Полная картина

Хотя из Оттавы больше не удалось получить никаких значительных сведений, советские разведчики, работавшие гораздо ближе к Манхэттенскому проекту – в самом Лос‑Аламосе, – вскоре должны были дать важную информацию. Практически в то же время, когда создавался Специальный государственный комитет и Сталин выговаривал Курчатова, Лона Коэн готовилась внести свой вклад в общее дело.

В начале августа она снимала жилье в тихом, скромном курортном городке Лас‑Вегас штат Нью‑Мексико, готовясь к первой тайной встрече с Холлом. В то время из‑за новостей, связанных с Хиросимой и Нагасаки, завеса секретности, покрывавшая Лос‑Аламос, немного приоткрылась. Теперь все знали, чем занимаются на Холме, и вскоре потребовалось принять еще более значительные меры безопасности. Холл и Коэн договорились о встрече в воскресенье в начале или середине августа в кампусе университета Нью‑Мексико в Альбукерке. Коэн трижды, воскресенье за воскресеньем, проделывала 190‑километровый путь из Лас‑Вегаса в Альбукерке, но Холл не являлся на встречу. Она решила съездить в последний раз.

В практически пустом кампусе она увидела молодого человека, который, как показалось, ничем особо не был занят. Она поняла, что он – именно тот, кого она ищет. Они примерно полчаса гуляли по кампусу и разговаривали. Холл знал Коэн только по имени Хелен и был достаточно смущен ее невероятной привлекательностью. Когда они проходили мимо симпатичной женщины, Коэн кивнула в ее сторону и громко спросила, не хотел бы он провести с ней время. Коэн объяснила, что разведывательная сеть Советского Союза всегда защитит своих агентов в критических ситуациях. Она сказала, что их может ждать новая жизнь в Москве, если они окажутся под подозрением как шпионы. Холл не разделял энтузиазма Коэн относительно жизни в Советском Союзе. Он сказал, что такая перспектива кажется ему мрачной.

После беседы Холл передал Коэн примерно шесть листов, покрытых записями и схемами. Он немного беспокоился из‑ за того, что эти материалы содержали не так много новой информации по сравнению с теми, что он передавал через своего друга Севилла Сакса.

Коэн отправилась обратно в Лас‑Вегас, спрятав бумаги Холла на дне коробки с бумажными носовыми платками. На железнодорожной станции она с удивлением и беспокойством обнаружила, что меры безопасности теперь значительно ужесточены. Каждый вагон проверяли два агента в штатском, предположительно из ФБР. Они задавали вопросы и проводили обыски. Коэн пришлось быстро соображать, что делать.

Она решила прикинуться глупенькой блондинкой. Коэн стояла на платформе и рылась в своих вещах, как будто искала билет, держа в руке коробку с салфетками. Когда Коэн попыталась расстегнуть молнию одного из карманов, она заела. Видя в лице девушки отчаяние, проводник решил ей помочь. Она дала ему коробку, обыскала все карманы и наконец нашла билет. Потом она ответила на несколько вопросов агента, и проводник отвел ее обратно в вагон. Она притворилась, что совсем забыла о коробке с салфетками, но проводник помнил. Без малейших подозрений он вернул ей коробку, когда поезд уже отправился.

В Нью‑Йорке Коэн встретилась с Яцковым, чтобы передать материалы Холла, и рассказала ему историю с салфетками. Яцков отметил, что если бы тогда документы нашли, Коэн могла бы закончить жизнь на электрическом стуле. Она пошутила, что документы «уже были в руках у полицейских»[136]. Этот эпизод, а также то, насколько быстро Коэн смогла сориентироваться, стали легендой советской разведки, обсуждаясь и применяясь на протяжении следующих 60 лет.

В сентябре Грингласс получил досрочный отпуск и направился в Нью‑Йорк к своей жене Рут. На следующий день после прибытия его навестил Юлиус Розенберг. Несомненно, Феклисов, которому подчинялся Розенберг, требовал активизировать сбор разведданных, и Розенберг желал получить от Грингласса любую новую информацию об атомной бомбе. За эти данные Розенберг предлагал 200 долларов. Теперь Рут поняла, что происходит, и горячо отговаривала мужа, но Грингласс уже слишком глубоко завяз. «Я прошел по этой дороге достаточно далеко. И дойду до конца», – ответил он ей.

Грингласс составил отчет. В нем он описал конструкцию бомбы «Толстяк» настолько подробно, насколько сам о ней знал, работая над формами для взрывных линз, прислушиваясь и присматриваясь к самым мелким деталям, которые могли оказаться полезными. В некоторых аспектах его суждения были неверными, но в отчете содержалась информация о полониево‑бериллиевом инициирующем компоненте, а также об усовершенствованных имплозивных моделях, требовавших меньших объемов плутония. Эти модели базировались на идеях, разработанных в Лос‑Аламосе ближе к концу войны, – модели в форме полых оболочек, внешний слой которых состоял из плутония или урана‑235. В результате такие оболочки должны были «схлопываться» вокруг плутониевого ядра, подвешенного в центре этого полого шара. Если модель «Толстяк», в которой применялась имплозия цельного плутониевого ядра, можно было сравнить с проталкиванием заряда гвоздем, то метод с полой сферой был похож на удар по заряду молотком.

Тем временем в Лос‑Аламосе британская делегация готовила праздник, на котором собирались отметить конец войны, начало атомной эры и предстоящее возвращение в Англию. Пайерлса наградили Орденом Британской Империи. Оппенгеймеру предстояло получить от Трумэна Медаль за заслуги. Несомненно, повод для праздника был. В лаборатории репетировали представление «Детки в лесу»[137], физики играли детей, а офицер службы безопасности – злую ведьму. Фриш должен был сыграть индейскую девушку. Джеймсу Таку досталась роль дьявола; ему приделали красный светящийся хвост и выразительные усы. На ужин планировали подавать бифштекс и почки в тесте, а на десерт – бисквит, пропитанный вином и политый взбитыми сливками, – американцы не знали такого блюда. Рассылались выгравированные приглашения.

Фукс не пробовался ни на одну из ролей в пьесе, поэтому предложил за несколько дней до мероприятия съездить в Санта‑Фе и закупить пива. Он выехал 19 сентября – в день, назначенный для встречи с Голдом. Фукса очень беспокоило ужесточение мер безопасности в Лос‑Аламосе, поэтому он не готовил записи для Голда заранее. Вместо этого он остановил свой старенький «бьюик» в тихом месте в отдаленном лесу по пути между Лос‑Аламосом и Санта‑Фе и написал отчет прямо в машине.

Встретившись с Голдом под вечер на окраине Санта‑ Фе, он рассказал, насколько его поразила разрушительная и убийственная мощь бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки. Кроме того, он отметил, что в Лос‑Аламосе прекратился свободный обмен информацией между британскими и американскими учеными. Англичан вскоре собирались выпроводить из Лос‑Аламоса. Фукс предполагал, что вернется в Британию и продолжит работать в области атомной энергии до конца года или до начала 1946‑го. Яцков подозревал о таком развитии событий и выдал Голду протокол для Фукса, по которому следовало выйти на контакт с новым советским связным в Лондоне.

Фукс сознавал, что Советский Союз все сильнее воспринимался в Америке как враждебное государство. Поэтому разведчик как никогда решительно намеревался найти способ и помочь стране, которой присягнул на верность. Он понимал, что СССР необходимо знать, с какими проблемами придется столкнуться в скором времени, и должен был определить, как быстро Америка сможет создать арсенал атомного оружия, учитывая существующие темпы производства урана‑235 и плутония. Он сообщил Голду еще некоторые детали о конструкции бомбы,

а также рассказал о композитной модели бомбы, которую сейчас разрабатывали физики Лос‑Аламоса. Фукс отдал свой отчет, и они разошлись, чтобы никогда больше не встретиться. Фукс так и не узнал настоящего имени Голда.

Хотя отчеты Фукса, Холла и Грингласса отличались в деталях, они в значительной мере подтверждали друг друга. Если бы в Лос‑Аламосе работал только один агент, оставались бы сомнения о достоверности предоставляемой им информации (а Берия всегда отличался, без преувеличения, исключительной подозрительностью). Разведчики независимо друг от друга доложили о сходных деталях конструкции бомбы, чем убедили СССР в том, что вся информация правдива.

Сопоставляя эти отчеты со статьей о разработке бомбы, названной «Использование атомной энергии в военных целях» и опубликованной в открытых источниках 12 августа (написал ее принстонский физик Генри Д. Смит) [138], можно было получить вполне правдоподобную общую картину. Отчеты объединили, обобщили и передали Берии 18 октября 1945 года. Авторы этого семистраничного документа удалили из донесений лос‑аламосских агентов ошибочную или противоречивую информацию. Отчет получился таким последовательным, что Судоплатов принял его за одну из глав работы Смита, не опубликованную из соображений безопасности. В принципе не имело значения, так это или нет. Те недосказанности, которые намеренно оставил в своей статье Смит, восполнялись шпионскими материалами. Так или иначе, теперь у СССР в распоряжении была вся необходимая информация.

Задира

После войны атомное оружие впервые послужило дипломатическим аргументом в споре между СССР и США на совете министров иностранных дел в Лондоне. Этот совет, в который входили министры иностранных дел США, СССР, Великобритании, Франции и Китая, был создан в Потсдаме для составления конвенций и договоров, для разработки проекта мирного урегулирования послевоенной судьбы Германии, а также для решения возникших территориальных споров. Он начал работу 11 сентября 1945 года.

А споры с администрацией Трумэна обозначились неделей ранее.

На совете Бирнс намеревался применить «политику силы» и использовать факт наличия у Америки атомной бомбы для получения уступок от СССР. После Потсдамской конференции у Бирнса сложилось впечатление, что Советский Союз не заслуживает доверия, в особенности что касается сделанных обещаний. Стимсон с ним не соглашался. Он разрабатывал меморандум о роли атомной бомбы в выстраивании отношений между США и СССР после войны и в этом документе рекомендовал воздержаться от той линии, которую предлагал Бирнс. Этот меморандум передали Трумэну 11 сентября. В документе подчеркивалось, что будущие отношения и их развитие не просто связаны с атомной бомбой – фактически это оружие станет играть доминирующую роль.

Наши отношения могут непоправимо осложниться из‑за того, каким способом мы пытаемся навязать решение проблемы с бомбой. Ибо, если мы не обратимся к русским, а просто будем вести с ними переговоры, самодовольно придерживая в руках это оружие, их подозрения и недоверие относительно наших намерений усилятся.

Стимсон считал, что Бирнс специально играет в задиру. Вместо того чтобы нагнетать атмосферу усиливающегося взаимного недоверия, Стимсон предлагал заключить с СССР соглашение о контроле над атомным оружием и об ограничении его использования в военных целях. Это остановило бы все работы над дальнейшим усовершенствованием бомбы, прекратило наращивание уже имеющихся ядерных арсеналов при условии, что СССР и Великобритания пойдут на аналогичные уступки. Стимсон предполагал, что если удастся достичь такого соглашения, то к нему присоединятся Франция и Китай, а затем управление соглашением можно будет передать Организации Объединенных Наций.

На следующий день Трумэн встречался со Стимсоном. В принципе президент одобрил идею такого соглашения, но предложение Стимсона не вызвало энтузиазма в трумэ‑ новском кабинете. На тот момент Стимсон уже подал в отставку по состоянию здоровья[139]. Трумэн с сожалением эту отставку принял.

Руководство СССР предполагало, что Бирнс поведет себя агрессивно, поэтому было принято решение сделать ответный ход, намеренно занизив значение бомбы. Хотя обсуждение атомной проблемы не стояло на повестке дня Совета министров иностранных дел, все о ней думали. Молотов решил спровоцировать Бирнса, чтобы тот ясно обрисовал свою позицию.

На третий день совещания Бирнс подошел к Молотову в общей гостиной и поинтересовался, когда тот намерен закончить экскурсии и приступить наконец к делу. Молотов, в свою очередь, спросил, носит ли Бирнс атомную бомбу в кармане. «Вы не знаете южан, – ответил Бирнс. – Мы носим пушки в карманах. Если вы не прекратите свои увертки и не дадите нам заняться делом, я намерен вынуть атомную бомбу из кармана, и тогда вы получите». Несомненно, что это было всего лишь шутливое замечание, но оно не отличалось тонкостью и только укрепило подозрения Молотова.

Если Бирнс полагал, что СССР можно запугать бомбой, то Молотов решил его в этом разубедить. Лондонская встреча закончилась 2 октября, а ее ключевые вопросы так и не решили. Британская пресса обвинила Молотова в том, что он опрометчиво испытывает добрую волю государств‑ союзников. Журналисты называли его Господин Нет.