Часть третья 6 страница

– Где они?

Чуть заметно пожала плечами.

– Я одна.

– Так я и поверил.

Шла дальше, не отвечал. Кивком указала на свободную скамейку у дорожки, под деревьями. Словно и вправду явилась из Тартара: холодная, невозмутимая.

Мы подошли к скамейке. Она села с краю, я – посредине, лицом к ней. Меня бесило, что она не глядит в мою сторону, не выказывает ни тени раскаянья; молчит как рыба.

– Я жду, – сказал я. – Как три с половиной месяца ждал.

Развязала платок, встряхнула головой. Волосы отросли, как при нашем знакомстве, на коже слабый загар. С первого же взгляда я понял – и от этого растерялся еще сильнее – что Лилия затмила Алисон в моей памяти; о первой я помнил одно лестное, о второй – одно плохое. Из-под пиджака выглядывала светло-коричневая блузка. Костюм дорогой; похоже, Кончис ей заплатил. Красивая, желанная даже без… я вспомнил Парнас, другие ее обличья. Она не отрывала глаз от своих туфель с низким каблуком.

Я отвернулся.

– Чтобы сразу внести ясность. – Молчание. – Я простил тебе тот подлый летний розыгрыш. Простил бабскую мелочную мстительность… ты же заставила меня так долго ждать.

Пожала плечами. После паузы:

– Но?

– Но я хочу знать, чего вы добивались в тот день Афинах. Чего добивались все это время. И добиваетесь сейчас.

– А дальше что?

– Дальше посмотрим.

Вынула из сумочки сигареты, закурила; с подчеркнутой вежливостью протянула пачку мне.

– Нет, спасибо, – сказал я.

Она смотрела вдаль, на изысканные постройки Камберленд-террейс, что спускаются к парку. Кремовая штукатурка, белые рельефы карнизов, небесный негромкий тон.

Подбежал пудель. Я дрыгнул ногой, а она – погладила его по голове. Женский зов: «Тина! Радость моя! Ко мне!» Раньше мы бы насмешливо переглянулись. Она снова принялась разглядывать архитектуру. Я осмотрелся. На скамейках неподалеку – сидят, наблюдают. Вдруг Показалось: людный парк – сцена, за каждым кустом лазутчик. Я вынул свою пачку, закурил, напрягся: взгляни на меня! Не взглянула.

– Алисон.

Посмотрела искоса, отвела глаза. В пальцах дымилась сигарета. Словно ничто не могло заставить ее заговорить. С платана сорвался лист, косо спланировал, чиркнул по юбке. Она нагнулась, подняла его, разгладила на колене желтые зубчики. На дальний конец скамьи сел индиец. Потертое черное пальто, белый шарф; узкое лицо. Маленький, несчастный в давяще-чуждой стране; официант, раб дешевой закусочной? Я придвинулся к ней, понизил голос, следя, чтобы слова звучали так же сухо, как у нее.

– Как насчет Кемп?

– Нико, прекрати меня допрашивать. Сейчас же прекрати.

Мое имя; что-то подалось. Нет – все та же замкнутость, настороженность.

– Они наблюдают? Они где-то здесь?

Сердитый вздох.

– Они здесь?

– Нет. – И сразу поправилась: – Не знаю.

– Значит, здесь.

Она все отводила глаза. Произнесла тихо, почти устало:

– Дело теперь не в них.

Долгая пауза.

– Ты лжешь мне? Вот так, в лицо? – спросил я. Поправила волосы; волосы, запястье, ее манера встряхивать головой. Мелькнула мочка уха. Меня охватила ярость, словно я лишился принадлежащего мне по праву.

– А я считал тебя единственной, кому можно верить. Ты хоть понимаешь, что я пережил летом? Когда получил письмо, эти цветы…

– Если вспоминать, кто что пережил… – сказала она.

Все мои усилия пропадали втуне; у нее на уме было что-то иное. Я нащупал в кармане пальто сухой гладкий шарик – каштан на счастье. Раз вечером, в кино, мне сунула его Джоджо, завернув в фантик: шотландский юмор. Джоджо… может, в этот момент, в миле-другой отсюда, за кирпичом и шумом машин, она закадрила еще кого-то, медленно прощаясь с девичеством; ее кургузая рука во тьме кинозала. Внезапно мне захотелось взять руку Алисон в свою.

Я вновь произнес ее имя.

Но она непреклонно (не тронь!) отбросила желтый лист.

– Я приехала в Лондон переоформить квартиру.

Возвращаюсь в Австралию.

– В такую даль из-за подобной ерунды?

– И повидаться с тобой.

– Милая встреча.

– На случай, если… – Не договорила.

– Если?

– Я не хотела приходить.

– Так зачем пришла? – Пожала плечами. – Заставили, что ли?

Нет, не ответит. Загадочная, почти незнакомая; отступи назад, пытайся снова; и увидишь свои край впервые. Будто некогда податливое, доступное, как солонка на обеденном столе, ныне заключено в фиал, стало сакральным. Но я знал Алисон. Знал, как она перенимает окраску и привычки тех, кого любит или уважает, хоть в глубине ее души и таится непокорство. И знал, откуда эта замкнутость. Рядом со мной сидела жрица из храма Деметры.

Пора перейти к делу.

– Куда ты поехала из Афин? Домой?

– Возможно. Я перевел дух.

– Ты хоть вспоминала обо мне?

– Иногда.

– У тебя кто-нибудь есть?

– Нет, – помедлив, ответила она.

– Не слышу уверенности в голосе.

– Всегда кто-нибудь найдется… если поискать.

– А ты искала?

– У меня никого нет, – сказала она.

– «Никого» – значит, и меня тоже?

– И тебя тоже, с того самого… дня.

Угрюмый, нарочито устремленный вдаль профиль. Чувствуя мой взгляд, она следила за каким-то прохожим, словно он интересовал ее больше, чем я.

– Что я должен сделать? Заключить тебя в объятия? Пасть на колени? Чего им надо?

– Не понимаю, о чем ты.

– Нет, понимаешь, черт побери!

Быстро посмотрела на меня, отвела глаза.

– В тот день я тебя раскусила, – сказала она. – И конец. Такое не забывается.

– Но в тот же день мы любили друг друга. Такое тоже, в общем, не забывается.

Набрала воздуха, словно собираясь сказать колкость; ну скажи что-нибудь, все равно что, хоть колкость; сдерживая бешенство, я старался говорить спокойно.

– Там, в горах, я в какой-то момент любил по-настоящему. Ты это поняла, тут и гадать нечего. Я видел – ты поняла. Я слишком хорошо тебя знаю и потому уверен: поняла, запомнила. – И добавил: – Я не секс имею в виду.

Снова помедлила, прежде чем ответить.

– На кой мне помнить? Наоборот, я должна была поскорее забыть.

– И на этот вопрос ответ тебе известен.

– Неужели?

– Алисон… – сказал я.

– Отодвинься. Пожалуйста, отодвинься.

Я не видел ее глаз. Но в голосе слышалась неявная дрожь, глубинная, словно трепетали нейроны. Не поворачиваясь, она сказала:

– Ну да, я понимаю. – Пряча лицо, достала еще сигарету, закурила. – Или – понимала. Когда любила тебя. Что бы ты ни сказал, что бы ни сделал, все было важно. В духовном плане. Все задевало, волновало меня. Подавляло и… – Перевела дыхание. – Скажем, сидишь ты после всего в этом павильоне и смотришь на меня, как на шлюху, что ли, и…

– Я растерялся. Бога ради…

Тут я прикоснулся к ней, положил руку на плечо, но она сбросила руку. Чтобы расслышать, я придвинулся ближе.

– Быть с тобой – все равно что упрашивать: мучь меня, терзай. Задай мне жару. Ведь…

– Алисон.

– Да, сейчас ты хороший. Сейчас ты хороший. Лучше некуда. Но это – на неделю, на месяц. А потом – снова-здорово.

Она не плакала – я заглянул ей в лицо. Я смутно догадывался, что она играет и не играет одновременно. Пусть она выучила свои слова наизусть – и все же они искренни.

– Ты же все равно уезжаешь в Австралию.

Я сказал это мягко, без иронии, но она посмотрела так, точно я грязно выругался. Я сдуру улыбнулся, протянул руку. Тут она вскочила. Пересекла дорожку, прошла меж деревьев на газон. И почти сразу замерла.

Как порыв это выглядело правдоподобно, как поступок – не слишком, особенно остановка. Нечто в ее позе, в повороте головы… и вдруг меня озарило. Газон простирался на четверть мили, до границы парка. За ним вздымался фасад Камберленд-террейс: статуи эпохи Регентства, изящные окна.

Множество окон, изваяния античных божеств. Парк просматривался оттуда, как с бельэтажа. Вот к чему ухищрения Алисон – выманить меня из павильона, сесть на нужную скамейку, остановиться на самом виду, поджидая меня. С меня хватит: я подошел, стал напротив, спиной к комплексу. Она опустила голову. Роль несложная: подведи глаза, сглатывай слезы.

– Вот что, Алисон. Я знаю, кто за нами наблюдает, откуда и зачем. Так вот, во-первых. Я на мели. У меня нет пристойной работы и едва ли будет. Так что я – не самая удачная партия. Во-вторых. Появись сейчас там, на аллее, Лилия и помани… не уверен, что устою. Запомни: не уверен и никогда не буду уверен. А тебе бы надо знать, что она не просто девушка, а идеал разлучницы. – Я помолчал. – И в-третьих. Как ты любезно сообщила в Афинах, в постели я далек от совершенства.

– Я этого не говорила.

Глядя на ее макушку, я ощущал своей пустые высокие окна Камберленд-террейс, белых каменных богов.

– В-четвертых. Как-то он сказал мне одну вещь. О мужчинах и женщинах. Что мы воспринимаем людей по отдельности, а вы – то, что их связывает. Отлично. Ты всегда чувствовала то, что… между нами, как его ни назови. Общее. А я – нет. И все, что я могу тебе предложить – надежда, что я тоже научусь это чувствовать.

– Можно перебить?

– Нет. Выбирай. Чем скорее, тем лучше. Я или они. Как скажешь, так и будет.

– Ты не имеешь права…

– А ты имела – тогда, в гостинице? Вот и я имею. Полное. – И добавил: – На тех же основаниях.

– Это нельзя сравнивать.

– Можно, можно. Мы поменялись ролями. – Я указал за спину, в сторону Камберленд-террейс. – У них есть все. А у меня, как и у тебя – только одно. Если ты повторишь мою ошибку, выберешь их все, а не наше с тобой будущее, обижаться нечего. Но выбрать ты должна. Здесь, при них. И сейчас.

Она взглянула на постройки, я тоже обернулся. В лучах вечернего солнца они сочились безмятежным, вышним, благостным сиянием олимпийской возгонки, каким подчас осеняются летние облака.

– Я возвращаюсь в Австралию, – сказала она, отвергая и меня, и их.

Между нами как бы разверзлась пропасть, бездонная, но невероятно узкая, такая узкая, что ее можно пересечь, сделав шажок по траве газона. Я безотрывно смотрел в ее лицо: ошеломление, упрямство, скованность. Запахло костром. Ярдах в ста прогуливался слепой – непринужденно, как зрячий. Лишь белая тросточка свидетельствовала, что он не видит.

Я направился к аллее, ведущей к южному выходу, к дому. Два шага, четыре, шесть. Десять.

– Нико!

Это прозвучало неожиданно властно, резко; без тени раскаяния. Я вмиг остановился, почти обернулся, но через силу пошел дальше. Слыша ее шаги, я не поворачивался, пока она не догнала меня. Стала футах в пяти-шести, немного запыхавшись. Она не блефовала, она действительно возвращалась в Австралию – по крайней мере, в некую Австралию мысли и чувства, чтобы коротать там век без меня. Но уйти просто так она не могла мне позволить. Боль, ярость во взгляде. Я был ей невыносим, как никогда раньше. Шагнул к ней, шагнул еще, в сердцах погрозил пальцем.

– Ты так ничего и не поняла. Все пляшешь под их дудку. Мы смотрели друг на друга, истекая злобой.

– Я пришла, потому что надеялась, что ты переменился. Не знаю, что на меня нашло. Я действовал не обдуманно и не по наитию, не хладнокровно и не в запале; сделав же, понял, что это было необходимо; я не нарушил заповедь. Выбросил руку вперед и изо всех сил хлестнул ее по левой щеке. Удар застиг ее врасплох, чуть не вывел из равновесия, она испуганно заморгала; затем медленно прижала к щеке ладонь. В бешеном ужасе мы долго глядели друг на друга; мир распался, мы очутились в открытом космосе. Пропасть хоть и узка, но бездонна. На дорожке за спиной Алисон остановились гуляющие. С лавочки вскочил какой-то мужчина. Индиец, оцепенев, уставился на нас. Она не отрывала руки от лица, глаза наполнились слезами – слезами боли, конечно, но, похоже, отчасти и растерянности.

Пока мы стояли, трепеща и взыскуя, между прошлым и будущим; пока, чтобы перерасти в слияние, разрыву не хватало пустяка, слабого жеста, попытки довериться, понять – мне открывалась истина.

За нами никто не наблюдал. Никто не стоял у окон. Театр был пуст. Это был не театр. Они внушили ей, что это театр, и она поверила им, а я ей. Не затем ли внушили, чтобы довести меня до этой черты, преподать последний урок, подвергнуть финальному испытанию?.. Я, как в «Астрее», должен был обратить в каменных истуканов львов, единорогов, волхвов и иных сказочных чудищ. Я вперился в далекие окна, в фасад, в белые торжественные силуэты на фронтоне. Что ж, логично. Прекрасный апофеоз для игры в бога. Они скрылись, оставив нас вдвоем. Я был убежден в этом… но, после всего происшедшего, мог ли не колебаться? Неужели они столь холодны, бесчеловечны… столь нелюбопытны? Поставить на кон так много и выйти из игры?

Я посмотрел на дорожку. Случайные свидетели тоже потихоньку рассасывались, потеряв интерес к этой вспышке повседневной мужской жестокости, поначалу столь занимательной. Алисон не двигалась, не отнимала ладонь от щеки, только голову опустила. Судорожно вздохнула, борясь с подступающим рыданием; затем сказала ломким, еле слышным, упавшим голосом, словно сама себе удивляясь:

– Ненавижу тебя. Ненавижу.

Я молчал, не пытаясь дотронуться до нее. Вот она подняла голову; в лице, как в словах и голосе, ничего, кроме ненависти, страдания, женской обиды, накопившейся от сотворения мира. Но в глубине серых глаз я схватил и нечто иное, чего не замечал прежде, – или замечал, но боялся осознать? – отблеск естества, что не могли заслонить ни ненависть, ни обида, ни слезы. Несмелое движение, разбитый кристалл, ждущий воссоединения. Она вновь произнесла, точно уничтожая то, что я увидел:

– Не-на-ви-жу.

– Почему же не отпускаешь меня?

Помотала склоненной до предела головой, словно вопрос был некорректен.

– Знаешь ведь, почему.

– Нет.

– Я понял это, как только увидел тебя. – Я подошел ближе. Она поднесла и другую руку к лицу, как бы предчувствуя повторный удар. – Теперь я понимаю, что означает это слово, Алисон, это твое слово. – Она ждала, закрыв лицо ладонями, будто внимая вестнику горя. – Нельзя ненавидеть того, кто стоит на коленях. Того, кто не человек без тебя.

Склоненная голова, лицо в ладонях.

Молчит, не скажет ни слова, не протянет руки, не покинет застывшее настоящее время. Все замерло в ожидании. Замерли дерева, небо осени, люди без лиц. В ивах у озера поет весеннюю песню дурашка дрозд. Голубиная стая над кровлями; кусочек свободы, случайности, воплощенная анаграмма. Откуда-то тянет гарью палой листвы.

cras amet qui numquam amavit

quique amavit сras amet[126]

[1]Роман маркиза де Сада «Жюстина, или Несчастная судьба добродетели» здесь и далее цитируется в переводе А. Царькова и С. Прохоренко.

[2] Томас Дюрфей (1653—1723) – модный литератор, состоял в переписке с множеством «сильных мира сего».

[3] «Бунтующие люди» (франц.). Аллюзия на эссе Альбера Камю «Человек бунтующий».

[4] «Бытие и ничто» (1943) – библия французского экзистенциализма, философский трактат Жана-Поля Сартра.

[5]Крупная тотализаторная фирма в Лондоне.

[6]Приложение к газете «Таймс» по проблемам образования.

[7] Редбрик (red brick, красный кирпич) – ироническое название провинциальных университетов, готовящих дипломированные кадры для местных нужд.

[8]Вы этого хотели, Жорж Дантон Вы этого хотели (франц.). Директор неверно цитирует крылатую фразу из пьесы Мольера «Жорж Данден».

[9] Роудин-скул – привилегированная женская школа близ Брайтона.

[10]Танжер считается меккой гомосексуалистов.

[11] Мэтью Смит (1870—1959) – художник, близкий к модернизму.

[12]Упоминание о Коллиуре и Валенсии в связи с Алисон – прямая отсылка к персонажу предыдущего романа Фаулза «Коллекционер» Миранде Грей, которая вспоминает о поездке в эти места со своим приятелем Пирсом.

[13]Так в Средиземноморье называют парусные суда небольшого размера.

[14]Персонаж цикла мифов о Тесее, разбойник, живущий на краю высокой прибрежной скалы.

[15]Имеется в виду Мэтью Арнольд, бывший страстным приверженцем «античной» системы воспитания молодежи.

[16]Статуя или барельеф на фронтоне здания.

[17]Мыслю… пишу, рисую – следовательно, существую (лат.)

[18]Поздравляю. – Так это… – Придется съездить в Афины. Я вам дам адресок. Вы ведь его в Афинах заработали?.. Девочки там те еще. Сплошная зараза. К ним только идиоты и ходят (франц.)

[19]Это проклятье какое-то на мне (франц.)

[20]Персонаж трагедии Уильяма Шекспира «Ромео и Джульетта». Далее многочисленные шекспировские аллюзии в тексте Фаулза не комментируются.

[21]Фрагмент поэмы Томаса Стернза Элиота «Литтл Гиддинг» приведен и переводе Андрея Сергеева.

[22] Жан-Максим Клод (1823 (24) – 1904) – французский художник, маринист.

[23]В классическом произведении французской экзистенциалистской литературы, пьесе Жана-Поля Сартра «Мухи» (на сюжет античного мифа об Оресте) засилье этих насекомых символизирует «недолжный» образ жизни.

[24]Огородное растение семейства гибискусовых.

[25]Галантерея Мирей (франц.)

[26]Да, нудновато. Но есть там и своя прелесть (франц.)

[27]Великой эпохи (франц.)

[28]Вот так (франц.)

[29] Джон Гибсон (1790—1866) – скульптор, автор известной статуи Венеры (1850), вызвавшей немало упреков в безвкусии.

[30]Главное – понять смысл (франц.)

[31]Э.М. Форстера. Эта многозначительная фраза (Only connect…) служит эпиграфом к его роману «Усадьба Говарда».

[32]Пианистами в маскарадных костюмах (франц.)

[33]Об этом как-нибудь в другой раз (франц.)

[34] Арнольд Долмеч (1858—1940) – композитор, исполнитель, педагог, музыкальных дел мастер, автор основополагающей работы «Трактовка музыкальных произведений XVII—XVIII вв.» (1915).

[35]Антология произведений для клавишных, составленная Френсисом Тригьеном в начале XVII века.

[36]Несравненной (франц.)

[37]Здесь: сокрушительном поражении (франц.)

[38]Зыбкое единодушие войны (франц.)

[39]Скорее всего, Кончис имеет в виду тот факт, что военная пенсия римским легионерам выплачивалась пайками дефицитной соли.

[40]Честь мундира (франц.)

[41]Рюмочной (франц.)

[42]По мифу, Артемида из ревности к Афродите (Астарте) натравила на прекрасного юношу Адониса дикого кабана.

[43]Аллюзия на известное высказывание Джона Донна.

[44]Благонамеренного (франц.)

[45]Живописным, но попроще Делоса (франц.)

[46]«Французский усадебный театр XVIII века» (франц.)

[47]Гостиную (франц.)

[48]Здесь: устриц (франц.)

[49]Мизанпейзаж (франц). Игра слов: ср. «мизансцена».

[50]Здесь: тонко чувствующего человека (франц.)

[51]Произведений искусства (франц.)

[52]Механическая наложница (франц.)

[53]Здесь: черт в тихом омуте (франц.)

[54]Паштета из жаворонков (франц.)

[55]Футляр (франц.)

[56]Пожарными (франц.)

[57]Дерьмо (франц.)

[58]Вот она, дорога к звездам (лат.)

[59]У. Шекспир, «Буря», акт III, сц. 2. Перевод Мих. Донского.

[60] Эммелина Панкхерст (1858—1928) – лидер суфражистского движения в Англии.

[61]Король-солнце (франц.)

[62]Горе тому, кто ее коснется (итал.). Считается, что Наполеон I произнес эту фразу во время коронации, имея в виду императорскую корону.

[63]Шайка (франц.)

[64]Напитком богов (франц.)

[65]Музыкант-гипнотизер и девушка-натурщица, центральные персонажи романа Джорджа Дюморье «Трильби» (1894).

[66]Он всегда был грустноват, так и не освоился здесь (франц.)

[67]Антология поэзии елизаветинского периода (1600), включенная обязательную школьную программу.

[68]Здесь: вдобавок ко всему (франц.)

[69]Огонь (франц.)

[70]Крылатая фраза Шерлока Холмса из новеллы Артура Конан-Дойла «Серебряная метка».

[71]Яхта Кончиса названа в честь Аретузы, нимфы из свиты богини Артемиды. Ее тезку, царевну Аретузу, греческий стихотворец XVII в. Виценпос Корнарос сделал героиней своей поэмы «Эротокритос». Новейшие поэты Греции часто обращались к этому произведению; см., например, стихотворение Сефериса «Трэш».

[72]Ястреба (лат.)

[73]Для меня, лейтенант, это самая прекрасная музыки в мире (франц.)

[74]Лейпциг благодарит вас (нем.)

[75]Колодези (лат.)

[76] Блондель Нельский – легендарный французский поэт; с помощью песни, некогда сочиненной с королем Ричардом Львиное Сердце, определил место тюремного заключения монарха.

[77]Начальные строки стихотворения Кристофера Марло «Страстный пастух – своей возлюбленной» приведены в переводе И.Н. Жданова.

[78]Вот так-то (франц.)

[79]Козлом отпущения (франц.)

[80]Антон Клюбер, седьмое июня, 4-й год Великого Безумия (франц.)

[81]Должность обязывала (франц.)

[82]Преступление, совершенное в состоянии аффекта (франц.)

[83] Джеймс Харвей (1714—1758) – религиозный эссеист, деятель методистского движения.

[84]Имеются в виду слова Джона Донна: «Смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством».

[85]Вещи уложили? – Все готово… Ну что ж, мсье. Прощайте. (франц.)

[86]Оборванная строка из стихотворения Мэри Хауитт (1799—1888) «Паучок и муха».

[87]Скорее всего, имеется в виду Уильям Эмпсон – поэт, критик, автор редактировавшегося Ф.Р. Ливисом журнала «Скрутини» – органа «кембриджской школы» литературоведения, требовавшей от литературных произведений прежде всего внятности содержания.

[88]Антология греческой эпиграммы, по преданию, составленная Мелеагром.

[89] Сэмюэл Палмер – художник-пейзажист, ученик Уильяма Блейка, типичный представитель английского романтизма.

[90]Эта и последующая реплики – аллюзия на роман маркиза де Сада «Жюстина».

[91]Согласно поэтическим воззрениям западноевропейцев на природу, бесовское существо-самка. Пользуясь сонным состоянием жертвы, вступает в соитие с мужчинами.

[92] Джордж Кроули (1780—1860) – выдающийся религиозный деятель, проповедник, литератор.

[93] Ян Христиан Смэтс (1870—1950) – южноафриканский политический деятель.

[94]Вот ужо я вас спереди и сзади. Мерзкий Фурий с Аврелием беспутным! (Катулл, перевод М.Л. Гаспарова (первая строка) и С.В. Шервинского).

[95]Человек разумный… в человека одинокого (лат.)

[96]Воспоминания Николаса путаются; как помнит читатель (гл. 29), Артемиду изображала вовсе не Лилия.

[97]Приводится максима Сэмюэля Смайлза (1812—1904), моралиста и сатирика, автора популярной книги «Как спасти самого себя».

[98]Requiescat in pace – Да упокоится в мире (лат.)

[99] Эмиль Куэ (1875—1926) – французский психотерапевт.

[100] Петер Лорре (наст. имя Ласло Левенштайн) – немецкий и американский киноактер. Амплуа – комический злодей.

[101]Здесь: Кому-кому? (франц.)

[102]Г-н Эрфе, мне надо с вами поговорить (франц.)

[103]В чем дело? (франц.)

[104]Это невозможно. (франц.)

[105]До войны (франц.)

[106]Ладно (франц.)

[107]Эти строчки представляют собой набор ласковых непристойностей, не нуждающихся в буквальном переводе с латинского.

[108]Согласно платоновской онтологии, реальный мир – лишь выморочное отражение мира идеальных сущностей (эйдосов).

[109] Эпистемология – наука о методах, границах и принципах строгого знания.

[110] Генри Грин (наст. имя Генри Винсент Йорк, 1905—1973) – модный писатель-интеллектуал. Речь идет о его романе «Любовь пунктиром» (1952)

[111] Фрэнк Реймонд Ливис – выдающийся критик и литературовед, автор нашумевшей книги «Величие традиции» (1948).

[112]Бурачок матросский… медовый аромат… (франц.)

[113]Ну, коли ты считаешь футбол подходящей темой для размышлений… (франц.)

[114] Ворон – эмблема монашеского ордена бенедиктинцев.

[115]Обиходное название «Словаря музыки и музыкантов», первое издание которого осуществлено Джорджем Гроувом (1820—1900).

[116]По рассеянности или недоброму умыслу Фаулза, Николас ищет фотографию близнецов не в той подшивке. Вырезка, показанная ему Лилией (гл. 46), была датирована 8 января 1953 года.

[117]Заглавная героиня романа (1911) Макса Бирбома.

[118]Перевод Бориса Пастернака.

[119] Джон Лемприер (ум. 1824) – автор энциклопедии «Классическая библиотека» (1788).

[120]Роман-сказка (1908) Кеннета Грэма.

[121]Королевская академия.

[122]Здание в Лондоне, где размещается архив управления налоговых сборов.

[123] Риполин – фирменное название бытового красителя.

[124] Генри Мэйхью (1812—1887) – публицист, автор очерковых книг из жизни лондонского «дна».

[125]О Стоунхендже, древнем языческом храме-обсерватории, Фаулз написал документальную книгу; именно сюда приведет своих спутников загадочный мистер Бартоломью из романа «Личинка» (1985) – приведет, дабы устроить им первую встречу со сверхъестественными существами-пришельцами, носителями Знания.

[126]

завтра познает любовь не любивший ни разу,

и тот, кто уже отлюбил, завтра познает любовь (лат.)