С. Н. Шубина

БИБЛЕЙСКИЕ ОБРАЗЫ И МОТИВЫ В ЛЮБОВНОЙ КОЛЛИЗИИ В РОМАНЕ И. А. ГОНЧАРОВА “ОБЛОМОВ”

Установление библейской основы образов, эпизодов, сюжетных ситуаций при изучении романов Гончарова — достаточно прочная традиция в литературоведении. Ее, в частности, мы обнаруживаем в работах Д. Лихачева, Ю. Лощица, В. Недзвецкого, В. Мельника, В. Отрадина, В. Котельникова, Е. Краснощековой, Н. Пруцкова и др.¹

Мы остановимся только на образе рая и мотивах, связанных с ним, учитывая все богатство значений, которое они имеют в Библии и которое приобрели в произведениях мировой культуры и искусства, создав то, что Е. М. Мелетинский определил как “сюжетный архетип”².

Прежде всего отметим, что все свидания, любовные объяснения между героями происходят в саду, роще, парке.

Парк впервые появляется как элемент деревенского пейзажа: “около дачи было озеро, огромный парк”³. В парке происходит первое и очень важное объяснение героев после слов о любви, которую Обломов услышал в пении Ольги еще в Петербурге. В парке Ольга дает Обломову понять, что она благосклонно относится к его любви. Решительное объяснение между героями после письма Обломова к Ольге происходит там же. И далее, как отмечает Гончаров, “в ясный день он в парке, в жаркий полдень теряется с ней в роще, между сосен...” (С. 266). Несостоявшееся грехопадение героев, на котором мы подробнее остановимся позже, также происходит в саду; интересно, что слова сад и парк и данной ситуации смешиваются, не разделяются писателем: “походимте по саду” — “они вошли в парк” (С. 269). Даже одна из последних их встреч в Петербурге произошла в Летнем саду.

Общеизвестно, что библейский образ рая — сад, в котором пребывают Бог и первые люди, есть очень важный момент в истории развития библейского образа рая.

Обратимся к соответствующему месту из Ветхого Завета:

8. И насадил Господь Бог рай в Эдеме на востоке; и поместил там человека, которого создал.

9. И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла.

174

10. Из Эдема выходила река для орошения рая; и потом разделялась на четыре реки.

15. И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду эдемском, чтобы возделывать его и хранить его.

16. И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть;

17. А от дерева познания добра и зла не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь.

18. И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника соответственного ему.

(1 М 2)

24. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада эдемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.

(1 М 3)

Несомненно, что именно к этому источнику в первую очередь обращался Гончаров. Однако только библейской традицией не исчерпывается как семантика образа рая, которую он приобрел за тысячелетия жизни в человеческой культуре, так и оттенки значений этого образа в романе. В частности, в мифах и мифологических представлениях разных этносов, в том числе и славян, мы обнаруживаем богатейшую семантику интересующего нас образа. Рай — блаженное царство “вечной весны, неиссякаемого света и радости”, “блаженного царства вечного лета”⁴, так описывал на основе фольклорных и мифологических текстов представления о рае у славян А. Н. Афанасьев в своем знамени том труде “Поэтические воззрения славян на природу”. В нем указывается, что “рай, лат. paradisus, фр. paradis — всюду служат для обозначения сада, и многие живописные, цветущие местности в немецких и славянских землях получили название рая, парадиза. Словаки и хоружане рассказывают, что рай есть чудесный неувядаемый сад, находящийся во владениях бога света, где праведных ожидает бесконечное наслаждение...”⁵. Афанасьев также говорит о двойственном характере представления о рае. “Во-первых, — пишет исследователь, — раем называется та счастливая страна минувших веков, в которой обитали первые, еще невинные люди, не зная никаких трудов и горестей, и которую утратили они под влиянием нечистой демонической силы (=зимы); во-вторых, это — будущее царство блаженных, которое явится по кончине вселенной <...>. В этом обновленном царстве, украшенном неувядаемыми цветами, полном неиссякаемого плодородия, боги (по сказанию Эдды) обретут свои золотые

175

столы и вслед за тем водворится общая беспечальная жизнь. Вера в грядущий рай стоит в теснейшей связи с преданием о былом золотом веке, когда люди пользовались невозмутимым счастием, когда реки текли для них млеком и медом, а деревья приносили им плоды, дающие молодость и бессмертие”⁶.

Очень важной и символической деталью в романе является ветка сирени.

Впервые мы встречаем ее в качестве чисто изобразительной детали в описании первой встречи героев в парке на даче. “Она молчала, сорвала ветку сирени и нюхала ее, закрыв лицо и нос” (С. 208). Далее, когда Обломов, подняв ее и сохранив, потом показывает Ольге, изобразительная деталь начинает приобретать символический характер.

“Что это у вас? — спросила она.

— Ветка.

— Какая ветка?

— Вы видите: сиреневая.

— Где вы взяли? Тут нет сирени. Где вы шли?

— Это вы давеча сорвали и бросили.” (С. 218).

Окончательно символический характер ветки сирени раскрывается в следующем эпизоде: “Они шли тихо; она слушала рассеянно, мимоходом сорвала ветку сирени и, не глядя на него, подала ему.

— Что это? — спросил он, оторопев.

— Вы видите — ветка.

— Какая ветка? — говорил он, глядя на нее во все глаза.

— Сиреневая.

— Знаю... но что она значит?

— Цвет жизни и...” (С. 234).

Ветка как символ любви обозначена и Обломовым в его знаменитом письме: “Пока между нами любовь появилась в виде легкого, улыбающегося видения, пока она звучала в Casta diva, носилась в запахе сиреневой ветки <...> я не доверял ей” (С. 250), как знак любви в диалоге после прочтения Ольгой письма:

“— Ну, если не хотите сказать, дайте знак какой-нибудь... ветку сирени.

— Сирени... отошли, пропали! — отвечала она. — Вон, видите, какие остались: поблеклые!” (С. 260—261).

Своеобразным завершением развития символического значения данной детали является образ Ольги, созданный влюбленным воображением Обломова: “образ Ольги, во весь рост, с веткой сирени в руках” (С. 237).

176

На символический характер ветки сирени обращали внимание другие исследователи⁷. В частности, Н. И. Пруцков писал, что в начале романа “музыка и пение, пробуждающаяся природа и ветка сирени были языком их любви”⁸.

Но эта деталь в контексте “сюжетного архетипа” рая, может быть сопоставлена с мифологическим, библейским образом мирового дерева. Как отмечает словарь “Славянская мифология”, “мировое дерево, древо жизни — в славянской мифологии мировая ось, центр мира и воплощение мироздания в целом”⁹. Огромный материал о мифологическом образе мирового дерева и представлениях, связанных с ним, выявил и проанализировал в своем знаменитом труде “Золотая ветвь” Дж. Фрезер¹⁰.

Использование ветки в многочисленных славянских календарных и свадебных обрядах также обусловлено представлениями о мировом дереве¹¹.

Косвенным доказательством такого предположения может служить иконография Адама и Евы. Они почти всегда изображаются возле дерева (мирового дерева), очень часто с веткой в руках. В частности, они представлены в работах Ян Ван Эйка “Гентский алтарь”, Альбрехта Дюрера “Адам и Ева”, Кранаха Лукаса Старшего “Адам и Ева”, Гуго Ван дер Гуса диптих “Грехопадение” и “Оплакивание Христа”, Тициана “Грехопадение”, на фресках Рафаэля “Адам и Ева”, Мазаччо “Изгнание Адама и Евы из рая”.

Гораздо сильнее с любовной коллизией романа связан библейский мотив грехопадения. Прежде всего, укажем на уже отмеченную исследователями такую деталь, как параллелизм имен героев¹². Фамилия Ольги есть как бы часть “полного” имени Обломова: Ильинская и Илья Ильич. Можно поэтому утверждать, что она “предназначена ему”. Наше предположение подкрепляют следующие слова Ольги о ее любви к Обломову: “...Мне как будто бог послал ее и велел любить” (С. 243). Все это позволяет сделать вывод, что Ольга суждена Обломову самим Богом, как Ева Адаму. В этом контексте весьма многозначно звучат такие слова Обломова об Ольге: “Ольга!.. Вы... лучше всех женщин, вы первая женщина в мире!” (С. 263).

Огромную роль в развитии мотива грехопадения играет образ змея, сатаны, искусителя. Как известно, змей по-древнееврейски “нахаш”, что связано, как указывает Щедровицкий, с глаголом “нахаш”, означающим “шептать”, “шипеть”¹³. Именно как “сатанинский шепот самолюбия” (С. 218) определяет Обломов свои сомнения по поводу любви Ольги к нему. Ольга как бы слышит соблазняющий ее “таинственный шепот” кого-то, не покоряясь ему (С. 236).

177

Ольга иногда, раздумывая над Обломовым, чувствовала, как отмечает Гончаров, как “что-то холодное, как змея, вползало в сердце, отрезвляло ее от мечты, и теплый, сказочный мир любви превращался в какой-то осенний день, когда все предметы кажутся в сером цвете” (С. 273).

Образ змея появляется и в ситуации несостоявшегося грехопадения. Оно входит в сюжет дважды. Сначала как ситуация обобщенно-типовая, возможная для любой любовной коллизии. Уже здесь дается проекция на известный библейский рассказ.

“Меня грызет змея: это — совесть... Мы так долго остаемся наедине: я волнуюсь, сердце замирает у меня; ты тоже непокойна... Я боюсь... — с трудом договорил он.

— Чего?

— Ты молода и не знаешь всех опасностей Ольга. Иногда человек не властен в себе; в него вселяется какая-то адская сила, на сердце падает мрак, а в глазах блещут молнии. Ясность ума меркнет: уважение к чистоте, к невинности — все уносит вихрь; человек не помнит себя; на него дышит страсть; он перестает владеть собой — и тогда под ногами открывается бездна” (С. 280—281).

Эта проекция ясно проступает в таких оборотах, выражениях как “адская сила”, “на сердце падает мрак”, “уважение к чистоте, к невинности — все уносит вихрь”. Особо отметим последний образ. В славянской мифологии вихрь — “это не чистый, опасный для человека ветер, олицетворение демонов и результат их деятельности. <...> Особенно опасен вихрь для человека. Последствиями встречи с вихрем являются смерть, тяжелые болезни и увечья. Считается, что вихрь — причина психических заболеваний. Человек, “подвеянный вихрем”, повреждается в уме, становится бесноватым или ясновидящим. Сам вихрь и человек, в него попавший, приносит неудачу и несчастье”¹⁴.

Ситуация несостоявшегося грехопадения как событие конкретное, происходящее между героями, встречается во второй раз в описании их ночного свидания.

“Особенно однажды вечером она впала в это тревожное состояние, в какой-то лунатизм любви, и явилась Обломову в новом свете. <...>

Долго ходили они молча по аллеям рука в руку. Руки у ней влажны и мягки. Они вошли в парк.

Деревья и кусты смешались в мрачную массу; в двух шагах ничего не было видно; только беловатой полосой змеились песчаные дорожки.

Ольга пристально вглядывалась в мрак и жалась к Обломову. Молча блуждали они.

178

— Мне страшно! — вдруг, вздрогнув, сказала она, когда они почти ощупью пробирались в узкой аллее, между двух черных, непроницаемых стен леса.

— Чего? — спросил он. — Не бойся, Ольга, я с тобой.

— Мне страшно и тебя! — говорила она шепотом. — Но как-то хорошо страшно! Сердце замирает. Дай руку, попробуй, как оно бьется.

А сама вздрагивала и озиралась вокруг.

— Видишь, видишь? — вздрогнув, шептала она, крепко хватая его обеими руками за плечо. — Ты не видишь, мелькает в темноте кто-то?

Она теснее прижалась к нему.

— Никого нет... — говорил он; но и у него мурашки поползли по спине. <...>

Она сжимала ему руку и по временам близко взглядывала в глаза и долго молчала. Потом начала плакать, сначала тихонько, потом навзрыд. Он растерялся.

— Ради бога, Ольга, скорей домой! — с беспокойством говорил он.

— Ничего, — отвечала она, всхлипывая, — не мешай, дай выплакаться... огонь выйдет слезами, мне легче будет; это все нервы играют. <...>” (С. 269—270).

Характеризуя чувства, переживаемые Ольгой, Гончаров использует весьма знаменательные выражения: “ее грызло и жгло воспоминание”, “ей было стыдно чего-то, и досадно на кого-то”. Особенно важно для нашего анализа следующее место в данном эпизоде: “А в иную минуту казалось ей, что Обломов стал ей милее, ближе, что она чувствует к нему влечение до слез, как будто она вступила с ним со вчерашнего вечера в какое-то таинственное родство” (С. 271). Выражение “влечение до слез” явно соотносится с соответствующим местом из библейской истории о грехопадении. Изгоняя Адама и Еву из Рая, Господь определяет в качестве наказания для Евы: “умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою” (1 М 3:16). Столь же значимым представляется и “таинственное родство” с Обломовым, которое ощутила Ольга. Оно так.

Ю. Лощиц, отмечая своеобразие этой любовной коллизии, в частности, также писал, что отношения Обломова и Ольги развиваются в двух планах: прекрасная поэма зарождающейся и расцветающей любви оказывается одновременно и тривиальной историей “соблазна”, орудием которого суждено быть возлюбленной Ильи Ильича”¹⁵.

179

Еще одной деталью, которую тоже можно соотнести с библейским образом рая и мотивом грехопадения, является образ-символ яблока.

Дело в том, что он выступает здесь как художественное выражение темы знания, познания: “И он молчал: без чужой помощи мысль и намерение у него не созрело бы и, как спелое яблоко, не упало бы никогда само собой: надо его сорвать” (С. 282). Важно также, что приобретение знания Обломовым есть результат воздействия Ольги на него, что знание, познание постоянно сопровождает героиню, характеризует ее отношение к Обломову. Как известно, в христианской культуре именно яблоко стало впоследствии символом познания и знания¹⁶.

Но библейская семантика характерна не только для данной коллизии и составляющих ее художественных деталей. В научной литературе уже частично отмечалось наличие ее в образе Обломовки в сновидении героя, в жизни Ильи Ильича на Выборгской стороне, в его плане-мечте. Это доказывает, что данная семантика — не случайное и не локальное образование, а коренное, основополагающее свойство художественного мира романа¹⁷.

Примечания

¹ Краснощекова Е. “Обломов” И. А. Гончарова. — М., 1970; Котельников В. Кто такой Обломов? К 175-летию со дня рождения Гончарова // Детская литература. 1987. № 7. С. 25—30; Лощиц Ю. М. Гончаров. 2-е изд., испр. и доп. — М., 1977; Пруцков Н. И. Мастерство Гончарова-романиста. — М. — Л., 1962; Отрадин М. В. “Сон Обломова” как художественное целое: Некоторые предварительные замечания // Русская литература. 1992. № 1. С. 3—17; Мельник В. И. Реализм И. А. Гончарова. — Владивосток, 1985. С. 119—120; Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы: 3-е изд. — М., 1979.

² Мелетинский Е. М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов // Мировое древо. 1993. № 2. С. 9.

³ Гончаров И. А. Обломов. — М., 1982. С. 205. Далее ссылки на текст романа даются в статье с указанием соответствующих страниц.

⁴ Афанасьев А. И. Поэтические воззрения славян на природу. В 3-х т. Т. 1. — М., 1993. С. 93; Т. 4. С. 71.

⁵ Афанасьев А. И. Указ. соч. Т. 2. С. 73.

⁶ Там же. Т. 2. С. 78—79.

⁷ Ляцкий Е. Гончаров: Жизнь, личность, творчество. Критико-биографический очерк. — СПб., 1912. С. 269—270; Захаркин А. Ф. Роман И. А. Гончарова “Обломов”. — М., 1963. С. 94—95.

⁸ Пруцков Н. И. Мастерство Гончарова-романиста. — М. — Л.. 1962. С. 105.

180

⁹ Петрухин В. Я. Мировое дерево // Славянская мифология: Энциклопедический словарь. — М., 1995. С. 261.

¹⁰ Фрезер Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. 2-е изд. — М., 1983.

¹¹ Соколова Б. К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. — М., 1979.

¹² Тирген П. Обломов как человек-обломок (к постановке проблемы “Гончаров и Шиллер”) // Русская литература. 1990. № 3. С. 18—33; Орнатская Т. И. “Обломок” ли Илья Ильич Обломов? // Русская литература. 1992. № 1. С. 230.

¹³ Щедровицкий Д. Введение в Ветхий Завет. I Книга Бытия. — М., 1994. С. 92—93.

¹⁴ Левкиевская Е. Вихрь // Слявянская мифология: Энциклопедический словарь. — М., 1995. С. 92—93.

¹⁵ Лощиц Ю. Указ. соч. С. 180.

¹⁶ [Б. п.]. Грехопадение // Мифы народов мира: Энциклопедия. В 2-х т. Т. 1. — М., 1992. С. 318—321.

¹⁷ И не только данного романа. Уже в “Обыкновенной истории” в уста Петра Ивановича Адуева Гончаров вкладывает весьма знаменательные слова, характеризующие любовные мечтания его племянника: “Мудрено! С Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами” (Гончаров И. А. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1. — М., 1981. С. 91). В “Обрыве” Райский в разговоре с Беловодовой обращается к тому же сюжету из Библии, цитируя слова Бога, обращенные к Адаму и Еве при изгнании их из Рая: “Потом... плодиться, множиться и населять землю” (И. А. Гончаров. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 3. — М., 1981. С. 34).

180