XIX век – век становления русской философии

Русская философия XIX в. – это становление особого теоретического мышления, обращенного сразу ко всем проблемам, возникшим в обществе в начале очередного столетия, с самым широким диапазоном проблем. Калейдоскоп лиц, идей и теорий – это отражение самой действительности, которая очень интенсивно видоизменялась на протяжении всего столетия: социально-политические события начала XIX века буквально втолкнули Россию в Европу, её политику и культуру, её философию. Страна лучше рассмотрела себя, свою похожесть и непохожесть на остальной мир, задумалась над историческими путями своего развития.

В XIX век страна вступила относительно стабильным феодально-дворянским обществом с устойчивым монархическим правлением, повсеместным влиянием религиозно-идеалистического мировоззрения. К концу столетия Россия уходила от одного общественного уклада и формировала новый, оставаясь опутанной рудиментами старого в экономике и политике, в идеологии, в духовной сфере общественной жизни, владея всем арсеналом западной культуры и не остановившись ни на одном варианте. Столетие только заострило проклятый российский вопрос «Что делать?».

Для России начало столетия было временем славы её оружия, когда в снегах «Московии» погибла непобедимая армия Наполеона; середина столетия (поражение в Крымской войне) показала обществу действительное место самодержавно-крепостнического общества в семье европейских народов; конец столетия – всеобщее ожидание бурь и потрясений.

В России целое столетие шла диффузия и расслоение когда-то стабильных общественных слоев и классов, шло открытое столкновение консерватизма и либерализма на всех уровнях общественной жизни, между этими тенденциями металось самодержавие. Александр I в начальный период своего правления попытался быть либералом и даже кое-что сделал в этом направлении (только в Польше; в России было дозволено лишь составлять либеральные проекты). После того как в его окружение попал Аракчеев, всяческим либеральным мечтаниям пришел конец. Результат – раскол дворянства на сторонников и противников самодержавия, кровавые события декабря 1825 года и пятеро повешенных в Петропавловской крепости.

Николай Павлович начал правление с «подмораживания» России и морозил её до самой своей смерти. Но результат от этого духовного и политического пресса над думающей частью общества оказался обратным: именно в годы жандармского николаевского правления произошел взлет духовной жизни общества: появляется публицистика, резко развилось театральное искусство, художественная литература, немногие российские университеты превращаются в питомники интеллектуалов, формируется своего рода братство либерального дворянства и разночинцев, журналы превращаются в органы общественно-политической мысли. Усилиями Строганова и Уварова философия изгоняется из программ университетов, поскольку «польза её не доказана, а вред возможен», но она находит свое место в студенческих кружках и в дворянских салонах.

Александр II, преодолевая жесточайшее сопротивление консерваторов, реформой 1861 года разрешает самый больной для России на протяжении многих столетий «крестьянский вопрос», создав тем самым условия для формирования буржуазного социально-экономического уклада, когда общество «перевернулось» (оценка Л. Толстого). В период царствования Александра-освободителя основное внимание общества было обращено на начавшуюся социальную диффузию, которая особенно проявилась в среде дворянского сословия и в деревне. Теоретическая мысль политизируется. Вместо бывших ранее классов и сословий формируются два социальных полюса – богатство и бедность; из слоев и групп, оказавшихся в промежуточном состоянии, складывается своеобразное братство «страдальцев за народ» – мыслящая и творческая интеллигенция, жадно усваивающая любые «освободительные теории», разрабатывающая свои, от либерально-реформаторских до «динамитных». Бомба, брошенная Каляевым и разнесшая в клочья экипаж Александра II, кладет конец начавшейся эпохе мучительного периода раннего капитализма: над Россией нависла политическая реакция Александра III и тень грядущей пролетарской революции. Своеобразная поляризация произошла и в сфере философских интересов: России стали известны все направления философской мысли Европы, от религиозно-мистических до вульгарно-материалистических. Общество стало перед проблемами социального будущего, перед проблемами отыскания устойчивого мировоззрения; не последнее место отводилось спорам о судьбе религиозного сознания и религии вообще.

Если попытаться дать общую характеристику философского процесса в России XIX века крупным планом, то получится такая картина:

а) Теистическая философия духовных академий и семинарий, имеющая назначение обоснования «истин» религии и основного богословия. Как правило, профессора академий часто издавали свои труды для знакомства с ними «светского» общества. Эти работы отличают их теоретическая грамотность, глубокое знание истории философии и умение использовать наследие прошлых веков для современной аргументации своих положений. Так, первым историком русской философии был профессор Казанской духовной академии архимандрит Гавриил, а первый в России философский словарь («Философский лексикон») подготовил и издал профессор Киевской духовной академии С. С. Гогоцкий, которым пользуются и философы нынешнего времени.

б) Светская философия, читаемая профессорами и приват-доцентами в университетах и гимназиях. Авторы курсов могли читать философию вне каких-либо канонов, главным было соблюдение требований духовной и светской цензуры: в курсе не должно быть материализма и атеизма, покушений на российское общественно-политическое устройство. Курс философии в основном носил компилятивный характер («с бору по сосенке»), где рядом уживались как чисто философские проблемы, так и проблемы логики, эстетики, всеобщей истории, идеи Шеллинга и Гегеля. Материализма можно было касаться лишь отчасти, но только в «обличительном плане». Потому в российских университетах ярких фигур профессоров-философов не выросло.

в) «Кружковая философия», развившаяся внутри самой студенческой среды и окончившей университетские курсы молодежи.

Этот канал развития философского мышления оказался наиболее плодовитым на идеи и становление культуры философского мышления, в наибольшей степени замкнутым на проблемы российской действительности, наиболее радикальным по своим конечным выводам; мысль, идея как бы доводилась до «точки», будь то крайний радикализм или крайний консерватизм. Золотой середины в молодежной среде не знали (видимо, здесь сказался характерный менталитет русского мышления – доводить всё до «упора»). Ниже остановимся кратко на содержании второго направления философских исканий, и обстоятельно – третьего.

Если в XVIII веке Петр прорубил «окно в Европу», то в XIX оно превратилось в широкую дверь: Россия активно осваивала интеллектуальный материал Запада, перерабатывала его, превращала в национальное достояние. В России стали «своими» Вольтер, Бэкон, Гоббс, Локк, Руссо, Гельвеций. Их знали и изучали. Философия Канта в России не прижилась. Особая судьба выпала на долю философии Шеллинга и Гегеля, заимевших в России своих авторитетных пропагандистов и защитников, о материалистической и атеистической философии Фейербаха было приказано «молчать», не употреблять в печати его имени. О существовании философии Шеллинга и её благотворном значении для естествознания первым заговорил профессор Петербургской медико-хирургической академии Д. Велланский. В Петербургском университете философские идеи использовал правовед Куницын, ссылавшийся на идеи Руссо, Гоббса и Гегеля при чтении курса гражданского права, а также профессор философии А. Галич, пытавшийся «по иностранным руководствам» излагать историю философии, написавший даже учебник с таким названием. Оба этих профессора были своевременно «замечены» попечителем (инспектором) Петербургского учебного округа Руничем и уволены из университета.

В Московском университете атмосфера была менее напряженной, поскольку он находился далеко от официальной столицы Российской империи и всесильного III Отделения Его Величества канцелярии, осуществлявшего контроль за благонадежностью всех граждан России. Многие годы философию в университете читал Давыдов, запомнившийся студентам своим угодничеством перед начальством всех уровней, но не творческим характером своих лекций. Профессор минералогии Павлов свел свой лекционный курс к изложению положений философии Шеллинга. И готов был продолжать свою лекцию даже на перерыве, если находились желающие его послушать. Творчески мыслящим профессором показал себя Дядьковский, но он был своевременно замечен начальством и уволен из университета, не проработав в нем и трех лет (хотя в то время конкурсный срок был продолжительностью в 25 лет).

Интересной личностью среди профессоров Московского университета был профессор философии, а после запрещения её преподавания – логики и эстетики Н. А. Надеждин, с именем которого историки и связывают формирование интереса к философии в студенческой среде. Кроме преподавания, Надеждин несколько лет издавал журнал «Телескоп» и литературное приложение к нему «Молва», в которых печаталось «всея и все», если только оно проходило цензуру. Цензором Цензурный комитет назначил ректора университета Болдырева, который переложил эти обязанности на самого издателя – на Надеждина. Журнал просуществовал до опубликования в нем «Философического письма» П. Чаадаева, после чего журнал был закрыт, Надеждин уволен из университета и на 5 лет отправлен в Сольвычегодск, а Болдырев – в Новороссийский университет (Одесса).

Под влиянием Надеждина сложился философский кружок вокруг Н. Станкевича, в котором мужали будущие «гегелисты», «социалисты», «анархисты», там же находились и те, кто позже разрабатывал философские основы славянофильства. Несколько особняком от университетских кругов стояло молодежное «общество любомудрия», центральными фигурами в котором были князь Одоевский, издатель журнала «Мнемозина» Кюхельбекер, начинающий поэт Веневитинов. К любомудрам примыкал Иван Киреевский, но он одинаково был «своим» и в кругу Станкевича. Большую роль в духовной жизни Москвы играли салоны в частных домах: молодежь часто собиралась в доме Елагиных, Аксаковых, Огарева, на съемной квартире у Чаадаева. В процессе распития чая (и не только чая!) рассуждали о философии, явлениях культурной жизни, проблемах российской действительности, поскольку режим «николаевского правления» вошел в историю.

После подавления выступления декабристов по России «пронеслась дикая николаевская охота» (Герцен), общество внешне затаилось, но мыслительная деятельность только активизировалась. В теоретических исканиях объединились представители либерального дворянства, разночинцы, представители «свободных профессий». Сын уездного лекаря В. Белинский оказался в одном кружке с сыном тверского губернатора М. Бакуниным; на литературно-философские вечера князя Одоевского собиралось до сотни человек, когда рядом оказывались представители московской знати и иностранные дипломаты, гвардейские офицеры и театральные критики, студенты-старшекурсники Московского университета. Всех объединяли стоящие перед Россией социально-политические проблемы, но разъединяли – выдвигаемые концепции их решения.

К началу 40-х годов общество несколько успокаивается. Центр интеллектуальной жизни постепенно смещается в Петербург, а Москва становится центром славянофильской идеологии и философии, духовной оппозицией «прозападному» Петербургу. Славянофильство – это, в основном, социально-политическая доктрина, но большое место в ней занимали и поиски соответствующих философских основ, которые мыслились как оригинально-русские, но одновременно и вселенские, несли бы в себе должную рациональную убедительность, но были бы не похожими на западноевропейские теории, в которых рационализм убил Бога и религиозную веру. Как можно видеть, в философской области задача перед новым движением стояла практически невыполнимая, но их ближайшей целью было расквитаться с московскими «гегелистами», а с влиянием многих из них приходилось считаться.

Белинский перебрался в Петербург в 1841 году. Начал приобщаться к философии еще в студенческие годы, а результатом этого приобщения явилась его первая объемистая критическая статья «Литературные мечтания», опубликованная в «Молве» Надеждина, написанная в идеалистическом духе под сильным влиянием шеллингианства. При всем бунтарстве своего характера Белинский длительный срок находился под влиянием идеализма, сперва философского, а потом и чисто «сократического» (его надежда перевоспитать все общество через искусство, поскольку оно содержит самую сущностную для человека идею); Белинскому мы обязаны, пожалуй, лучшей характеристикой философии Гегеля, которая имеется в русской литературе. Приводим её: «Гегель сделал из философии науку, и величайшая заслуга этого величайшего мыслителя нового мира состоит в его методе спекулятивного мышления, до того верном и крепком, что только на его же основании и можно опровергнуть те из результатов его философии, которые теперь недостаточны или неверны: Гегель тогда только ошибался в приложениях, когда изменял собственному методу. В лице Гегеля философия достигла высшего своего развития, но вместе с ним же она и кончилась, как знание таинственное и чуждое жизни; возмужавшая и окрепшая, отныне философия возвращается в жизнь, от докучливого шума которой некогда вынуждена была удалиться, чтобы наедине и в тиши познать самое себя» (Антология... Т. 4. С. 138).

В молодые годы другом и единомышленником Белинского был Михаил Бакунин, будущий теоретик анархизма, основатель «бакунизма» внутри европейского рабочего движения, непримиримый противник всякого насилия над личностью, открытый противник российского самодержавия, дважды приговоренный к смерти за участие в баррикадных боях в Европе в конце 40-х годов. Но умер он своей смертью.

В кружке Станкевича Бакунин появился в середине 30-х годов, уволившись из гвардии, приступив сразу к штудированию Гегеля (превосходное владение немецким языком позволило ему делать это). Позже он увлек этим занятием Станкевича и сделался «консультантом» в вопросах понимания гегельянства для Белинского. При изучении философии Гегеля Бакунин дошел лишь до гегелевского учения о ведущей роли противоречия в развитии, после чего Бакунину «все стало ясно», и к Гегелю он больше не возвращался, поскольку философская основа будущего анархизма была найдена. «Дайте же нам довериться вечному духу, который только потому разрушает и уничтожает, что он есть неисчерпаемый и вечно-созидающий источник всякой жизни. Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть» (М. А. Бакунин. Собрание сочинений. Т. З. С. 48).

К числу молодых философов Москвы относится также и «гегелист» А. И. Герцен, хотя сам он называл себя «социалистом», поскольку он со своим другом Н. Огаревым прилежно штудировал Сен-Симона. За свой «социализм» ему пришлось несколько лет провести в ссылке в ряде городов среднего Поволжья, начиная с Пензы. В 1839 году он уже был снова в Москве, встретился со своими оппонентами – «гегелистами», рассорился с ними по теоретическим соображениям и... засел изучать Гегеля, одновременно ведя философский дневник и работая над серией статей «Дилетантизм в науке». Его статьи о дилетантизме – это картина его материалистической переработки гегелевского идеализма, завершившаяся написанием Герценом его основной философской работы «Письма об изучении природы», в которой автор стремится материалистически переосмыслить картину мира, изложенную Гегелем в его «Энциклопедии философских наук».

Герцен оставил объемистые мемуары «Былое и думы», где описана картина теоретических исканий московской молодежи периода 30–40-х годов, многочисленные кружки и дворянские салоны, где велись ожесточенные философские споры как вокруг философии, так и вокруг теорий того или иного европейского мыслителя. Мемуары полны живых зарисовок, поднимающихся к высотам философии юных мыслителей, начиная от Белинского и заканчивая Хомяковым, которого Герцен, не очень склонный к похвалам, называет «бретером диалектики», а А. С. Хомяков стоял у истоков зарождения славянофильства.