Два полюса

Все в мире познается сравнением и только им одним. Для того, чтобы сделать сравнение наиболее ясным и ярким, нужно, по мере возможности, сравнивать наиболее крайние противоположности. В большой мировой истории нет более крайних противоположностей, чем история России и САСШ.

САСШ являются наиболее республиканской страной в мире, страной, которая основала свою национальную самобытность на революционном восстании против английской монархии. Россия является страной, которая сохранила свое национальное существование благодаря монархии. Россия – страна, которая вела наибольшее в истории человечества количество войн. САСШ – страна, которая вела наименьшее количество войн. Все основные наши войны были войнами оборонительными, хотя были и войны чисто наступательные. САСШ является страной, которая вела исключительно наступательные войны, начиная от завоевания голландской колонии Новые Нидерланды английским десантом, что положило начало англосаксонскому преобладанию в Северной Америке, и кончая участием САСШ во Второй мировой войне. Это последнее участие было с нашей, русской точки зрения желательным и справедливым, но все‑таки это не было обороной САСШ. И даже японо – американская война не была оборонительной – ни Германия, ни Япония завоевывать САСШ никак не собирались. Американо‑германская война была войной за сохранение известного политического положения в мире, японо – американская была войной за торговые интересы на Дальнем Востоке.

Ни одна из американских войн чисто оборонительной не была, какими были наши войны против татар и Польши, против Наполеона и Гитлера. Американцы вели чисто наступательные и завоевательные войны против испанцев и французов, против Мексики и Испании и, наконец, против индейских аборигенов страны, которые были почти начисто истреблены и остатки которых еще до сих пор находятся под контролем правительственных чиновников и прав гражданства, собственно, лишены. Еще сто лет тому назад на юге и западе САСШ правительство платило за скальп взрослого индейца пять долларов, за скальп женщины и ребенка – по три и два доллара. Приблизительно в то же время завоеванные кавказцы – Лианозовы, Манташевы, Гукасовы – делали свои миллионы на «русской нефти», из русских – не сделал никто. Завоеванный князь Лорис – Меликов был премьер‑министром, а Гончаров во «Фрегате Паллада» повествует о том, как в борьбе против «спаивания туземцев» русское правительство совершенно запретило продажу всяких спиртных напитков к востоку от Иркутска – и для русских в том числе. Все это никак не похоже на политику «национальных меньшинств» в САСШ и Канаде, в Конго или на Борнео. Все это никак не похоже и на политику Англии в Ирландии или Швеции в Финляндии. Англия, завоевав Ирландию, ограбила ирландцев до нитки, превратив все население страны в полубатраков. Швеция, завоевав Финляндию, захватила там для своей аристократии огромные земельные богатства, и против этой аристократии финское крестьянство вело свои знаменитые «дубинные войны». Россия отвоевала у Швеции Прибалтику и Финляндию, не ограбила решительно никого, оставила и в Прибалтике, и в Финляндии их старое законодательство, администрацию и даже аристократию – прибалтийские немцы стояли у русского Престола, и генерал Маннергейм был генерал‑адъютантом Его Величества.

Наши оборонительные войны были безмерно тяжки. Американские наступательные войны были чем‑то вроде наших черемисских войн или похода Ермака Тимофеевича: в основном это были войны с дикарями. Но это все‑таки были войны и уж никак не оборонительные.

С начала XVII века и по нашу пору, то есть в продолжение примерно трехсот лет, попав в исключительно благоприятные условия, американцы «делали доллары», но, кроме долларов, они не сделали ничего. Им не мешал никто. Мы за это же время пережили, если не считать Смутного времени, а до него сожжения Москвы Девлет‑Гиреем (1571), – такие блага мира и свободы:

Войну с Польшей за Смоленск, Полоцк и Псков, а не за Варшаву или Краков.

Войну со Швецией, которая была разбита у Полтавы, а не у Стокгольма.

Войну с Францией, которая была решена у Бородина и Березины, а не у Нанси или Парижа.

Крымскую войну, которая велась в Крыму, а не в Нормандии.

Первое германское нашествие 1914–1918 гг.

Второе германское нашествие 1941–1945 гг.

Чисто завоевательные войны вела, конечно, и Россия. Как вели их и все в истории человечества нации. Ни при каком усилии воображения и демагогии нельзя все‑таки утверждать, что англо‑бурская война была чисто оборонительной и что Марокко или Индокитай явились результатом чисто демократических мероприятий республиканской Франции. Завоевательные войны вела и Россия. На западе эти войны были, собственно, только стратегической обороной. И если русское общественное сознание всегда считало ошибкой разделы Польши (идея раздела существовала и в старой Москве, но старая Москва хотела только возврата русских земель и не хотела раздела Польши), то даже и русская общественная мысль как‑то не отметила одного обстоятельства: начиная от Болеслава Смелого, захватившего Киев в начале XIII века, кончая таким же захватом того же Киева Иосифом Пилсудским в начале XX, – через Смоленск, Псков, Полоцк и Москву Польша семьсот лет подряд разбивала себе голову о Россию. И, разбивши окончательно, плакалась всему миру на русский империализм.

Чисто завоевательные войны Россия вела исключительно на востоке. Поход Ермака Тимофеевича был, конечно, завоевательным походом – такого же типа, каким занималась английская «Компания Гудзонова пролива». Завоевание Сибири автоматически вовлекло нас в завоевательную войну с Японией – в эту войну Япония, а не Россия находилась в оборонительном положении. Для Сибири был необходим выход к Тихому океану. Для Японии никак не было нужно, чтобы Россия охватила ее полукольцом – от Сахалина до Ляодуна. России был нужен выход к океану, перенаселенной Японии нужна была опора на материке. Когда будет существовать Организация Объединенных Наций, способная решать дела «по‑божески», тогда эти вопросы будут решаться большинством голосов или чем‑то в этом роде. Пока этого нет, они решаются силой. Нам пришлось решать силой и татарское иго, и 700‑летние польские интервенции, и стосорокалетнюю блокаду России со стороны Польши, Швеции и Ливонского ордена (1551–1703) – блокаду сознательную и планомерную, сознательно и планомерно отрезывавшую Россию от всякого соприкосновения с Западом. Пришлось силой ликвидировать блокаду России на берегах Черного моря, блокаду, длившуюся триста сорок лет (1475–1812) и дополненную работорговыми налетами крымчаков на Русскую землю. Нам пришлось все той же силой решать и вопрос об обоих германских нашествиях. Ничего подобного этому в истории САСШ и в помине не было. Но что сделали бы САСШ, если бы гавань Сан‑Франциско была в японских руках, Нью‑Йорка – в голландских и Нью‑Орлеана – в испанских?

В последнее столетие существования Московского Царства Россия, при среднем населении в пять миллионов человек, держала в среднем в мирное время под оружием армию в двести тысяч бойцов, то есть около 4 % всего населения страны, около 8 % всего мужского населения страны и около четверти всего взрослого мужского населения страны. Переведем этот процент на язык современности. Для САСШ это означало бы постоянную, кадровую армию в составе около шести миллионов. Это в мирное время, а мирные времена были для Москвы, да и для Петербурга, только исключениями. Армия предвоенного времени в три миллиона кажется САСШ уже почти невыносимым бременем. Что было бы, если бы САСШ были бы вынуждены содержать шестимиллионную армию все время и пятнадцатимиллионную почти все время? Что осталось бы от американских свобод и от американского богатства? Если перевести исторические данные русских условий на язык американской современности, то они означали бы вот что.

В целях сохранения не только «национальной независимости», но и личного бытия каждого человека, в борьбе против работорговых нашествий Батыя в XIII веке и Гитлера в XX страна вынуждена держать под оружием в среднем десять миллионов человек. Этих людей нужно вооружать, одевать и кормить. Для этого нужен аппарат, который реализовал бы воинскую повинность в любом ее варианте и собирал бы налоги – тоже в любом варианте. Для всего этого необходима сильная и централизованная государственная власть. Эта власть еще более необходима для ведения войны вообще, а в войнах не на жизнь, а на смерть отсутствие этой власти означало бы гибель. Помимо всяких иных соображений (есть и иные соображения), весь ход истории России вел страну к созданию той формы власти, которая на русском языке называется «самодержавием» и для которой адекватного иностранного термина нет.

Весь ход исторического развития САСШ – в модернизованной форме повторяет нравы первых поселенцев и последних скваттеров и трапперов Дальнего Запада, где неограниченность всяких свобод сталкивалась только с судом Линча. И первые поселенцы Северной Америки, и ее последние «пионеры» воевали только за «расширение территории». Россия воевала главным образом за свое физическое существование и как нации, и просто как суммы «физических лиц». Американским поселенцам пришлось бороться с дикими и разрозненными племенами индейцев, нам пришлось ломать такие «самые современные» в каждую данную эпоху завоевательные машины, как татарские, польские, наполеоновские или гитлеровские орды. Мы лили и лили – и кровь, и деньги. Америка сберегала и то и другое. У нас выросла некоторая гипертрофия государственной дисциплины, сказавшаяся и во Второй мировой войне, в САСШ – гипертрофированное чувство свободы, и сейчас сказывающееся в остром нежелании взять на себя какую бы то ни было ответственность за что бы то ни было в мире.

В результате тысячелетнего процесса расширения России и четырехсотлетнего процесса расширения САСШ обе нации оказались обладательницами совершенно разных территорий.

Территория САСШ охраняется от всякого нашествия двумя океанами. Она представляет собою опрокинутый треугольник Миссисипи Миссури со всеми его притоками. САСШ не имеют ни одной замерзающей гавани. Их северная граница имеет среднюю температуру Киевской губернии. Их естественные богатства огромны и расположены в самых старых областях страны.

Россия ни от каких нашествий не охранена ничем. Ее реки упираются или в Ледовитый океан, или в Каспийский тупик, или в днепровские пороги. Россия не имеет, собственно, ни одной незамерзающей гавани – единственное государство мира, отрезанное от морей не только географией и историей, но даже и климатом. Замерзающие реки и моря заставляли русский торговый флот бездействовать в течение трех‑шести месяцев в году – и одно это уже ставило наш морской и речной транспорт в чрезвычайно невыгодные условия по сравнению со ВСЕМИ остальными странами мира. Половина территории России (48 %) находится в области вечной мерзлоты. Естественные богатства России, как и ее реки, расположены, так сказать, издевательски: в центре страны нет вообще ничего. Там, где есть уголь, нет руды, и где есть руда, нет угля. В Кривом Роге есть руда, но нет угля, в Донбассе есть уголь, но нет руды. На Урале есть руда, но нет угля, в Кузбассе есть уголь, но нет руды. Пока Урал работал на древесном угле, Россия вывозила лучшее в мире железо. Когда истребление лесов и прогресс техники потребовали соседства угля и руды, то русская промышленность оказалась в заколдованном кругу. Для того, чтобы «освободить» Донбасс, нужно было покончить с кочевниками. Когда с ними было покончено, нужны были железные дороги – чтобы возить руду в Донбасс или уголь – в Кривой Рог. Для железных дорог нужно железо. Для железа нужны железные дороги. Эта проблема и до сих пор не решена экономически: да, можно возить руду с Урала в Кузбасс и – встречными маршрутами – уголь из Кузбасса на Урал, но сколько это стоит?

Золото и нефть, уголь и руда разбросаны по окраинам страны. В ее центре нет, собственно, ничего. В Германии, Англии и САСШ все это расположено и в центрах, и рядом. Рур, Пенсильвания, Бирмингем… Для транспорта всего этого имеются незамерзающие реки и незамерзающие порты. Есть, конечно, и незамерзающая земля: строительный сезон в средней Германии равен десяти месяцам в году, а в Южной России – пяти‑шести месяцам, а в северной – только трем. Советы пытались удлинить этот сезон так называемыми «тепляками», дощатыми футлярами над строящимися зданиями. Технически это оказалось выполнимо. Экономически это оказалось не под силу. И даже в нашем сельском хозяйстве, традиционном промысле Святой Руси, не все обстоит благополучно: чернозем страдает от засухи, достаточное количество влаги получает только северный суглинок. Отсюда еще одно парадоксальное обстоятельство: на нашем тощем севере сельское хозяйство оказывается рентабельнее, чем на нашем жирном юге.

Исходное ядро русской государственности выросло в географических условиях, которые не давали абсолютно никаких предпосылок для какого бы то ни было роста. Москва не имела никаких «естественных богатств», если не считать леса, который давал пушнину и в котором можно было кое‑как спрятаться от татарских орд. Как торговый пункт, любой пункт нашей территории, в какой можно, закрыв глаза, ткнуть пальцем, был если и не лучше, то и никак не хуже Москвы – Новгород, Киев, Вильна или Галич. Все они были ближе к культурным центрам тогдашнего мира, все они, кроме Киева, были вдали от татарских нашествий: Новгород и Киев занимали узловые пункты водного транспорта, Галич располагал богатейшими соляными копями. Москва не имела даже и пахотной земли: хлеб доставлялся из‑за Оки, из «Дикого поля», уже совершенно открытого кочевым набегам.

История САСШ повествует о благоговейном изумлении, которое охватывало первых переселенцев в Северную Америку. Джон Смите писал: «Никогда еще и небо и земля не были так согласны в создании места для человеческого жительства». Действительно: мягкий климат, плодородная земля, обилие леса и дичи, незамерзающее море с обилием рыбы, возможность почти любой сельскохозяйственной культуры умеренного климата, лесные промыслы, которые давали сырье для судостроения, гавани, которые обеспечивали этому судостроению и материальную, и транспортную базу, – и никаких нашествий: индейцы без боя отступали в глубь страны, поставляя оттуда меха для дальнейшего товарооборота. Это была действительно «Господа Бога собственная страна». Что было в Москве? Тощий суглинок, маленькая Москва‑река, суровый климат, ближайшие моря отрезаны со всех сторон, и из‑за Оки, с «Дикого поля», непрерывная всегдашняя, вечно нависающая угроза смертоносного татарского набега.

Если в Северной Америке «небо и земля» действительно как будто сговорились в «создании места для человеческого жительства», то в России и небо и земля, и климат и география, и история и политика как будто сговорились, чтобы поставить народ в казалось бы совершенно безвыходное положение: а ну‑ка, попробуйте!

И вот, в результате диаметрально противоположных геополитических предпосылок выросли два и одинаковых, и неодинаковых государства современного мира. Они приблизительно одинаковы по силе – на стороне САСШ имеется колоссальное материальное преимущество, на стороне России – такое же психическое. Но если диаметрально противоположные геополитические предпосылки создали два разных, но все‑таки сильнейших государства последнего столетия, то совершенно ясно, что решение вопроса лежит не в геополитике, а в психологии, то есть не в материи, а в духе.

Если этот процесс преодоления материи духом, организацией, государственными дарованиями, боеспособностью и прочим свести в самый краткий обзор, то этот обзор будет иметь такой вид.

Ядро русской государственности к концу пятнадцатого столетия имело около двух миллионов населения и около пятидесяти тысяч квадратных километров территории. Оно было расположено в самом глухом углу тогдашнего мира, было изолировано от всех культурных центров, но открыто всем нашествиям с севера (шведы), с запада (Польша), с востока и юга (татары и турки). Эти нашествия систематически, в среднем приблизительно раз в пятьдесят лет, сжигали на своем пути все, в том числе и столицу. Оно не имело никаких сырьевых ресурсов, кроме леса и мехов, даже и хлеба своего не хватало. Оно владело истоками рек, которые никуда не вели, не имело доступа ни к одному морю, если не считать Белого, и по всем геополитическим предпосылкам не имело никаких шансов сохранить свое государственное бытие. В течение приблизительно четырехсот лет это «ядро» расширило свою территорию приблизительно в четыреста раз – от 50 000 до 20 000 000 квадратных километров

В течение этих четырехсот‑пятисот лет это «ядро» вело необычайные по своей длительности и напряженности войны и за свое государственное бытие, и за личное бытие его граждан. Наши основные войны – со Швецией, Польшей, татарами и турками – длились веками, это были войны на измор. Или войны на выносливость. Все эти войны кончились переходом всех наших противников на самые задворки современного человечества. И если в 1480 году население Царства Московского составляло около шести процентов населения Австрии, Англии, Германии, Испании, Италии и Франции, вместе взятых, то перед Первой мировой войной Российская Империя имела около 190 миллионов населения, из них около 130 миллионов русского против 260 миллионов населения перечисленных шести великих держав Европы, вместе взятых. Без революции 1917 года население Российской Империи превышало бы население этих держав. Государственная организация Великого Княжества Московского, Царства Московского и Империи Российской всегда превышала организацию всех своих конкурентов, противников и врагов – иначе ни Великое Княжество, ни Царство, ни Империя не смогли бы выдержать этой борьбы не на жизнь, а на смерть. Все наши неудачи и провалы наступали именно тогда, когда нашу организационную систему мы подменяли чьей‑либо иной. Неудачи и провалы выправлялись тогда, когда мы снова возвращались к нашей организации.

Точкой, в которой концентрировались и кристаллизировались все организационные данные русского народа и русской государственности, была русская монархия. И – будет и в дальнейшем.