Я в сотый раз опять начну сначала

Он всегда улыбался. А когда он занимался любовью, то иногда кричал. Крик этот разносился не только в пространстве, но и во времени. Через несколько месяцев, этот душераздирающий крик преобразовывался каким-то сверхъестественным методом в тонкий пронзительный крик младенца. Не понятно почему, но крик этот был похож на его собственный. Эти крики множились год от года, росли и постепенно полифония звуков превращалась в некую какофонию. Унисонность была исключена. И не только потому, что возрастная категория звуков была различной. И не только потому, что мужские басы ни как не хотели сочетаться с высокими тонами противоположных полов. Крики различались по глубине подачи. По своему внутреннему содержанию. По уровню и пронзительности. По глубине и томности. Всё это со временем превратилось в невыносимый рокот, канонаду, рёв. И он оглох.

Прошли годы и он постарел. Все в Доме знали старика. И не оттого, что он все время лез на глаза напротив, он тихо брел по дворику, по устоявшемуся за годы маршруту: подъезд - мусорный бак - подъезд - к себе, на второй этаж, за обшарпанную дверь с остатками обгорелого дерматина (пацаны лет пять назад подожгли, сейчас уже в армию поуходили, а дверь все та же), в застоялую вонь стариковского мирка. Либо тихонько сидел на скамейке из двух досок, невесомо нависнув над пустотой, оставшейся от исчезнувшей третьей.
С ним здоровались все, и взрослые и дети Дома. Он даже не кивал в ответ, но с ним все равно здоровались. Дети потому, что он был здесь самым старым, и они всегда помнили его таким. Он никогда не был молодым. Таким он пришел в их мир, в их Дом. Пришел задолго до того, как родились их братья и сестры, папы и мамы, дедушки и бабушки.
Взрослые здоровались по привычке людей, проживающих в Доме с маленьким колодцем-двориком. Таких двориков почти не осталось на земле. Дом обнимал дворик обшарпанными стенами, как обнимает дед своего внука, который еще не научился ходить самостоятельно, и неясно, кто из них двоих больше нуждается в этом объятии.
Дворничиха выходила из подсобки, летом с метлой, зимой с лопатой, приветствовала старика: Здоров, что-ли, Саныч! (она ласково тянула: Са-аныч), что-то мела и скребла для виду, но в конце концов все равно садилась рядышком на скамейку. В ее руке обязательно
оказывалось то яблоко, то сигарета, которые перекочевывали в карман старика. Она что-то нашептывала ему в мохнатое бледное ухо, и на лице ее была написана неподдельная нежность. Это было странно видеть случайным свидетелям, и взрослым и детям. Что это, любовь?
Ну какая может быть любовь у старика с толстой и тоже давно состарившейся дворничихой? Конечно, вдова, мужа давно потеряла, вниманием мужским куда как не избалована, но причем здесь старик? Тут таилась какая-то тайна. Тем более что старик не мог воспринимать ее слова всерьез. Он их вообще не мог воспринимать. Он был абсолютно глухой.

Тем не менее, этот недостаток помогал ему выжить в этом сером, безнравственном, иногда даже жестоком мире. Мир звуков сейчас был чужд ему. Он не мог слышать много прекрасных вещей. Пение птиц, шум листвы, музыку, голоса дорогих и милых его сердцу людей. Всё это он помнил. И благодаря этому, он всё это слышал, но как то по особенному. Он слышал все эти звуки чем-то другим. Скорее даже не слышал, а воспринимал. Через какой-то новый орган, появившийся у него где то внутри. В душе. Скорей всего эта часть, давно уже не молодого организма, была в нём всегда, с рождения, но существовала в каком то анабиозе, пока в ней не появилась потребность. Затем она включилась и начала действовать. Теперь им воспринимались звуки только милые его сердцу. Всё же отрицательное, негативное в которое были вложены злость, зависть, вражда или просто ложь он не слышал. Всё это получалось благодаря тому, что общаясь с людьми по своему обыкновению Саныч смотрел им в глаза. Оказалось всё очень просто. Если человек разговаривал с ним только лишь для того чтобы что-то сказать, не вкладывая в суть сказанного смысл, он не мог понять о чём речь. Организм сам отторгал ненужную шелуху словоблудства. Но если при общении, глаза собеседника показывали состояние его души, то всё понималось и без звука. Тут же, образовывалась не видимая связь, ниточка, по которой внутреннее состояние собеседника, не то что угадывалось, а проникало внутрь его. В самое сердце. В душу. Проникало настолько, что Саныч просто растворялся в собеседнике, начинал чувствовать так же как и он, человек напротив, раскрывающийся для него без остатка.

Так получилось и с дворничихой. Которая за последние несколько лет, так к нему привязалась, что уже не представляла, как она выйдет и не увидит его, сидящим всё на той же скамейке, всё в той же позе, с тем же отрешённым и мечтательным выражением лица. Скорей всего и он привязался к ней, простой, незатейливой, но очень доброй женщине. Именно потому, что от неё всегда веяло добротой, нежностью и какой-то любовью. Была ли это любовью к мужчине, к брату, к отцу, неизвестно. Эта была просто любовь. Любовь как она есть. Она существовала отдельно от них, но её не было, когда они не были рядом. Именно она помогала им общаться. А может общались они благодаря ей, но когда они были вдвоём их всегда было трое. Он, она и любовь.

Порой они сидели часами, на этой, такой же старой как они сами скамейке. Ни проронив ни слова. А только изредка поглядывая в глаза друг другу. Она вспоминала свою жизнь. Порой безрассудную и бесшабашную, порой тяжёлую, но все же прожитую не зря. Со смыслом, победами, разочарованиями и со своими результатами. К чему она шла всю жизнь? К чему стремилась? Может быть, именно к этим молчаливым диалогам на скамейке, которые позволяли ей сейчас почувствовать необходимость в себе. Нужность кому-то и одновременно душевное единение с подобным себе существом.

Скорей всего они были нужны друг другу. Всю свою жизнь Саныч, больше всего на свете, любил дарить радость. И от этого получал огромное наслаждение. Быть нужным кому-то, цель, к которой он всегда стремился. Иногда это у него получалось, иногда нет. Образовывались новые связи, рвались старые, появлялись и уходили друзья. И всегда всё это отражалось, как в зеркале, на его душевном состоянии. Только одно чувство, всегда было чуждо ему, это чёрствость.

Последние годы с ним стали происходить странные вещи. Он давно уже привык ничему не удивляться, но жизнь - штука сложная, и она не потерпела той простоты и предсказуемости, которую обрели все происходящие вокруг старика события.
Однажды он проснулся ночью от ломоты в ребрах. Правый бок ломило ноющей сосущей болью. Старик повернулся в кровати, пробуя отыскать щадящую позу, но боль не отпускала. Закончилась она лишь под утро, но сна уже не было.
К обеду, выйдя по своему обыкновению во двор, он заметил троих людей, что-то озабоченно обсуждавших возле пожарной лестницы. Один из них, представительный, в шляпе, указывая вверх, что-то говорил женщине из КСК, а та ему в ответ что-то возмущенно доказывала. Третий, молодой парень, фотографировал стену Дома. "Комиссия, -решил старик, -ремонт будут делать. Да его не ремонтировать, его сносить пора. Чего зря деньги тратить?"
Из дома вышли несколько жильцов и присоединились к спорящим. Пенсионерка Катька Войтенко из четырнадцатой квартиры протолкалась к начальству, и затрясла чем-то перед носом у представительного. "Вот курица",-подумал старик. "Что раскудахталась... Пойти, посмотреть..." Когда он подошел к толпе, многие уже стояли, разинув рты, смотрели наверх.
Там, на правой стене Дома, как раз через окно Катьки и вниз, к фундаменту, пролегла трещина. Еще вчера ее не было.

Саныч поднял голову, посмотрел на образовавшуюся трещину, затем окинул взглядом весь дом, да так и замер. Он вдруг увидел его, этот старенький, обшарпанный, такой же как и он дом. Поразительные вещи иногда происходят с нами. В своей повседневности мы иногда не обращаем внимания на окружающие нас предметы, вещи, события. Относимся к ним с порой присущим нам равнодушием. То есть ни как не относимся. Мы пренебрегаем хоть каким то отношением к этим предметам, не обращаем на них порой ни какого внимания. Тем не менее, они есть, они существуют, так же как и мы. Они живут. Но в отличии от нас, не своей, а нашей жизнью.

На склоне лет люди становятся более сентиментальными, рассудительными, с философским отношениям к событиям, ко времени, к предметам. К нашему герою это относиться не в меньшей мере. Чем для него является этот ДОМ? Как он к нему относится? Что он для него значит? Давно уже перед Санычем вставали эти вопросы. И также давно он пытался найти ответ на них и надо сказать не всегда безуспешно. Когда он начинал размышлять обо всём этом, ему помогала способность находить аллегории. Сопоставлять истинность вещей и субъективность отношения к ним. Найти ответ, на казалось бы не разрешимый вопрос, помогала его способность подойти к проблеме с неожиданной стороны. Со стороны предположений и условностей. Предположений на первый взгляд казавшихся абсурдом, фантастикой, иллюзией.

К примеру, рассуждать о превратностях времени, ему было удобнее, рассматривая прошедшее и будущее в пространственных рамках. Например, в так называемой "оболочке водителя дальнобойщика". Свой не близкий путь начинает он с раннего утра, пока ещё не встало солнце, пока темно, пока всё окружающее пространство спрятано от глаз неумолимой пеленой ночи. Пока весь мир, всё окружающее спит, затихло или просто молчит. Это всё есть, но его не видно. Вся природа где-то там. Чувствуешь что рядом, но не ощутимо и не просматривается. Так и младенец, появляясь на свет божий, начинает свой жизненный путь, для себя с темноты. И только по истечении времени его "рейс" освещается ласкающими лучами восходящего в первый раз в его жизни солнца. В дальнейшем в его жизни будет не мало восходов и закатов, лет и зим, голубого и безоблачного неба, нахлынувшей хмари и всепоглощающего ливня, препятствующего любому продвижению вперёд. Дорога по которой он идёт также неминуемо будет меняться от гладкого асфальта до непроходимых дорог, находящихся вдали от населённых пунктов и грозящих путнику застрять на месте и остаться там на долго, если не навсегда.

Рассуждая таким образом, Саныч понял, что нельзя грустить о прошедшем. По меньшей мере, глупо, жалеть о прошедшей молодости, как о прекраснейшем времени его жизни. На протяжении всего пути есть и будут прекрасные дни, красивые закаты, ласкающее весеннее солнце, интересные попутчики и новые открытия всего, что тебя окружает. А стремиться нужно только лишь к одному. Доехать до станции назначения. Достойно и без потерь.

Так и ДОМ для него являлся не просто зданием со стенами, окнами, дверями, крышей. Он являл собой отражение его, Саныча, внутреннего содержания. Ячейками его памяти, души, собственного "Я". Иногда Саныч даже задумывался, существовал ли ДОМ вообще, или он только плод его больного воображения. Созданный для того, чтобы что-то понять. Вполне вероятно, что он давно сослужил свою службу создания цепочки умозаключений для анализа бытия. Но не пропал и не растаял как туман, а как раз наоборот материализовался. И на данный момент возвеличивался вокруг дворика явным подтверждением мыслей старика.

Стоя сейчас перед ним среди этих людей, шумно обсуждающих ситуацию с трещиной, он смотрел на это, не весть кем построенное изваяние и как будто чувствовал его. Его боль, переживания, отношение ко всем живущим внутри него, ко всему окружающему.

Саныч смотрел на ДОМ.

ДОМ смотрел на него. Смотрел всеми своими глазами-окнами. Одно смотрело с интересом, другое с прищуром, третье с грустью и опытом прожитых лет. Некоторые смотрели с надеждой, на заботливое отношение и отсутствие безразличие со стороны всех тех, кто составлял его внутреннее содержание.

Интерес существования этого здания как некого организма, для Саныча проявлялся в полной мере, когда он смотрел на мир глазами ДОМа. Попадая в ту или иную квартиру, он мог посмотреть на то, что твориться там за стеклом, глазами его хозяев. Увидеть дворик, деревья, людей, небо, отсюда, в этом ракурсе, было для Саныча не менее увлекательно, чем наблюдать всё это снаружи. Из каждой ячейки всё происходящее за окном виделось по своему. Краски и полутона происходящему придавало отношение хозяев к жизни, к себе, к самому существованию всего окружающего. Кто-то относился с неприязнью ко всему тому, что происходило снаружи. Порой даже с ненавистью, обвиняя за всё негативное, что происходило там за окном всех и вся. Кто-то наоборот, по настоящему жил только вне дома и квартиры. Поэтому смотреть из таких окон, таким взглядом было для него весьма поучительно. Особенно любил Саныч смотреть из окон, в квартирах где проживали дети. Это всё равно, что смотреть на мир глазами детей. Смотря из чужих окон, он смотрел на всё глазами других людей. Он любил это делать. Но только находясь в гостях.

Он вообще любил ходить в гости. В каждой квартире ДОМА проживали люди, которых он по кокой-то неясной для самого себя причине знал всегда. И что самое удивительное его тоже знали все. В каждой квартире ему были рады, или по крайней мере, не выказывали неприязни.

В своей же квартире его посещали совсем другие мысли. Например о жизни или о смерти.

Бытует мнение что смерть, размышлял Саныч - это продолжение жизни. Так ли это? Насколько правомерна эта мысль? Не составные ли это части чего-то одного? Общего! Мысли об этом человеку нормальному, с обывательской точки зрения, приходят редко. Зачастую они посещают нас лишь в периоды депрессии или в моменты ярких, порой незабываемых впечатлений.

Всё чему нас учат, с чем мы сталкиваемся в своей повседневности, говорит о том, что жизнь - это материя, существующая во времени и в пространстве. Если эту мысль принять за основу, то всё остальное есть то, что принято называть смертью. Именно "принято называть" поскольку все, что не материально, существует само по себе, не имея временных и пространственных рамок. Для многих из нас смерть ассоциируется с пустотой и вакуумом. Это действительно так, если размышлять об этом, вооружившись законами материализма.

Для нас людей, объективно и существенно лишь то, что можно увидеть, ощутить и прочувствовать. Процессы же существующие вне нашего понимания считаются нами не реальными.

Что есть сон? Можно ли оспорить тот факт, что во сне мы продолжаем жить? Существуем ли мы в своих снах? Конечно же, да. Мы в них живём, двигаемся, летаем, фантазируем, любим, спорим, ругаемся, удивляемся, в общем делаем всё то, чем мы занимаемся в жизни, скажем так повседневной или естественной. А то что происходит помимо, во вне этой естественной жизни, происходит ли в действительности? Можно ли выяснить или хотя бы приблизится к истинности понимания всего, что с нами происходит. И возможно ли понять, как ко всему этому относится.

История религий основана на жизни после смерти. Тоесть на виртуальном существовании. На виртуальной жизни. На существовании вне пространства и времени. Во сне, как уже было сказано, мы существуем, всё в той же субстанции вне времени и пространства. Наркоман, заполучив необходимую дозу, попадает не в ту же ли самую виртуальную жизнь? Спиртное делает с человеком то же, ставит его на грань естества и виртуальности. Во всех этих примерах мы, люди, попадаем туда, где действуют совсем другие законы. А если мы все-таки куда-то попадаем, значит, это тоже жизнь. Жизнь после жизни.

Нам кажется, что мы этого не знаем. Нам хотелось бы прочувствовать как там. Извечное стремление человека выйти за круг естества и окунуться в ирреальный образ способный одновременно быть везде и не существовать вовсе. Побыв или скорей не побыв ни в чьей "шкуре" вернуться назад и оценить где, а вернее будет сказать как лучше.

Чем больше Саныч думал об этом, тем всё больше вопросов, по этому поводу у него возникало………………………..