зорге был завербован разведывательной секцией Коминтерна в 1925 году. После командировок в Великобританию и Скандинавию в 1928 – 1929 годах он был переведен в военную разведку и направлен в Шанхай. Москву в то время интересовало влияние китайской революции на мировое коммунистическое движение.

В 1933 году Зорге опять в Москве. Он получает новые инструкции, которые, вероятно, были сформулированы лично Сталиным. Маньчжурский инцидент[29]вызвал глубокую озабоченность Москвы экспансионистской политикой Японии и ее отношением к Советскому Союзу. Успех миссии Зорге в Китае делал его идеальным агентом в Японии. Действуя тщательно и терпеливо (стиль, вообще характерный для его группы), Зорге потратил два года на подготовительную работу. Агент разведывательной службы Коминтерна Бранко Вукелич направляется в Токио в качестве корреспондента французского журнала «Вю» и белградской газеты «Политика». Он должен был стать помощником Зорге. Мияги Етоку – японский художник, получивший образование в Америке, член компартии США, возвращается в Японию для выполнения специального задания. Его. работой станет перевод материалов с японского на язык, который может быть закодирован для радиопередачи. Радист, немецкий коммунист, известный лишь по псевдониму «Бернгард», получил подготовку в Москве и уже находился в Токио. (Позднее он был заменен другим немцем, Максом Клаузеном.)

Зорге направился в Германию, чтобы создать себе хорошую «крышу». Он вступает в нацистскую партию и добивается назначения в Токио специальным корреспондентом самой влиятельной газеты страны – «Франкфуртер цайтунг», а также корреспондентом «Теглихе рундшау» и «Берлинер берзенцайтунг». Рихард вооружился рекомендательными письмами как в посольство, так и к отдельным влиятельным немцам в Японии. После этого он отправился в Страну восходящего солнца. Вскоре ему удалось завербовать в свою группу наиболее ценного агента – японца по национальности, вклад которого в разведывательные успехи КГБ можно сравнить лишь с вкладом самого Зорге.

Это был Ходзуми Одзаки, человек блестящих способностей, сын журналиста, принадлежавшего к древнему самурайскому роду. Одзаки рос и получил образование на Тайване, где его отец работал редактором газеты «Тайван ници‑ници симбун». Одзаки посещал привилегированные школы, изучил английский язык и вернулся в Японию, чтобы поступить в Токийский университет. Ужасное обращение с корейцами, коммунистами и профсоюзными активистами после землетрясения 1923 года (многие были избиты полицией и толпой под предлогом предотвращения восстания в условиях хаоса) произвело на Одзаки глубокое впечатление. Он обратился к марксизму, пытаясь отыскать пути решения социальных проблем, найти ответы на политические вопросы и лучше понять положение национальных меньшинств. Одзаки поступил в штат газеты «Асахи симбун» и в 1927 году был направлен в Китай для освещения хода китайской революции. В конце 1930 года в книжной лавке Коминтерна в Шанхае он познакомился с Зорге. Знакомство состоялось с помощью Агнес Смедли – американской писательницы левого толка, автора многочисленных статей в журнале «Нью мэссиз», который издавался в это время в США. Став друзьями, Зорге и молодой японец вели нескончаемые дискуссии по политическим и философским проблемам. В 1934 году они снова встретились в Японии, и, когда Зорге сказал другу, что тот может помочь в борьбе с фашизмом и милитаризмом, поставляя Коминтерну сведения, Одзаки охотно согласился.

Лишь поздней осенью 1936 года группа была готова приступить к действиям. Предшествующий период был посвящен созданию прикрытия всем членам группы, вживанию в японское общество и точному определению главных задач и основных целей операции. К тому времени, когда Зорге решил, что группа готова к действию, она представляла из себя весьма мощную организацию, возможно, самую мощную за всю историю шпионажа. Зорге сумел так поставить себя в немецком посольстве, что его считали вторым лицом после самого посла. Он стал неофициальным советником со своим кабинетом в здании посольства, имел доступ ко всем документам. Рихард был знаком со всеми местными нацистами, всеми немецкими газетчиками, множеством журналистов из других стран, включая представителя Ассошиэйтед Пресс Релмана Морина и руководителя корпункта агентства Рейтер Джеймса Кокса (убит японской полицией в 1940 году). Он тщательнейшим образом взялся за изучение японской политики, истории, экономики и искусства. Зорге исколесил всю страну и оставил наполовину написанную книгу о Японии. Этот труд, вне всякого сомнения, получил бы самую высокую оценку в научных кругах. Ни один европеец в Японии в то время не обладал столь обширными и глубокими познаниями по всем аспектам жизни и состоянии дел Страны восходящего солнца(23).

Тем временем Одзаки быстро поднимался по социальной лестнице. Как автор многочисленных статей и книг, посвященных китайско‑японским отношениям, а позднее – ходу войны между ними, он считался ведущим специалистом по этим проблемам, аналитиком высшего класса. Одзаки работал консультантом Кабинета министров, имел свободный доступ в его секретариат. Офис Одзаки находился в официальной резиденции премьера – принца Коноэ, но не это было самым важным. Самым значительным достижением было то. что он входил в «Общество завтраков», некий кухонный кабинет министров, который давал советы премьеру по самому широкому кругу вопросов внутренней и международной политики. Это не только открывало ему пути к процессу принятия решений, но и давало возможность проверять собственные выводы, обращаясь к обладавшим реальной властью людям. Как и Берджесс, Одзаки никогда не стремился активно выуживать информацию. Ее обладатели делились сведениями охотно и по собственной инициативе, лишь для того чтобы услышать его мнение эксперта. К 1938 году Зорге и Одзаки не только информировали КГБ о развитии событий, они лично содействовали формированию тех решений, которые их шпионская деятельность должна была вскрывать.

До этого момента группа имела одно важнейшее задание: предупреждать КГБ о любых планах нападения Японии на Советский Союз. Причину такой озабоченности Москвы можно легко понять. Позже на допросе Мияги, переводчик группы, показал: «Зорге говорил нам, что, если удастся за два месяца предсказать дату нападения Японии на Россию, войны можно будет избежать путем дипломатических маневров. За месяц Советский Союз сумеет развернуть на границе крупные силы и подготовиться к обороне. За две недели будет создана первая линия обороны. А если предупреждение последует хотя бы за неделю, то это позволит снизить потери»(24).

У Советского Союза были серьезные причины опасаться нападения со стороны Японии. «Антикоминтерновский пакт», подписанный Японией и Германией в 1936 году, порождал призрак возможной войны на два фронта, которую Москва вряд ли смогла бы выиграть. Последовавшие в 1938 – 1939 годах события давали возможность предположить, что Япония готова полезть в драку с Советским Союзом. Летом 1938 года Квантунская армия предъявила претензии на часть территории вдоль советско‑японской границы юго‑западнее Владивостока. Русские отвергли эти притязания и направили в район напряженности дополнительные силы. Квантунская армия попыталась отбросить их, и в результате ожесточенных боев японцы вторглись на советскую территорию на глубину в три мили.

КГБ бомбардировал группу Зорге требованиями дополнительной информации. Явятся ли эти события предлогом для японского вторжения в Сибирь? Одзаки присутствовал на заседании Кабинета министров, когда обсуждался инцидент на советской границе. Зорге дал оценку возможностей японских вооруженных сил, базируясь на источниках, доступных немецкому посольству. Мияги сумел установить, что крупных перемещений войск не производится. Клаузен передал все сведения в КГБ вместе со сделанным Зорге выводом – Япония не имеет намерений дать перерасти инциденту в полномасштабную войну. Без опубликования советской стороной полной документации мы не можем дать обоснованного заключения о причинах и следствиях. Ясно лишь одно: Москва отказалась от каких‑либо компромиссов и потребовала восстановления границы, существовавшей до инцидента. Японцы согласились и отошли назад.

В следующем году Квантунская армия вновь нанесла удар. В течение зимы и весны она неоднократно вторгалась в пределы Монголии с целью выяснить – вступит ли в бой советская дальневосточная армия? Она вступила. Утром 20 августа ею был нанесен удар большими силами, и японцы были изгнаны с территории Монголии. Это была крупная победа, и Москва ожидала, что Япония объявит ей войну. Но буквально в самый разгар схватки был подписан германо‑советский пакт, и Квантунская армия, поставленная в тупик дипломатическими событиями, которых не могла понять, утратила стремление к битве. Таким образом, это содействовало перемещению японских территориальных устремлений на южное направление.

Группа Зорге действовала так же, как и раньше, но в данном случае ее влияние на ход событий прослеживается менее ясно. Одзаки докладывал, что «Общество завтраков» хотело, чтобы Япония любой ценой избежала войны с Советским Союзом. Его военные информаторы сообщали, что армия была потрясена яростью русского контрнаступления. Вукелич в качестве журналиста посетил поле боя, где зафиксировал численность и типы используемых японцами самолетов. Мияги установил численность и расположение резервов, которые могли быть приведены в действие. Зорге узнал от немецкого военного атташе, что его японские коллеги не рассматривают это сражение в качестве начальной фазы войны.

Но убежденность КГБ в решимости Японии напасть на СССР была настолько глубокой, что выводы Зорге, как он сам говорил позднее, оказались «неприемлемыми». Ему было приказано сконцентрировать все силы для выяснения времени японского вторжения. Необходимость столь высокой степени бдительности, видимо, уменьшилась после подписания в апреле 1941 года советско‑японского пакта о нейтралитете[30]. Зорге считал пакт дипломатической победой Советского Союза, и теперь его внимание переключилось на выявление признаков того, что Япония может нарушить пакт в случае нападения Германии на Россию.

Вероятность войны с Германией находилась теперь в центре внимания группы Зорге. Три независимых источника в немецком посольстве сообщили ему детали гитлеровского плана «Барбаросса» – плана нападения на Советский Союз. Примерно в апреле 1941 года, за два месяца до вторжения, военный атташе сказал, что подготовка Германии к войне завершена. В начале мая из Берлина прибыл специальный эмиссар, чтобы детально проинформировать посла. У него было рекомендательное письмо к Зорге, и при личной встрече приезжий чин разъяснил ему стратегические мотивы, по которым Гитлер решил воевать с Россией.

Вскоре после этого еще один немецкий офицер по пути к новому месту службы в Бангкоке остановился в Токио и сообщил Зорге, что вторжение начнется 20 июня (на самом деле оно началось 22‑го) и направление главного удара пойдет через Украину. Зорге радировал в КГБ в конце мая, но это сообщение, как и многие другие, было проигнорировано.

Когда германские войска вторглись на территорию СССР, на первое место перед группой Зорге вновь выдвинулась задача выяснения намерений Японии. В это время в правящих кругах страны преобладали два основных направления. Сторонники первого утверждали, что, поскольку союз стран «оси» получил личную поддержку императора, он по своему значению перекрывает советско‑японский пакт о нейтралитете и Япония обязана прийти на помощь Германии. Другие же, напротив, говорили, что, поскольку союз стран «оси» не касается России, договор с ней открывает для Японии новую сферу обязательств и поэтому стоит выше предыдущих соглашений. Для японцев этот спор был, возможно, лишь спором чести, но для Советского Союза он являлся вопросом жизни или смерти. Когда гитлеровские войска прорвали советскую оборону и ринулись на Москву, основной надеждой Сталина на возможность контрудара стали свежие, хорошо вооруженные и испытанные в боях дальневосточные армии, противостоящие Японии. Однако Сталин мог ввести их в действие против немцев, лишь будучи абсолютно уверенным, что Япония выполнит обязательства, вытекающие из пакта о нейтралитете.

Группа Зорге удвоила усилия, чтобы выяснить, как поведет себя Япония. Здесь ключевой фигурой стал Одзаки. Как член «Общества завтраков», он мог не только узнать о времени и направлении удара, но и был способен повлиять на решение, наносить ли такой удар вообще. «Общество завтраков» при сильнейшей поддержке Одзаки рекомендовало, чтобы Япония нанесла удар на юге против американцев и англичан и реализовала хорошо проработанные планы захвата голландских колоний и Сингапура. Ей следует уважать пакт о нейтралитете с Советским Союзом и проигнорировать требования Гитлера о нанесении удара по Сибири. 2 июля 1941 года правительство согласилось с этими предложениями, и его решение получило одобрение императора. По совершенно очевидным причинам все это держалось в строжайшем секрете, но Одзаки удалось узнать о подлинной позиции Токио. Завтракая с высокопоставленным чиновником военного министерства, Одзаки заявил, будто лично он убежден в том, что Япония не нападет на Советский Союз. Чиновник подтвердил правильность такого мнения. Зорге пришел к аналогичному выводу, получив необходимую информацию в германском посольстве. Посол отчаянно пытался убедить японское правительство в необходимости развязать войну против Советского Союза, но, очевидно, не добился никакого успеха.

В первую неделю октября 1941 года Зорге, тщательно взвесив все «за» и «против», радировал в КГБ: «Нападение не состоится, по крайней мере, до весны будущего года». Через несколько дней половина сухопутных сил дальневосточных армий двинулась в западном направлении. Но между дальневосточными границами Советского Союза и Москвой – огромное расстояние. Хотя по легенде радиограмма Зорге якобы позволила сибирским частям вовремя прибыть в Москву и спасти столицу, это не соответствует истине. Ко времени решающего сражения удалось перебросить всего два полка(26), и их присутствие имело скорее психологическое, чем военное значение. В тот момент, когда немецкое верховное командование было убеждено, что у Красной Армии не осталось резервов, появились сообщения о том, что сибирские части в первоклассном зимнем обмундировании начали атаковать линии немцев(27). Ко времени прибытия основной сибирской группировки немецкое наступление уже было остановлено. Она вынудила немцев повернуть назад. Началось отступление от Москвы.

Это была самая большая услуга группы Зорге Советскому Союзу. Но она была оказана в той промежуточной зоне, которая лежит между политическим влиянием и шпионажем. Будет правильнее сказать, что в Москву пошел доклад о достижениях Зорге и Одзаки. Ведь это они сумели подтолкнуть японское правительство к принятию решения о том, чтобы не нападать на Россию. Сам Зорге был убежден, что политическое влияние группы имело гораздо большее значение, нежели добывание разведывательных данных.

Возникают большие сомнения в том, что с юридической точки зрения деятельность группы можно квалифицировать как шпионаж. Начать с того, что все лучшие корреспонденты в Японии культивировали свои связи в политических и военных кругах, потому что лишь там можно было почерпнуть серьезные новости. По существу, если прислушаться к словам профессора Чалмерса Джонсона: «Перед Перл‑Харбором в Японии было затруднительно обнаружить компетентного газетчика, который не мог бы быть обвинен полицией в шпионаже»(28).

Больше того, Зорге открыто публиковал большую часть материалов, отсылаемых им в Москву. Например, он был обвинен в том, что сообщил русским, помимо всего прочего, сведения о группе «молодого офицерства», участвовавшей в мятеже 26 февраля 1936 года. Между тем все, что сообщил в Москву об этом инциденте Зорге, было опубликовано в серии статей в немецком журнале «Цайтшрифт фюр геополитик».

И наконец, Япония и Советский Союз не находились в состоянии войны в то время, когда действовала группа Зорге. Большую часть разведывательной информации Зорге получил в немецком посольстве, которое считается немецкой территорией. Но юридическая система Японии в те времена была очень жестко ориентирована в сторону обвинения, поэтому, привлекая к суду Зорге и Одзаки по закону о сохранении мира и закону об охране военной тайны, власти практически обеспечили вынесение обоим смертного приговора.

Группа была раскрыта в общем‑то в результате чистой случайности. Японская полиция уже в течение нескольких лет знала о нелегальных радиопередачах, проводившихся в районе Токио. В то же время Берлин обеспокоило политическое прошлое Зорге, и офицер гестапо в Токио должен был докладывать в центр о его деятельности. Вопреки полученному приказу этот офицер рассказал японцам о своем задании, и последние ошибочно решили, будто наблюдение за Зорге установлено в результате утечки информации из посольства. Они составили список его связей и начали их расследовать, выискивая в первую очередь членов компартии США – японцев по национальности, тех, кто возвратился из Америки на родину. В свете постепенно ухудшающихся американо‑японских отношений для японской полиции поиск потенциальных американских шпионов превращался в задачу первостепенной важности. Это расследование вывело контрразведку на Мияги Етоку, который, не выдержав пыток, назвал остальных членов группы.

Весьма вероятно, что их всех пытали. Вукелич, которому исполнился 41 год, обладавший отменным здоровьем, умер в заключении по неизвестной причине. То же произошло с Мияги и еще с тремя японцами – агентами группы. Прокурор на суде над Зорге сказал, что здоровье подсудимого было «весьма плохим» через неделю после ареста. Клаузен, который делал все, чтобы помочь следствию, видимо, пыток избежал, так же как и Одзаки, который признал все факты, но отчаянно отстаивал правоту своих действий. Клаузен был приговорен к пожизненному заключению, его жена получила три года. Зорге (49 лет) и Одзаки (43 года) были повешены 7 ноября 1944 года[31].

В течение двадцати лет Советский Союз не упоминал о роли Зорге в войне. В 1964 году профессор Джонсон писал: «Советский Союз никогда не признавал существования Рихарда Зорге, и мы не знаем, какие из его сообщений имели особое значение или как они оценивались по сравнению с сообщениями других советских разведчиков»(29). Одна из причин, по которой Сталин никогда полностью не доверял информации, поступающей от Зорге, заключалась в том, что первый босс этого разведчика – Ян Берзин был как троцкист расстрелян в 1938 году, что бросало тень на всех его агентов. Сталин был бы озабочен еще больше, знай он о контактах Зорге с немецкой разведкой. С того момента, как он укрепил свое положение в немецком посольстве в Токио, и до своего ареста Зорге направлял сообщения не только в Москву, но и в Берлин. Он информировал немецкую разведку о том, что пакт держав «оси» не имеет для Германии большого военного значения, потому что Япония не денонсирует своего пакта о нейтралитете с Советским Союзом. Иными словами, ключевую информацию, сообщенную русским, а именно то, что Япония не вторгнется в Сибирь, он также передал и немцам(30). И нельзя исключить того, что Зорге впервые попал в поле зрения японской полиции как нацистский шпион. Это вовсе не означает, что Зорге являлся двойным агентом, хотя КГБ крайне подозрительно относился к подобному поведению. Наиболее обоснованное объяснение состоит в том, что Зорге не смог бы добиться доверия со стороны посла и с его помощью получить источники информации в Германии и Японии, если бы ничего не давал взамен. Как и все, кто заняты сбором информации, – журналисты, шпионы, писатели, – он знал, что движение должно быть двусторонним. Вся жизнь Зорге и его смерть – в последних своих словах он прославлял коммунистическую партию и Красную Армию – указывают на то, что он был преданным сотрудником КГБ – именно это ведомство получало мясо, немцам же шли кости.

В конечном итоге КГБ признал это. В 1964 году, к двадцатой годовщине смерти Зорге, в советских изданиях появилась масса статей. Основное внимание в них уделялось деятельности Зорге в Японии во время войны в 1940 – 1944 годах(31). Была выпущена почтовая марка с его портретом. Среди простых советских людей Зорге считался наиболее известным разведчиком времен второй мировой войны, по крайней мере до публикации в СССР в 1980 году книги Кима Филби.

Роль Ходзуми Одзаки и по сей день продолжает интриговать японцев. Загадочный коммунист, который стал «изменником из самых патриотических побуждений». Он верил, что Коминтерн даст возможность свергнуть милитаристских и империалистических правителей Японии. Блестящий аналитик, Одзаки предсказал, что рост национализма в результате действий японской армии приведет к революции в Китае, которая преобразит весь Восток. Его строгий научный анализ этих проблем, ясность мысли и озабоченность ролью и судьбой Японии в Юго‑Восточной Азии приводят в восхищение его сограждан, придерживающихся самых разных политических взглядов. Письма Одзаки из тюрьмы стали в 1946 году бестселлером и с тех пор переиздавались множество раз. Его жизни и суду над ним посвящены два фильма, пьеса и несколько романов. Одзаки и Зорге были такими людьми, о которых мечтает любая разведка. В их лице Советский Союз имел преданных друзей, действующих из идеологических побуждений и занимавших такое положение, которое позволяло им не только сообщать о секретных решениях, но также влиять на сам характер этих решений.

Как уже упоминалось, информация Зорге о дате вторжения, посланная за три недели до его начала, была не единственным предупреждением, полученным и проигнорированным Сталиным. Зорге был всего лишь одним из источников, которые использовал КГБ для выяснения намерений Гитлера. После встречи в Кремле в январе 1939 года, на которой Сталин заявил высшему командному составу армии, что будущая война, вероятно, будет вестись на два фронта: на западе против нацистской Германии, а на востоке против империалистической Японии(32), КГБ предпринимал отчаянные усилия для выяснения военных планов обеих этих стран. Поскольку это была одна из величайших целей разведки во всей второй мировой войне, небезынтересно взглянуть, как КГБ с ней справился.

Англичане были, пожалуй, первыми, кто обнаружил факты, указывающие на то, что Германия намеревается напасть на Советский Союз. В августе 1940 года СИС через своего чешского агента А‑54 выяснила, что немецкое верховное командование предприняло широкомасштабную акцию по усилению разведывательной деятельности в группе восточных армий. Подразделения абвера в Румынии получили подкрепление в лице экспертов по Крыму и Кавказу. Однако ни один из агентов КГБ в Англии не имел возможности ознакомиться с этим сообщением. Филби только что поступил в СИС и сидел в секции «Д», обсуждая с Берджессом нелепые планы блокирования Дуная. Блант был лишь недавно принят во второстепенный отдел МИ‑5 и не имел доступа к сколько‑нибудь серьезной информации. Рут Кучински начала свои операции в Англии не раньше мая 1941 года. Более того, СИС держала это сообщение агента у себя и не информировала ни Объединенный комитет по разведке, ни начальника Генерального штаба, ни Кабинет министров, полагая или предпочитая полагать, что Гитлер сосредоточивает усилия на планировании вторжения в Британию, а вовсе не в Советский Союз. (Точка зрения СИС не изменилась и после присланного в ноябре сообщения ее агента в Хельсинки. Тот, ссылаясь на слова офицеров абвера, информировал: «Германия нападет на Советский Союз весной»(33).)

Таким образом, первое надежное сообщение о планах германского вторжения Сталин получил не от КГБ и его агентов, а по дипломатическим каналам. Сэм Вудс – американский коммерческий атташе в Берлине имел информатора в военных кругах Германии. Этот информатор – антифашистски настроенный немец – сообщил Вудсу не только о планируемом вторжении, но и о намерении нацистов разграбить экономические ресурсы Советского Союза. Вудс составил отчет и направил его в январе 1941 года в Вашингтон. Доклад сначала был встречен с большим недоверием. Оно основывалось на том, что подобного рода информацию вряд ли мог получить чиновник такого низкого ранга, как коммерческий атташе. Однако после того, как команда из ФБР провела оценку сообщения и подтвердила его подлинность. Государственный департамент воспринял информацию Вудса весьма серьезно. Американский посол в Москве, к которому обратились за консультацией, заявил, что русские не поверят в подлинность этой информации и объявят сообщение американской провокацией. В конечном итоге помощник госсекретаря Самнер Уэллс счел возможным сообщить информацию и указать на ее источник советскому послу в Вашингтоне. Это произошло 1 марта 1941 года(34).

Тем временем посол Великобритании в Москве сэр Стаффорд Криппс, видимо, узнав о существовании доклада Вудса от своего американского коллеги, принялся действовать по собственной инициативе. 28 февраля он провел неофициальную пресс‑конференцию, в ходе которой высказал убеждение, что Германия нападет на Советский Союз еще до конца июня(35). Поскольку Криппс вряд ли стал бы высказывать свою точку зрения публично, предварительно не познакомив с ней советское руководство, мы можем предположить, что это было сделано еще до пресс‑конференции.

Сообщения о готовящемся нападении Германии пошли по дипломатическим каналам густым потоком. Шведское правительство получило сообщение о готовящемся вторжении из своих посольств в Берлине, Бухаресте и Хельсинки. 3 апреля Черчилль направил личное послание Сталину. Он узнал из радиоперехватов, что немцы начали переброску пяти танковых дивизий из Румынии на юг Польши, но развернули их назад в связи с антифашистским восстанием в Югославии. Из этого Черчилль сделал вывод, что Гитлер намеревался атаковать Советский Союз в мае, но отложил нападение до июня, чтобы прежде усмирить Югославию. Черчилль приглашал Сталина прийти к такому же выводу. Но Криппс, который должен был передать послание, видя, как воспринимались предшествующие предупреждения, отложил это до 19 апреля. Он считал, что русские увидят в письме Черчилля лишь очередную провокацию. Есть все основания полагать, что его опасения были небезосновательными. Сталин к этому времени располагал массой данных о намерении немцев, но он не хотел к ним прислушиваться. Агенты КГБ в Германии подтверждали данные о концентрации войск, агент в Чехословакии сообщал, что гигантский комбинат «Шкода» получил приказ прекратить поставки продукции, имеющей военное значение, в Советский Союз. Несколько позже чехословацкое правительство в изгнании, имевшее прекрасную агентурную сеть в оккупированной Европе, получило сообщение о деталях «оккупационного режима», который немцы намеревались установить в России. КГБ знал о том, что военно‑морские силы Германии на Балтике приведены в состояние повышенной боевой готовности. Военный атташе СССР в Берлине докладывал, что немецкое нападение намечено, видимо, на 14 мая; позже его заместитель сообщил, что дата вторжения – 15 июня. Еще в одном докладе КГБ говорилось, что «военные приготовления ведутся совершенно открыто, а немецкие офицеры и солдаты откровенно говорят о предстоящей войне между Советским Союзом и Германией как о чем‑то решенном». Эти сообщения должны были бы, кажется, заставить Сталина со всей серьезностью отнестись к предупреждениям, поступающим из других, несоветских источников. Однако 14 мая советский министр иностранных дел В. М. Молотов отмахнулся от сигналов о грядущем вторжении как от «британской и американской пропаганды» и заявил, что состояние отношений между СССР и Германией блестящее. Сталин читал стекающиеся в Москву предупреждения о готовящемся нападении лишь для того, чтобы нацарапать на них «провокация» и отправить назад к Ф. И. Голикову, чтобы тот похоронил документы в архивах(36).

Сталин был кем угодно, но только не глупцом, и его выводы, которые в ретроспективе выглядят столь жалкими, в то время имели свою логику. Он не верил, что Гитлер настолько безрассуден, чтобы начать войну на два фронта. Почему же в таком случае Германия сосредоточивает войска у своих восточных границ? Да потому, утверждал Сталин, что Гитлер хочет выжать из Советского Союза всю без остатка выгоду и его военные приготовления являются лишь способом подтолкнуть СССР к экономическим уступкам, выходящим за рамки прежних договоров. Предупреждения Англии и США о том, что Гитлер планирует разграбить Советский Союз, вывезти рабов в Германию и сокрушить коммунистическую систему, Сталин считал лишь заговором с целью вынудить его нанести по Германии упреждающий удар, после чего Великобритания мгновенно заключит с Гитлером мир, к ним присоединятся США и Советский Союз окажется один перед лицом второго союзнического вторжения за последние двадцать лет.

Перелет Гесса в Великобританию 11 мая лишь подтверждал сталинский анализ: англичане и немцы что‑то затевают, готовится опаснейший антисоветский сговор. Исходя из этого, не следует принимать во внимание предупреждения, поступающие из иностранных источников, а агентам КГБ следует опасаться провокаций. Даже после того, как группа Люци сообщила из Швейцарии не только о точной дате нападения – 22 июня, но и о боевых порядках и первых целях немецкого наступления, Сталин заявил, что интрига абвера, пытающегося ввергнуть СССР в катастрофу, естественно, начнется с подбрасывания настолько детальной информации, что она будет похожа на правду.

Нет сомнения, что в глубине души Сталин лелеял еще одну идею. Даже в том случае, если информация, которую предоставляет КГБ, окажется правдой, все равно нет оснований для паники и немедленного реагирования. У Советского Союза остается масса времени, чтобы подготовиться к войне. Советский лидер рассчитывал на то, что сопротивление Югославии отвлечет силы немцев по крайней мере на три месяца. Это даст Советскому Союзу для подготовки еще год, поскольку у немецких войск остается слишком мало времени до наступления зимы. Неожиданное прекращение сопротивления со стороны Югославии выявило несостоятельность этой утешительной идеи.

И наконец, Сталин был не единственным, кто считал, что Германия предпочтет переговоры нападению. В Великобритании тоже очень поздно пришли к убеждению, что немцы нападут на СССР. Весь май Объединенный комитет по разведке полагал, что хотя Гитлер, конечно, может вторгнуться в Россию, если у него не будет другого пути, однако «достижение соглашения является наиболее вероятным исходом». Несмотря на массу радиоперехватов, указывающих на военные приготовления Германии, разведывательные службы Уайтхолла не отказывались от своей позиции, заключавшейся в том, что немцы предъявят России серию требований и некий ультиматум и Сталин в конечном итоге уступит. Даже сэр Стаффорд Криппс 16 июня не демонстрировал той уверенности, которую он проявил на пресс‑конференции четырьмя месяцами раньше. Теперь он заявлял членам британского Кабинета министров, что Россия и Германия уже приступили к тайным переговорам, и дал понять, будто Советский Союз пойдет на уступки требованиям немцев(37).

Но 22 июня 1941 года без всякого ультиматума или объявления войны два миллиона немецких солдат при поддержке тысяч танков и самолетов двинулись на Советский Союз. План «Барбаросса» начал осуществляться, развернулась самая кровопролитная кампания второй мировой войны. Сталин понял, что он совершил кардинальную ошибку, несмотря на всю поистине бесценную информацию, получаемую от разведки. Некоторым утешением ему могло служить лишь то, что в этом он был не одинок;

Советский Союз начал борьбу за свое существование, и приоритеты КГБ изменились самым коренным образом. На оперативном уровне постоянно требовалась фактическая и техническая информация о вооруженных силах Германии. На политическом уровне первое место по важности занимали сведения о намерениях Японии, те, которые поставляла группа Зорге. КГБ не сводил глаз со всех, кто заигрывал с Германией с целью заключения ею мира с союзниками и, таким образом, мог попытаться перевести войну из русла антифашизма в русло антикоммунизма. Политические задачи возлагались на агентов, внедренных в английские службы, и в первую очередь на Кима Филби. После падения Франции Филби, по рекомендации Берджесса, был приглашен на работу в секцию «Д» (обучение агентов методам подпольной работы) СИС. (Один из будущих агентов рассказывал, что только лекции Филби передавали настоящий дух и характер деятельности нелегала – любопытный ретроспективный ключ к лучшему пониманию собственной роли лектора.) Когда секция «Д» была инкорпорирована в УСО (Управление специальных операций), Филби стал преподавать методы подпольной пропаганды в школе, расположенной в Бьюли (Хэмпшир). Это заведение казалось не лучшим местом для агента КГБ, желающего получить политическую информацию, требуемую руководством. Но Филби вскоре проявил изобретательность, которая отличала всю его шпионскую карьеру.

Он заявил, что бессмысленно обучать агентов лишь методам распространения пропагандистских материалов содержание пропаганды не менее важно. Если агент должен вдохновлять население, находящееся под пятой оккупантов, на то, чтобы эти люди рисковали жизнью, пропаганда должна открывать перед ними лучшее будущее. В результате Филби разрешили обращаться за политическими консультациями по поводу взглядов Великобритании на будущее Европы. Филби обратился к будущему лидеру лейбористов Хью Гейтскелу, который в то время был главным личным секретарем у министра экономической войны Хью Далтона. Филби был немного знаком с Гейтскелом еще до войны, и тот делал все, чтобы ему помочь. Иногда он даже приводил Филби в министерство, чтобы проконсультироваться у самого Далтона. Таким образом, этот незаметный скромный инструктор узнал, что правительство Великобритании считает: послевоенная Европа должна просто возвратиться к «статус‑кво», существовавшему до Гитлера. Все правительства, которые надежно поддерживали санитарный кордон на границах Советского Союза, должны быть восстановлены.

Для КГБ эта информация оказалась весьма важной, так как она означала, что, если в данный момент Великобритания оказывала поддержку руководимому коммунистами движению Сопротивления как наиболее мощному в оккупированной Европе, она выступит против коммунистов, если те пожелают после войны взять власть. В течение всей войны эта информация сказывалась на отношениях между коммунистами – руководителями движения Сопротивления и Лондоном.

В сентябре 1941 года Филби получил возможность вернуться на работу непосредственно в СИС. Друзья из МИ‑5 рекомендовали его в секцию V СИС, занимающуюся контрразведывательной деятельностью. В то время существовали планы расширения направления, связанного с Испанией и Португалией. Хотя это, по словам Филби, и находилось далеко на флангах его действительных интересов, он согласился и приступил к работе в секции V. Шаг оказался весьма удачным для русских. Центральный регистр – архив СИС – находился по соседству с секцией V, и Филби вскоре придумал благовидный предлог для того, чтобы знакомиться с архивными документами. Он желал просмотреть данные на агентов, работающих на подведомственной ему территории – в Испании и Португалии. Но на самом деле он систематически начал изучать характеристики на всех зарубежных агентов СИС, обращая особое внимание, естественно, на тех, кто находился в Советском Союзе. В результате к концу 1941 года КГБ узнал о личной жизни и прошлом всех агентов английской разведки на территории России[32](38).

Филби выяснил, что он может вызваться дежурить ночью в главном помещении СИС – Бродвей‑билдингс. Ночной дежурный получал сообщения из всех точек СИС, разбросанных по всему миру, и, если требовалось, предпринимал необходимые действия. Некоторые правительственные учреждения, исходя из ложной предпосылки об абсолютной надежности системы связи СИС, использовали ее для передачи совершенно секретной информации. Таким образом, ночной дежурный получал возможность узнать удивительно много о делах правительства.

Министерство обороны Великобритании было одним из ведомств, использовавших радиоканалы СИС. И когда подходила очередь дежурства Филби, в его распоряжении оказывались подшитые в дело радиограммы министерства в британскую военную миссию в Москве и из миссии в министерство. Это означало, что позиции Великобритании по вопросам предоставления СССР военной помощи, обмену разведывательной информацией или решение в июне 1942 года сократить поток материалов в Москву становились известны советским властям до начала обсуждения этих проблем на регулярных встречах с представителями миссии.

У Филби были и иные источники информации, подлинную значимость которых невозможно оценить. Одна из сложностей любой секретной деятельности состоит в том, что занимающийся ею человек лишается удовольствия, получаемого от возможности поболтать о своей работе. Это приводит к тому, что люди из мира разведки водят компанию в основном с себе подобными. Никто не знает, какие сведения получил Филби, вращаясь в этой профессиональной среде. Пролить на это свет может то, что ближе к концу войны в доме Томаса Харриса в Челси довольно регулярно собиралась теплая компания, чтобы выпить и поболтать. Сам Харрис работал в МИ‑5, и компания состояла из нескольких офицеров разведки и контрразведки. Ее постоянными членами были Харрис, Блант и Дик Уайт из МИ‑5, Ким Филби и Дик Брумен‑Уайт из СИС. Иногда на огонек заглядывал художник и издатель Ник Бентли, служивший в то время в Министерстве информации. Когда Бентли спросили, о чем эти разведчики и сотрудники службы безопасности беседовали между собой, он ответил: «Обо всем или почти обо всем»(39).

К концу 1943 года Филби настолько хорошо зарекомендовал себя в СИС, что стал исполнять обязанности начальника секции V Феликса Каугилла во время отсутствия последнего. Направление, которое вел Филби, существенно расширилось: теперь оно включало Северную Африку и Италию. Но материалы, интересовавшие Филби как советского офицера‑разведчика, шли в основном из Испании и Португалии. Обе страны придерживались позиции нейтралитета, и там сошлись лицом к лицу абвер и СИС. В силу этого обстоятельства именно в данном регионе сторонники мирного сговора, все те, кто искали пути урегулирования отношений с Германией на условиях иных, нежели безоговорочная капитуляция, должны были восприниматься весьма серьезно. Стюарт Хэмпшир, аналитик, специалист по Германии, работавший в СИС по временному контракту, и историк Хью Тревор‑Роупер составили записку, в которой логически обосновали возможность и полезность мирных инициатив, если таковые последуют; а таковые, конечно, последовали.