Глава 22 Джо‑1

Июнь 1948 – январь 1950

Сталин ввязался в азартную игру, как ему казалось – совсем безопасную. Он не считал, что блокада Берлина может спровоцировать военную реакцию со стороны США, несмотря на то что пока еще Штаты обладали монополией на ядерное оружие. Сталин не мог себе представить, что администрация Трумэна разрешит атомную бомбардировку объектов, принадлежащих Советскому Союзу, только чтобы решить спор о судьбе одного города.

В каком‑то смысле угрозы применения атомного оружия не было – как минимум на тот момент. Бомба могла послужить эффективным сдерживающим инструментом против крупномасштабных актов агрессии, но в незначительных инцидентах, которые укладывались в рамки политической конфронтации, либо в локальных войнах бомба как сдерживающий фактор была совершенно бесполезна. Ни одно государство, особенно то, которое ощущало себя лидером, ведущим мир к общему благополучию, не могло санкционировать столь мощные контрмеры, совершенно непропорциональные акту провокации.

Сталин вполне серьезно ожидал, что берлинский воздушный мост долго поддерживать не удастся и у американцев, англичан и французов не будет другого выхода, кроме как убраться из города в Восточной Германии в самом центре советской оккупационной зоны.

Блокада проверяла на прочность хладнокровие членов американского правительства. Когда работа воздушного моста была налажена, встал вопрос: что может предвещать такая изоляция? Если вторжение СССР на территорию Западной Европы было только делом времени (теперь этого не исключали многие высшие военные чины), то Америке следовало надлежащим образом подготовиться к такому развитию событий.

Но после войны Америка быстро провела демобилизацию, уменьшив контингент «обычных» вооруженных сил и положившись на атомное оружие как на надежный фактор сдерживания внешней агрессии. Через пять месяцев после капитуляции Японии около 3 миллионов военно‑служащих из рядов Американских ВВС отправили на гражданку. Таким образом, авиация неизбежно потеряла многих проверенных летчиков и их наземные команды. СССР, напротив, демобилизацию не проводил. Разведданные Американского комитета начальников штабов свидетельствовали, что Красная армия и союзные ей вооруженные силы стран Восточной Европы в состоянии быстро захватить большую часть европейского континента. Единственный фактор, который мог их сдержать, – угроза ответного удара атомными бомбами. Следовательно, Америка должна была обеспечить боеготовность своих стратегических атомных ударных сил.

А пока эти силы были очень далеки от боеготовности. Авиация столкнулась с тремя значительными проблемами. Во‑первых, атомное оружие находилось в ведении Комиссии США по атомной энергии – гражданской организации, а не у военных. «У армии не было даже одной бомбы, – вспоминал через много лет ЛеМэй. – Бомбы были слишком ужасны и опасны, чтобы доверить их военным. Они находились под замком, контролировались Комиссией по атомной энергии. У меня их не было, и я немного беспокоился, что буду делать, если они у меня окажутся».

Согласно оценкам, если придется атаковать советские войска, продвигающиеся в Европу, экипированные атомными бомбами самолеты В‑29 из 509‑й сводной группы (теперь она подчинялась Стратегическому командованию ВВС США (СК)) смогут подготовиться к заданию только за пять‑шесть дней. Сначала нужно долететь с расположенной в Нью‑ Мексико базы Розуэлл до пункта, принадлежащего Комиссии по атомной энергии, чтобы загрузить бомбы, и только

затем отправиться на передовую базу. К тому времени, как В‑29 пересекут Атлантику, война в Европе уже может завершиться, а советские территории будут хорошо защищены от налета бомбардировщиков, к тому же не защищенных истребителями.

Второй проблемой стали размеры атомного арсенала. Успешные испытания «Песчаник» показали, что собрать бомбы можно относительно быстро. В 1947 году Комиссия по атомной энергии имела примерно 13 бомб, к концу 1948 года – уже более 50. СК располагало 60 бомбардировщиками, которые нужно было модифицировать для выполнения такой задачи. Многие члены командования считали, что подобный арсенал совсем не достаточен для эффективного сдерживания.

Но, пожалуй, важнее всего был третий вопрос: сколько именно бомб есть у Америки и кто за них отвечает? Американское военное руководство особенно волновало, удастся ли в случае войны сбрасывать бомбы точно на выбранные цели. В любой операции по атомной бомбардировке советских городов, скорее всего, придется прибегнуть к нацеливанию с помощью радара, ночью, с высоты более 7500 метров. Очевидно, в таких условиях СК не могло гарантировать точный сброс атомной бомбы: возможная погрешность составит 1,5–3 километра.

Перед тем как наладить сообщение по Берлинскому воздушному мосту, проводились специальные ежегодные соревнования, чтобы совершенствовать навыки экипажей бомбардировщиков СК, точность навигации и бомбометания. Каждый экипаж должен был сбросить шесть бомб с высоты 7500 километров – три на глаз и три с нацеливанием по радару. Результаты оказались абсолютно неутешительными: средняя ошибка варьировалась от 300 метров до почти километра.

19 октября 1948 года командование СК принял ЛеМэй. Он сразу приступил к коренной реорганизации. Он начал проводить боевые учения, в рамках которых бомбы сбрасывались на учебные цели в Дейтоне штат Огайо. Условия были максимально приближены к боевым. Экипажам раздали фотографии десятилетней давности с целями. Цели были сконструированы на основе фотодонесений о советских городах – эти фотодонесения также были получены примерно десятью годами ранее. Ни экипажи, ни самолеты не летали на больших высотах. Механики не очень умело обращались с радаром. К тому же стояла плохая погода. Результаты были обескураживающими. Из 150 экипажей, участвовавших в учениях, ни один не смог выполнить поставленную задачу. Несколько экипажей едва смогли найти сам Дейтон, не говоря уже о попадании в цель. ЛеМэй сказал, что это была «самая мрачная ночь в истории американской военной авиации».

К счастью для ЛеМэя, СК не требовало воевать прямо сейчас. Берлинский воздушный мост был масштабной гуманитарной операцией, и эта операция прошла успешно. Американские, английские, французские гражданские и военные самолеты доставляли грузы – от контейнеров с углем до маленьких пакетиков с конфетами, которые на миниатюрных парашютиках летели к детям.

К январю 1949 года Сталин осознал, что ему не удастся подчинить Берлин, моря его голодом и холодом, как и не удастся выдавить из города западные державы. На советскую Восточную Германию наложили экономические санкции, снизившие импорт почти наполовину, и теперь их последствия проявлялись уже в полной мере. В феврале начались секретные переговоры, направленные на урегулирование кризиса. 12 мая блокаду сняли, и в Берлин снова пошел железнодорожный транспорт.

Тем не менее воздушный мост сохранялся до сентября, чтобы гарантировать поставку продовольствия, если СССР снова отрежет город от мира. К концу гуманитарной операции было сделано более 28 ООО вылетов и сброшено более 2 миллионов тонн угля, еды, средств первой необходимости.

Слойка

Хотя конструкторы и приняли решение, что модель РДС‑ 1 должна быть основана на бомбе «Толстяк», весной 1948 года начались экспериментальные работы над собственной советской моделью атомной бомбы. Работу выполняла небольшая группа физиков из Московского института химической физики под руководством Якова Зельдовича, который в основном работал в Арзамасе‑16. Советские ученые считали, что итоговая модель будет гораздо прогрессивнее, чем американский оригинал, вполовину меньше, но в два раза мощнее. В целом, эти мнения в значительной степени поддерживали точку зрения Капицы.

Но скоро Зельдович столкнулся с проблемой. Когда Фукс и Феклисов встретились во второй раз, в Голдерз‑Грин в Лондоне 13 марта 1948 года, Фукс передал подробный отчет о бомбе «Супер», созданной Теллером, – позже ее стали называть «классической» водородной бомбой. Хотя в документе все еще не хватало многих расчетов, которые подтверждали бы возможность создания такого оружия, эта информация буквально наэлектризовала СССР.

Берия, Сталин и Молотов получили перевод отчета 20 апреля. Через три дня Берия приказал Курчатову, Харитону и Ванникову тщательно изучить все разведданные и представить предложения о параллельной разработке «советской бомбы “Супер”». Решение дополнить работу КБ‑11 сборкой «Супер», которая получила кодовое название «РДС‑6», 10 июня одобрил Специальный Государственный Комитет.

Зельдовичу теперь поручили изучить модель «Супер» (раньше он проводил независимые исследования по термоядерному синтезу). Тем временем в Физическом институте АН СССР начали параллельное исследование под руководством Игоря Тамма. Обе научные группы знали о существовании друг друга, но отчет Фукса дали только Зельдовичу. Тамм привлек к работе наиболее талантливых молодых советских физиков: Семена Беленького, Виталия Гинзбурга, Юрия Романова и Андрея Сахарова.

Тамм, так, чтобы никто не видел, обратился к Беленькому и 27‑летнему Сахарову после институтского пятничного семинара. Он объяснил им, чем придется заниматься. «В ФИАНе[165]по постановлению Совета Министров и ЦК КПСС создается исследовательская группа. Он [Тамм] назначен руководителем группы, мы оба [Сахаров и Беленький] ее члены. Задача группы – теоретические и расчетные работы с целью выяснения возможности создания водородной бомбы», – писал позже Сахаров. Никто не спрашивал у него, согласен ли он работать над созданием термоядерного оружия. Сахаров чувствовал, что на самом деле выбора у него не было. Но это была возможность заниматься той областью физики, которую он считал подлинным раем для теоретика.

К дверям лаборатории приставили вооруженную охрану, молодых физиков снабдили новейшими немецкими калькуляторами, и они принялись за работу с огромным энтузиазмом, как будто «одержимые поистине боевым настроением».

Я не мог не сознавать, какими страшными, нечеловеческими делами мы занимались. Но только что окончилась война – тоже нечеловеческое дело. Я не был солдатом в той войне – но чувствовал себя солдатом этой, научно‑технической. (Курчатов иногда говорил: «Мы солдаты» – и это была не только фраза.)

Сахаров оказался особенно драгоценной находкой. «Завидую Андрею Сахарову, – говорил Зельдович. – Мой мозг устроен так, что может работать как хорошо отлаженная, быстродействующая электронно‑вычислительная машина. Но эта машина работает только по заранее составленной программе. Мозг же Андрея Дмитриевича сам задает себе программу».

Сахаров потратил два месяца на изучение отчетов Зельдовича и на совершенствование знаний в области газодинамики. Он предположил, что информация об оригинальной модели «Супер», которую изучала группа Зельдовича, получена

через разведывательные каналы, и быстро отыскал имевшиеся в модели недоработки.

К концу лета Сахаров разработал план альтернативной модели – в своих мемуарах он называл его «Первая идея». Это была так называемая слойка, состоявшаяся из чередовавшихся слоев дейтериево‑тритиевой смеси и урана‑238. Суть идеи заключалась в том, что при взрыве бомбы с плутониевым ядром генерируются температура и давление, достаточные для запуска термоядерного синтеза в ядрах дейтерия и трития. Быстрые нейтроны, испускаемые при реакции синтеза, инициируют деление ядер в слое урана‑238. Урановый слой служит для изоляции слоев более легких элементов и одновременно обеспечивает при синтезе сжатие термоядерного топлива, что, в свою очередь, увеличивает выход термоядерной энергии.

Ионизационное сжатие термоядерного горючего слоями урана‑238 в физических кругах стали называть «сахаризацией» – получался каламбур: слово подчеркивало заслугу Сахарова и в то же время напоминало русское слово «сахар».

Советскую модель усовершенствовали в декабре 1948 года, когда Гинзбург предложил заменить дейтериево‑ тритиевое горючее дейтеридом лития‑6. Сахаров назвал этот вариант «Вторая идея». Ее преимущество заключалось в том, что при комнатной температуре дейтерид лития не радиоактивен и находится в мелоподобном твердом состоянии. Таким образом удалось исключить проблемы, возникавшие из‑за газовых смесей дейтерия и трития, которые нужно было в специальных холодильных установках превращать в жидкость.

При захвате нейтрона редкий изотоп 6Li, составляющий около 7,5 % природного лития, превращался в тритий и гелий. Следовательно, при взрыве плутониевой бомбы в присутствии дейтерида лития‑6 синтезировались ядра трития и дейтерия при температуре и давлении, достаточных для слияния этих легких ядер. В результате высвобождалась колоссальная энергия термоядерного взрыва.

Эту модель сразу признали гораздо более перспективной[166]. Затем решили, что группа Тамма сосредоточится на работе над «слойкой» Сахарова, а группа Зельдовича станет поддерживать эту работу, одновременно продолжая исследование оригинальной модели.

В начале 1949 года Тамма и Сахарова пригласили в огромный кабинет Ванникова. Ванников сообщил Сахарову, что тот отправляется в Арзамас‑16 работать под началом Харитона. «Это необходимо для успешной разработки темы», – сказал он. Но Тамм очень не хотел отпускать Сахарова. Он доказывал, что Сахаров мог принести большую пользу в решении ключевых научных проблем, и ограничить его только прикладными исследованиями было бы большой ошибкой и совершенно не в интересах государства.

Когда позвонили по прямой линии из Кремля, Ванников ответил. Напрягся. На проводе был Берия. «Да, я вас понял, – сказал Ванников. – Слушаюсь, я им это передам». Он повесил трубку. «Я говорил с Лаврентием Павловичем [Берией], – сообщил он Сахарову. – Он очень проситш вас принять наше предложение».

Берия нечасто просил вежливо, а дважды не просил никогда. «Больше разговаривать было не о чем», – написал об этом Сахаров. «Кажется, дело принимает серьезный оборот», – сказал Тамм.

Экстренный военный план 1‑49

К январю 1949 года С К располагало уже более 120 самолетами, приспособленными к доставке и сбросу атомных бомб. Это были бомбардировщики В‑29 и В‑50, модифицированные для дозаправки в воздухе. Было отобрано шесть групп специалистов по сборке бомбы, еще одна команда стажировалась. Экипажи бомбардировщиков постоянно находились на учениях, и их навыки в области навигации и прицеливания постепенно совершенствовались.

ЛеМэй приготовил первый боевой план. Окончательный вариант этого документа назывался «Экстренный военный план 1‑49» и был представлен в марте 1949 года. В нем содержался весь практический опыт, извлеченный ЛеМэем из недавних бомбардировок японских городов, при которых применялись зажигательные бомбы. Резюме было простым и кратким: бить быстро и сильно. Генерал призывал СК «увеличить боевой потенциал настолько, чтобы можно было доставить на фронт весь атомный арсенал, который, будучи в состоянии боевой готовности, мог быть использован в одной массированной атаке».

На тот момент это означало поразить 133 атомными бомбами 70 советских городов, уничтожив основные индустриальные центры, правительственные учреждения, нефтяную промышленность, транспортные сети и электростанции. Разумеется, не все эти бомбы представляли бы собой новейшие, мощные модели. Но даже если осторожное допустить, что взрыв каждой бомбы составит примерно 20 ООО тонн в тротиловом эквиваленте (как в Нагасаки), на СССР будет сброшено 3 миллиона тонн тротила. По предварительным оценкам, СССР мог бы потерять примерно 3 миллиона мирных жителей, и 4 миллиона оказались бы ранеными.

Таковы были параметры ядерной войны. Чтобы санкционировать такой план, нравственный компас требовалось зафиксировать по меньшей мере таким мощным магнитом, как в лаборатории Лоуренса. Но, как позже отмечал ЛеМэй, прежде чем переходить к моральным соображениям, нужно было дать адекватную оценку ситуации:

Между прочим все причитают по поводу того, что мы сбросили атомные бомбы и погубили множество людей в Хиросиме и Нагасаки. Это, по‑моему, было аморально; но никто ничего не говорит о том, что на все промышленные города Японии сбрасывались зажигательные бомбы, а первая атака на Токио уничтожила больше людей, чем атомная бомба.

Тогда все было нормально…

В конце войны ЛеМэй приказал сбросить зажигательные бомбы на 63 японских города. В результате погибли 2,5 миллиона гражданских лиц. По мнению ЛеМэя, единственное отличие атомных бомб от зажигательных было в оптимизации самого процесса.

Но Америка пока не воевала, и план оставался планом. И все же соблазн нанести превентивный удар был, должно быть, очень велик. Отрабатывая учебную разведку в районе Владивостока, американские самолеты не встретили никакого сопротивления. «Мы практически оказались над местом без всяких проблем, – вспоминал позже ЛеМэй. – В то время мы могли бомбить. Эти атаки были бы идеально спланированы и выполнены. Поэтому, я думаю, что без преувеличения мы могли бы доставить весь арсенал на место бомбардировок практически без потерь».

План ЛеМэя признали достаточно эффективным, чтобы вызвать коллапс советского государства, по крайней мере лишить СССР возможности проводить наступательные операции. Если бы этого оказалось недостаточно, Комиссия по атомной энергии могла гарантировать, что к концу 1950 года в арсенале будет уже 400 атомных бомб.