III. Отношение к догматике права

Цель нашего исследования—доказать, что «пони­мание» составляет, по существу, и причину того, что понимающая социология (в нашем смысле) рассматри­вает отдельного индивида и его действие как первичную единицу, как «атом» (если считать допустимым это само по себе сомнительное сравнение). В соответствии с дру­гими задачами индивид может, конечно, определяться как совокупность психических, химических и любых дру­гих «процессов». Но для социологии все, что преступает порог того отношения к «объектам» (внутреннего или внешнего мира), которое допускает осмысленное толко­вание, принимается во внимание в такой же степени, как явления «чуждой смыслу» природы, как условие или предмет субъективного смыслового соотнесения. По той же причине для социологического исследования индивид являет собой и верхнюю границу осмысленного поведе­ния, он — его единственный носитель. И замаскировать это не способна ни одна как будто отклоняющаяся от этого форма выражения. Не только специфика языка, но и специфика нашего мышления неизбежно ведут к тому, что понятия, с помощью которых постигается поведение людей, выявляют его в облике устойчивого бытия, вещно­го или ведущего свое самостоятельное существование «личностного» образования. Сказанное относится в пер­вую очередь именно к социологии. Такие понятия, как «государство», «сообщество» (Genossenschaft), «феода­лизм» и т.п., в социологическом понимании означают — если выразить это в общей форме — категории опреде­ленных видов совместной деятельности людей, и задача социологии заключается в том, чтобы свести их к «понят­ному» поведению, а такое сведение всегда означает толь­ко одно — сведение к поведению участвующих в этой деятельности отдельных людей. В исследованиях иного рода это совершенно не обязательно обстоит таким об­разом. В первую очередь социология отличается от юри­дического отношения к объекту. В юриспруденции «госу­дарство» при известных обстоятельствах рассматривает­ся, подобно отдельному человеку, как «юридическое ли­цо», так как в юридическом исследовании, направленном на истолкование объективного смысла, то есть на такое содержание правовых положений, каким оно должно быть, подобного рода понятийное вспомогательное сред-

[507]

ство может восприниматься как полезное или даже необ­ходимое. Совершенно так же правовое положение видит в эмбрионах «юридические лица», тогда как для эмпири­ческих понимающих дисциплин даже в поведении ребен­ка граница между чистой данностью практически реле­вантного поведения и «поведения», понятного по своему смыслу, не может быть четко проведена. Социология в той мере, в какой «право» попадает в орбиту ее иссле­дования, занимается не выявлением логически верного «объективного» содержания «правовых положений», а действиями, в качестве детерминантов и результантов ко­торого могут, конечно, играть значительную роль — на­ряду с прочими факторами — и представления людей о «смысле» и «значимости» определенных правовых поло­жений. За пределы этого, то есть за пределы простой констатации фактического наличия подобного представ­ления о значимости, социология выходит лишь постольку, поскольку она, во-первых, принимает во внимание веро­ятность распространенности подобных представлений и, во-вторых, в силу того факта, что господствующие в умах ряда людей эмпирически определенные представ­ления о «смысле» считающегося значимым «правового положения» могут привести в известных условиях к рацио­нальной ориентации поведения на какие-либо «ожида­ния» и, следовательно, предоставить конкретным индиви­дам определенные «шансы». Это может серьезно влиять на их поведение. Таково понятийное социологическое понимание эмпирической «значимости» «правового поло­жения». Поэтому с социологической точки зрения слово «государство», если оно вообще применяется, означает только вид человеческого поведения особого рода. Если в социологии здесь, как и в ряде случаев, приходится пользоваться термином, применяемым и в юридической науке, то его «юридически» правильный смысл совсем не тот, который имеет в виду социолог. Однако неизбежная судьба социологии такова, что, исследуя реальное пове­дение, где «типические» случаи постоянно переходят друг в друга, ей очень часто приходится применять строгие (поскольку они основаны на силлогистической интерпре­тации норм) юридические термины, которым она затем придает собственный, в корне отличный от юридического смысл. К этому присоединяется еще то обстоятельство, что в соответствии с природой объекта в социологии постоянно приходится действовать таким образом: «при-

[508]

вычные», известные из повседневности смысловые связи используются для дефиниции других связей, а затем с помощью последних они в свою очередь обретают свою дефиницию. Несколько таких примеров мы здесь и рас­смотрим.

IV. ОБЩНОСТНО ОРИЕНТИРОВАННОЕ ДЕЙСТВИЕ (Gemeinschaftshandein)

Об «общностно ориентированных действиях» (Ge­meinschaftshandein) мы будем говорить в тех случаях, когда действия индивида субъективно осмысленно соот­носятся с поведением других людей. Случайное столкно­вение двух велосипедистов мы не назовем общностно ориентированными действиями, но их предшествующие попытки избежать инцидента, а также возможную «по­тасовку» или попытку прийти к мирному «соглашению» мы уже относим к действиям упомянутого типа. Для социологического каузального сведения важны не только общностно ориентированные действия; но это — вопрос первостепенной важности для «понимающей» социологии. Важный, хотя и не необходимый компонент общностно ориентированных действий составляет его смысловая ориентация на ожидание определенного поведения дру­гих и в соответствии с этим (субъективная) оценка шан­са на успех собственных действий. Вполне понятным и важным основанием в объяснении рассматриваемых дей­ствий служит объективное наличие таких шансов, то есть ббльшая или меньшая вероятность, которую можно вы­разить в «суждении об объективной возможности» (об этом подробнее ниже) того, что упомянутые ожидания обоснованны. Мы остаемся пока в пределах проблемы субъективного ожидания. «Целерациональные» действия, в том смысле, как мы их раньше определили, всегда ориентированы на ожидание. Поэтому сначала представ­ляется, будто нет принципиальной разницы в том, сле­дует ли считать, что поведение действующего лица осно­вано на ожидании определенных явлений природы, кото­рые могут возникнуть Либо без какого-либо вмешательст­ва с его стороны, либо в виде реакции на его рассчи­танные на них действия или подобным же образом связы­вать его поведение с ожиданием определенного поведения Других людей. Однако в последнем случае ожидания субъективно рационально действующего индивида могут

[509]

основываться и на том, что он предполагает возможным ожидать и от других субъективно осмысленного поведе­ния и тем самым с различной степенью вероятности заранее исчислить, основываясь на определенных смыс­ловых связях, и шансы других людей. Это ожидание может быть субъективно основанным прежде всего на том, что действующий индивид «приходит к соглашению» с другими лицами, «достигает договоренности» с ними, «соблюдения» которой (в соответствии с его собственным осмыслением такой договоренности) он, как ему пред­ставляется, имеет достаточное основание ждать от них. Уже одно это обстоятельство придает общностно ориенти­рованным действиям специфическую и очень существен­ную качественную особенность, поскольку тем самым значительно расширяется сфера ожиданий, на которую индивид может, как он полагает, целерационально ориен­тировать свои действия. Правда, возможный (субъектив­но предполагаемый) смысл общностно ориентированных действий не исчерпывается ориентацией индивида на «ожидание» определенных действий третьих лиц. В по­граничном случае такую ориентацию можно просто не при­нимать во внимание, и действия, соотнесенные по своему смыслу с действиями третьих лиц, могут быть ориентиро­ваны на субъективно предполагаемую «ценность» содер­жания собственных действий как таковых (на «долг» или что бы то ни было): в этом случае действия будут ориенти­рованы не на ожидание, а на ценность. Содержанием такого «ожидания» могут быть не только действия, но и внутреннее ощущение (например, «радость») третьего лица. Переход от идеального типа смысловой соотнесен­ности своего поведения с осмысленным поведением треть­его лица. вплоть до такого случая, когда этот третий (например, грудной младенец) принимается во внимание просто как «объект», не имеет четких границ. Действия. ориентированные на ожидание осмысленных действии других людей, не более чем пограничный случай. Однако «общностно ориентированные действия» для нас всегда либо нечто, известное из истории, либо теоретически конструированное в качестве объективно «возможных" пли «вероятных» действий отдельных индивидов в соот­ветствии с действительным или с потенциально пред­полагаемым поведением других людей. Об этом не­обходимо помнить и при разработке тех категорий поня мающей социологии, о которых пойдет речь дальше.

[510]

V. ОБЪЕДИНЕНИЕ В ОБЩЕСТВА (Vergesellschaftung) И ОБЩЕСТВЕННО-ОРИЕНТИРОВАННОЕ ДЕЙСТВИЕ (Gesellschaftshandein)

Обобществленно ориентированными («общественны­ми» [в узком смысле]) действиями мы будем называть общностно ориентированные действия в том случае (и в той мере), если они, во-первых, осмысленно ориентиро­ваны на ожидания, которые основаны на определенных установлениях, во-вторых, если эти установления «сфор­мулированы» чисто целерационально в соответствии с ожидаемыми в качестве следствия действиями обобщест­вленно ориентированных индивидов и, в-третьих, если смысловая ориентация индивидов субъективно целера­циональна. Установленный порядок в том чисто эмпири­ческом смысле, который мы имеем в виду, — здесь будет дано лишь временное его определение — является либо односторонним, в рациональном пограничном случае ка­тегорическим требованием одних людей к другим, либо, в пограничном случае, категорическим двусторонним объяснением людей, субъективно предполагаемое содер­жание которого сводится к тому, что предполагаются и ожидаются действия определенного типа. Более подробно мы пока на этом останавливаться не будем.

Тот факт, что действия «ориентируются» по своему субъективному смыслу на установленный порядок, может означать, что субъективно воспринятому обобществленно ориентированными индивидами типу действий объективно соответствует их фактическе поведение. Смысл установ­ленного порядка, а следовательно, и свое предполагаемое и ожидаемое другими поведение могут быть, однако, раз­лично поняты или впоследствии различно истолкованы отдельными обобществленными индивидами, поэтому по­ведение, которое субъективно ориентировано соответст­венно существующему порядку (субъективно идентифи­цированному действующими лицами с собой), не обя­зательно должно быть в одинаковых случаях объективно одним и тем же. Далее, «ориентация» поведения на установленный порядок может заключаться и в том, что какой-либо из обобществленных индивидов сознательно противодействует субъективно постигнутому им смыслу установленного порядка. Если один из участников игры в карты сознательно и преднамеренно играет наперекор субъективно воспринятому им смыслу правил игры, то

[511]

есть играет «неправильно», он тем не менее остается «участником» общества игроков в отличие от того, кто выходит из игры совершенно так же, как вор или убий­ца, скрывая совершенное им преступление или скрываясь сам, все-таки ориентирует свое поведение на те установ­ления, которые он субъективно сознательно нарушает. Следовательно, решающим для эмпирической «значи­мости» целерационально функционирующего порядка яв­ляется не то обстоятельство, что отдельные индивиды постоянно ориентируют свое поведение соответственно субъективно истолкованному ими смысловому содержа­нию. Эта значимость может сводиться к тому, что в одном случае действительно (субъективно) отдельные индивиды, подобно шулерам и ворам, в среднем ожи­дают, что другие индивиды данного общества будут в среднем вести себя так, «будто» первые руководствуются в своем поведении сохранением установленного порядка: в другом — что в соответствии с усреднение применяе­мым суждением о шансах, присущих поведению людей, они объективно могут рассчитывать на подобные ожида­ния (особая форма категории «адекватной причинной об­условленности»). Логически две указанные разновиднос­ти значимости следует строго различать. Первая субъек­тивно присуща действующему индивиду, являющему со­бой объект наблюдения, то есть принимается исследова­телем как «в среднем» имеющаяся данность: вторая — это шанс, который должен быть объективно исчислен познающим субъектом (исследователем), исходя из нали­чия вероятного знания и из обычного типа мышления индивидов данного общества. При образовании общих понятий социологи предполагают, что и действующему индивиду субъективно присуща средняя мера «способ­ности» понимания, необходимого для оценки имеющихся шансов. Это означает, что социолог раз и навсегда при­нимает идеально-типическую предпосылку, что объектив но существующие усредненные шансы в среднем субъек­тивно приближенно принимаются во внимание и целе­рационально действующими индивидами. Следовательно. и для нас эмпирическая «значимость» установленной. порядка заключается в объективной обоснованности усредненных ожиданий (категория «объективной воз­можности»). В более специальной формулировке можно сказать, что в соответствии с состоянием усреднение вероятностного исчисления фактических данных дейст-

[512]

вия, в среднем субъективно ориентированные на такие ожидания, считаются «адекватно причинно обусловлен­ными». При этом допускающие объективную оценку шан­сы возможных ожиданий выступают как достаточно по­нятная познавательная основа для вероятного наличия упомянутых ожиданий у действующих индивидов. То и другое почти неизбежно совпадают здесь по своему выра­жению, что не должно стирать громадного логического различия между ними. Лишь в первом смысле — в объективном суждении о возможности — предполагается, конечно, что шансы возможных в среднем ожиданий могут по своему смыслу служить основой субъективным ожиданиям действующих лиц «и поэтому» действительно (в релевантной степени) служили им таковой. Тем самым из сказанного уже становится ясным, что между логи­чески как будто взаимоисключающими сторонами альтер­нативы — существование объединения в общество или прекращение его — в реальности дана беспрерывная шкала переходов. Как только все игроки в карты «уз­нают», что принятых правил игры вообще больше никто не придерживается, или как только окажется, что объек­тивно шанса, принимаемого обычно в расчет, не сущест­вует, и поэтому и субъективно не принимается больше в расчет шанс на то, что убийца, например, будет интере­соваться установленным порядком, который он сознатель­но нарушает, именно потому, что подобное нарушение не влечет за собой никаких последствий для него, — в таких случаях этот установленный порядок эмпиричес­ки больше не существует, а следовательно, не сущест­вует и соответствующего объединения в обществе. Оно сохраняется до той поры — и в той степени,— пока в практически релевантном масштабе так или иначе сохра­няется в усредненно предполагаемом смысле ориентиро­ванное на его установления поведение. Границы здесь, од­нако, размыты.

Из сказанного явствует также, что реальное поведе­ние индивида вполне может быть субъективно осмыслен­но ориентировано на несколько систем установлений, ко­торые по принятому в них конвенциональному мышлению в смысловом отношении «противоречат» друг другу, од­нако тем не менее параллельно сохраняют свою эмпири­ческую «значимость». Так, например, согласно господст­вующим (в среднем) воззрениям на «смысл» нашего за­конодательства, дуэли категорически запрещены. Между

[513]

тем в соответствии с широко распространенными представ­лениями о «смысле» считающихся в обществе значимыми условностей³ дуэль часто бывает неизбежна. Участвуя в дуэли, индивид ориентирует свое поведение на эти конвенциональные предписания; однако, скрывая свои действия, он ориентируется на требования закона. Сле­довательно, практическое воздействие эмпирической (то есть здесь и всегда: в среднем ожидаемой для субъек­тивно осмысленной ориентации поведения) значимости обеих систем установлений в этом случае различно. Меж­ду тем обеим системам мы приписываем эмпирическую «значимость», которая состоит в том, что поведение ос­мысленно ориентируется на их (субъективно постигну­тый) смысл и испытывает его влияние. Естественным выражением эмпирической «значимости» системы мы будем считать шанс на то, что ее установлениям «будут следовать». Это значит, что объединенные в общества индивиды в среднем с достаточной долей вероятности рассчитывают на «соответствующее» (в среднем) «требо­ваниям» установленного порядка поведение других, и сами в среднем также подчиняют свое поведение таким же их ожиданиям («соответствующее установленному порядку общественное поведение»). Однако необходимо подчеркнуть следующее: эмпирическая «значимость» си­стемы не исчерпывается усредненной обоснованностью «ожиданий» одними индивидами, объединенными в об­щества, определенного фактического поведения других людей. Это лишь наиболее рациональное и социологи­чески непосредственно доступное значение. Но поведение каждого из индивидов данной системы, ориентированное исключительно на то, что другие «ждут» от него соответ­ствующего поведения, составило бы абсолютный погра­ничный случай чисто «общностно ориентированных дей­ствий» и свидетельствовало бы также об абсолютной ла­бильности самих этих ожиданий. Последние тем больше «обоснованны» усредненной вероятностью, чем больше можно в среднем рассчитывать на то, что индивиды ориентируют свои действия не только на «ожидания» от других определенного поведения, и чем в более релевант­ной степени распространено среди них субъективное воз­зрение, что для них «обязательна» (субъективно осмыс­ленно постигнутая) «легальность» отношения к системе.

Действия вора и шулера мы будем определять как (субъективно) «противоречащие установленному поряд-

[514]

ку» общественные действия, а действия, по своей интен­ции субъективно ориентированные на этот порядок, но отклоняющиеся от усредненного истолкования его пра­вил,— как общественные действия, «отклоняющиеся от нормативных». За пределами этих категорий находятся только случаи «обусловленных обобществлением дейст­вий». Например, кто-либо полагает, что он вынужден в своем поведении целерационально исходить из обязан­ности, которую он взял на себя вследствие факта вклю­ченности в общество (отказаться, например, от каких-либо действий из-за обусловливаемых ими дальнейших расходов). Или может (например, в своих «дружеских связях» или в общем «стиле жизни»), не желая целе­рационально и не замечая этого, подчас испытывать в известных аспектах своего поведения влияние своей ориентации на какие-либо согласованно принятые уста­новления (например, религиозной секты). Провести чет­кие грани этих различий в реальности трудно. В прин­ципе вообще нет различия в том, проходят ли общест­венные действия в рамках смысловых отношений общест­венно ориентированных индивидов друг с другом или с третьими лицами; именно последний тип отношений мо­жет преимущественно составлять предполагаемый смысл объединения, образовавшегося на основе взаимного со­гласия. Напротив, действия, ориентированные на уста­новленный порядок объединения в общество, могут быть как «соотнесенными с обществом», то есть проистекаю­щими из непосредственного занятия определенной пози­ции к установленному порядку (как всегда, субъективно по своему смыслу истолкованному) данного объединения в общество — следовательно, направленными по своему предполагаемому смыслу либо на планомерное полное осуществление эмпирической значимости этих установ­лений, либо, наоборот, на их изменение или дополнения к ним, — так и действиями, «регулируемыми обществом», то есть ориентированными на установления общества, но не «соотнесенными с обществом», как в первом случае. Однако и это различие лабильно.

На данной стадии мы будем считать рациональным идеальным типом объединения в общество «целевой со­юз», то есть общественные действия с установлениями о содержании и средствах общественных действий, це­лерационально принятыми всеми участниками на осно­ве общего согласия. В согласии об установленном по-

[515]

рядке (его «формулировке») в идеально-типическом ра­циональном случае все обобществленно действующие лица субъективно однозначно выговорили условия: ка­кие и в каких формах осуществляемые действия каких (или каким образом определяемых) лиц («органов сою­за») должны считаться действиями союза и какой «смысл», то есть какие последствия, это будет иметь для объединенных в союзе лиц. Далее, будут ли — и какие — материальные блага и достижения доступны использо­ванию в общих целях («цели союза») общественной деятельности («имущество для достижения определен­ных целей»). Затем, какие органы союза будут этим распоряжаться и каким образом: что участники должны делать во имя целей союза; какие действия «требуются», «запрещаются» или «разрешаются» и какие преимущест­ва они получат от своего участия в деятельности союза. И наконец, какими будут органы союза, при каких ус­ловиях и с помощью каких средств им надлежит дейст­вовать для сохранения установленного порядка («аппа­рат принуждения»). Каждый индивид, участвующий в общественных действиях, в известной степени полагает­ся на то, что другие участники союза (приближенно и в среднем) будут действовать в соответствии с уста­новленным соглашением, и исходит из этого при рацио­нальной ориентации собственного поведения. Основа­ния, которые отдельный индивид, как он полагает, имеет для такой уверенности, безразличны для эмпирического существования союза, если объективно существует воз­можность того, что результаты любых, каких бы то ни было по своему характеру интересов других будут скло­нять их к тому, чтобы в среднем достаточно решительно поддерживать установленный порядок. Конечно, вероят­ность физического или (пусть даже столь мягкого, как, например, христианское «братское» увещевание) психи­ческого принуждения в случае несоблюдения установле­ний союза значительно усиливает субъективную уверен­ность в том, что (в среднем) доверие не будет обмануто, а также и объективную вероятность того, что упомяну­тые ожидания обоснованны. Действия, которые по свое­му субъективно усредненно предполагаемому смыслу свидетельствуют о наличии «соглашения», мы назовем в отличие от «общественных действий», ориентирован­ных на это соглашение, действиями, объединяющими в общество. Внутри ориентированных на соглашение дей-

[516]

ствий важнейшим видом «соотнесенных с обществом» общественных действий являются, с одной стороны, спе­цифические общественные действия «органов», с дру­гой — общественные действия индивидов, объединенных в общество, Которые по своему смыслу соотнесены с действиями органов. Внутри категории обобществления, относящейся к «институтам» — мы ее рассмотрим ниже (в частности, внутри «государства»),—обычно раз­деляют установления, которые созданы для ориентации этих действий, — право института (в государстве — «публичное право»), и установления, регулирующие прочие действия индивидов данного института. Такое разделение существует и внутри целевого союза («право союза» противостоит здесь установлениям, созданным союзом). Однако мы не будем здесь заниматься указан­ными противоположностями (не допускающими четкого определения).

При полном развитии целевой союз являет собой не эфемерное, а длительно существующее «социальное об­разование». Это означает: несмотря на смену лиц, участ­вующих в общественных действиях союза, то есть нес­мотря на то, что они выбывают из его состава и одно­временно в него все время входят новые лица, конечно — в идеально-типическом пограничном случае, — всегда на основе новых соглашений, он рассматривается как ос­тающийся идентичным. Это происходит до тех пор, пока, несмотря на смену состава, можно действительно ожи­дать, что действия, ориентированные на «одинаковые» установления союза, сохранятся в социологически ре­левантном размере. «Одинаковым» же в социологи­ческом смысле (субъективно постигнутым) порядок счи­тается до той поры, пока по усредненному обычному мышлению обобществленно объединенных индивидов при­нимается его идентичность в важных по усредненным представлениям пунктах. Они могут принимать его бо­лее или менее однозначно, более или менее приближен­но: «одинаковость» в социологическом понимании — лишь относительная и меняющаяся данность. Обобщест­вленно объединенные в союзе индивиды могут созна­тельно менять установленный порядок посредством но­вых общественно объединяющих действий; эти установ­ления без какой-либо перемены в упомянутых действиях могут меняться сами по своему практическому значению для действий индивидов вследствие изменения распрост-

[517]

раняющегося усредненного постижения их «смысла» или в особенности вследствие изменения обстоятельств («изменение значения», неточно именуемое также изме­нением цели), а иногда и вообще потерять свое значе­ние. В подобных случаях тот факт, будет ли социолог из соображений целесообразности рассматривать изме­нившиеся общественные действия как «продолжение» прежнего или как «новое» социальное образование, за­висит от следующих факторов: 1) от непрерывности из­менений: 2) от относительного объема эмпирически сох­раняющихся прежних установлений в виде соответст­венно ориентированных действий; 3) от продолжавше­гося существования органов союза и аппарата принуж­дения либо в прежнем составе, либо в близком ему по типу вновь введенных лиц, либо — если это новые ор­ганы — от того, действуют ли они аналогично прежним. Вновь следует заметить, что и здесь переходы носят скользящий характер. В такой же степени является во­просом, который в каждом отдельном случае решается по-разному (то есть исходя из целесообразности, опре­деляемой конкретной исследовательской целью), в ка­ких случаях объединение в общество рассматривается как «самостоятельное» образование и в каких случаях его рассматривают как часть более широкого, выходя­щего за свои границы обобществления. Последнее воз­можно в двух случаях: 1. Если эмпирически «значимые» установления общественных действий не коренятся ис­ключительно в установлениях, сформулированных участ­никами этих действий (автономные системы), но об­щественные действия обусловлены также и тем, что участвующие в них индивиды ориентируют, свои дейст­вия (здесь, как и всегда: обычно) также и на установ­ления другого общественного объединения, в котором они участвуют (гетерономные системы). Примером мо­гут служить действия церкви применительно к установ­лениям политической власти или наоборот. 2. Если ор­ганы какого-либо общественного объединения в свою очередь также определенным образом обобществлены в рамках обобществляющих органов другого союза боль­шего масштаба: так, например, органы «полка» в об­щем аппарате «военного управления» (гетерокефальный целевой союз в отличие от «автокефального, типа сво­бодного союза или самостоятельного государства»). Ге­терономия установлений и гетерокефалия органов уп-

[518]

равления часто, но не обязательно совпадают. В настоя­щее время общественные действия в автокефальном со­юзе обычно обусловлены также и ориентацией действий членов этого союза на установления политического союза, следовательно, оно гетерономно. Социалистиче­ское «обобществление» средств производства означало бы, что уже сегодня в значительной степени гетероном­ное, то есть ориентированное на установления других, прежде всего политических союзов, общественное пове­дение каждого отдельного, теперь в принципе автоке­фального «предприятия» стало бы гетерокефальным, то есть ориентированным на органы какой-либо (любой) «совокупности».

Не каждое общественное объединение по соглашению ведет к возникновению целевого союза, для которого в соответствии с данной дефиницией должны быть консти­тутивны: 1) соглашение по поводу общих правил и 2) наличие собственных органов союза. Объединение в общество («обобществление по случаю») может быть по своему назначению и совершенно эфемерным; напри­мер, если речь идет о совместно задуманном убийстве из мести, которое участники договоренности предполагают осуществить в ближайшее время, следовательно, в нем могут отсутствовать все упомянутые характеристики це­левого союза, кроме рационально установленного по сов­местной договоренности «порядка» общественных дейст­вий, который по принятой дефиниции считается здесь конститутивным. Хорошим примером последовательности ступеней от объединения в общество по случаю до целе­вого союза может служить промышленное картелирова­ние, которое начинается с простой однократной догово­ренности между отдельными конкурентами о границах снижения цен и завершается «синдикатом», обладающим большим капиталом, конторами сбыта товаров и раз­вернутым аппаратом управления. Общим для всех них является лишь установленный по общему соглашению порядок, который при предполагаемой здесь идеально-типически точной формулировке всех пунктов должен, во всяком случае, содержать указание на то, что счита­ется для участников договора обязательным, что запре­щается и что дозволяется. При изолированном (мысли­мым в условиях полного абстрагирования от какого бы то ни было «правопорядка») обмене, например в идеаль­но-типическом случае полной ясности, договоренность

[519]

должна распространяться по крайней мере на следующие пункты: 1) обязательна: передача товаров в процессе обмена и — эвентуально — обязанность гарантировать право владения на товары от посягательства третьих лиц; 2) запрещено: требовать возврата обмененных то­варов: 3) разрешено: любым образом располагать при­обретенными в обмен товарами. Изолированный рацио­нальный «обмен» такого типа являет собой один из пограничных случаев обобществления без «органов уп­равления». Из всех признаков целевого союза он обла­дает только одним — установленным по договоренности порядком. Он может быть структурирован гетерономно (правом или условностью) или располагать полной авто­номией, будучи обусловлен в своих «ожиданиях» обоюд­ным доверием, основанным для обеих сторон на том, что другая сторона, какими бы интересами она ни руковод­ствовалась, будет следовать договоренности. Однако обмен этого типа не может быть назван ни автокефаль­ным. ни гетерокефальным общественным действием, так как он вообще не есть устойчивое «образование». В та­кой же степени и наличие актов обмена в качестве массового явления, даже в качестве внутренне каузально связанных массовых явлений («рынка»), конечно, ни в коем случае не может рассматриваться как целевой союз, более того, он в принципе отличен от него..Случай с обменом одновременно наглядно иллюстрирует тот факт, что действия, которые ведут к объединению в общества (обобществленные действия), совсем не обяза­тельно должны быть ориентированы только на ожидания соответствующих действий со стороны общественно объединенных лиц. Напротив, как показывает данный пример, они ориентированы также и на ожидание того. что третьи, не причастные к акту обмена лица «отнесутся с уважением» к результату обмена, к «смене владельца». До сих пор это просто «общностные действия» того типа. который мы впоследствии будем называть «действиями, основанными на согласии».

В истории мы обнаруживаем шкалу, ступени которой ведут от «объединения в общество по случаю» вплоть до устойчивого «образования». Типовой зародыш того обоб­ществленного объединения, которое мы сегодня называем «государством», находится, с одной стороны, в свобод­ных «объединениях в общество по случаю», созданных любителями добычи, отправлявшимися в поход во главе

[520]

с избранным ими вождем; с другой — в таких «объеди­нениях в общество по случаю», к которым прибегали те, кому грозило нападение. Здесь полностью отсутствует какое-либо имущество, используемое как средство осуще­ствления цели, и длительность. Как только поход за добычей завершен (удачно или неудачно) и добыча рас­пределена, как только опасность нападения предотвра­щена — объединенность в общество перестает существо­вать. Отсюда до длительного обобществления военнообя­занных, систематического налогообложения женщин, тех, кто не состоит на военном учете, покоренных народов, и далее — до узурпирования судебных и административ­ных общественных функций — длинный беспрерывный путь. Наоборот, из существующих для удовлетворения потребностей длительных общественных объединений может в результате распада — и это один из различных сопутствующих возникновению «народного хозяйства» процессов — сложиться аморфное, представляющее со­бой общественно объединяющие действия образование — «рынок».

«Психическое» отношение к такому акту его участни­ков, то есть вопрос, какими глубокими «внутренними побуждениями» они руководствуются, объединяясь и ориентируя свои действия на принятые установления, — поступают ли они таким образом, исходя из трезвых соображений целесообразности, из горячей привержен­ности совместно принятым или предполагаемым общим целям или неохотно принимая их как неизбежное зло, как нечто соответствующее их привычному поведению или почему-либо еще, — все это для существования обоб­ществленного объединения безразлично до той поры, пока в конечном итоге шансы на такую ориентацию на договоренность сохраняются в социологически релевант­ном размере. В своих общественных действиях их участ­ники могут ведь преследовать совершенно различные, противоположные и взаимоисключающие цели, и очень часто так оно действительно и бывает. Международный военно-правовой союз, правовая обобществленность для общностных действий на рынке с его процессом обмена и борьбой цен — лишь особенно яркие примеры этого постоянно встречающегося положения дел. Обществен­ные действия всегда, разумеется, являются выражением констелляции интересов, направленной на ориентацию поведения, своего и чужого, на его правила, и ни на что

[521]

более, и поэтому констелляцией интересов, весьма раз­личной для каждого из участников. В самой общей форме содержание указанной констелляции интересов можно чисто формально определить так, как это уже многократно определялось, а именно следующим обра­зом: отдельный индивид полагает, что он может рассчи­тывать на совместно принятый посредством обобщест­вленного объединения характер действий другого или других и что в его интересах полностью ориентировать на это свои действия.

VI. «СОГЛАСИЕ»

Существуют комплексы общностных действий, кото­рые без каких-либо целерационально принятых по сов­местному соглашению установлений тем не менее, во-первых, носят такой характер, будто подобные установ­ления существуют; во-вторых, их специфический харак­тер в известной степени обусловлен и видом смысловой отнесенности действий каждого отдельного человека. В любом рациональном обмене «денег», например, содер­жится наряду с единичным актом обобществленного объединения с партнером смысловая соотнесенность с будущими действиями внутри некоей неопределенно представляемой (только такое неопределенное представ­ление и допускающей) сферы актуальных и потенциаль­ных владельцев денег, любителей денег и предполагае­мых участников обмена. Ибо собственные действия ориентированы на ожидание того, что и другие будут «брать» деньги, так как только такое ожидание и делает возможным их использование. Правда, здесь смысловая ориентация в целом направлена на собственные интере­сы — и косвенно на предполагаемые индивидуальные интересы других, — на удовлетворение собственных пот­ребностей и удовлетворение потребностей других. Однако это не есть ориентация на установленный порядок удов­летворения потребностей предполагаемых участников акта обмена. Более того, отсутствие — во всяком случае, относительное — («общеэкономического») порядка, регу­лирующего удовлетворение потребности в употреблении денег со стороны участников этого акта, служит прямой предпосылкой функции денег. Тем не менее общий ре­зультат денежного обмена обычно во многих отношениях

[522]

носит такой характер, «как будто» он достигнут посред­ством ориентации на правила, установленные для удов­летворения потребностей всех участников обмена. Это происходит именно вследствие смысловой соотнесенности действий потребителя денег, чье положение, как и любого участника акта обмена, в среднем внутри известных гра­ниц определено таким образом, будто его интерес обычно требует от него, чтобы он в известной мере принимал во внимание интересы других, поскольку эти интересы яв­ляют собой, как правило, обоснование тех «ожиданий», которые он в свою очередь может иметь применительно к действиям других. «Рынок» в качестве идеально-типи­ческого комплекса такого рода действий отчетливо де­монстрирует введенный нами посредством выражения «как будто» признак.

Языковая общность выражается в идеально-типиче­ском «целерациональном» пограничном случае посредст­вом многочисленных отдельных актов обобщенных дейст­вий, ориентированных на ожидание встретить у другого «понимание» предполагаемого смысла. Тот факт, что в массовом масштабе среди множества людей понимание происходит более или менее приближенно посредством определенных близких по смыслу, внешне подобных друг другу символов, «как будто» участвующие в разговоре ориентируют свое поведение на совместно принятые грамматически целесообразные правила, — также являет собой пример, соответствующий упомянутому признаку «как будто», поскольку этот случай детерминирован смысловым соотношением актов участвующих в разго­воре индивидов.

Однако общим для обоих названных случаев является едва ли не исключительно указанный признак. Ибо то, как достигается общий результат, может быть, правда, для обоих случаев иллюстрировано несколькими внешни­ми параллелями, однако они не имеют серьезной позна­вательной ценности. Следовательно, для социологии это «как будто» имеет значение лишь постольку, поскольку в обоих случаях присутствует постановка проблемы, которая, однако, сразу же ведет к совершенно иным по своему содержанию понятийным рядам. Всякого рода аналогии с «организмом» и подобными биологическими понятиями заранее обречены на неудачу. К тому же общий результат, который внешне представляется таким, «как будто» действия людей детерминированы совместно

[523]

установленным порядком, совсем не обязательно может быть достигнут только посредством общностных действий людей, но в такой же степени, и еще значительно более ощутимо, он достигается посредством различных форм «однотипных» и массовых действий, которые не отно­сятся к общностным действиям.

По принятой нами дефиниции мы говорим об «общ­ностных» действиях там, где действия одних индивидов соотнесены по своему смыслу с действиями других. Сле­довательно, простая «однородность» поведения ряда лиц еще не дает основания для такого определения, так же как и не всякий вид «взаимодействия» или чистое подра­жание как таковое. Ведь «раса» — каким бы однотипным ни было поведение принадлежащих к ней индивидов в отдельном случае — становится для нас «расовой общ­ностью» лишь в том случае, если поведение индивидов соотносится по своему смыслу друг с другом: если, например — мы берем простейший случай, — представи­тели данной расы в каком-либо отношении «обособляют­ся» от чуждой им в расовом отношении среды, исходя из того что представители другой расы поступают так же (характер и масштабы такого обособления здесь значе­ния не имеют). Когда толпа прохожих одинаково реаги­рует на проливной дождь, открывая зонты, то это не совместные действия (а действия «массово-однотип­ные»): таковыми не являются также и действия, вы­званные простым «влиянием» поведения других, не соотнесенные с ним по смыслу, например при общей панике или если толпа прохожих во время давки на улице испытывает какое-либо психическое воздействие «массового характера». В тех случаях, когда на поведе­ние отдельных людей влияет самый факт того, что и другие участники сложившейся ситуации поступают определенным образом, мы будем говорить о «поведении, обусловленном массовостью». Ведь нет никакого сомне­ния в том, что даже самый факт совместно действующей, пусть даже территориально разделенной, но соотнесенной друг с другом (например, через прессу) «массы» может оказывать влияние на поведение каждого отдельного индивида. Рассматривать здесь эту проблему мы не бу­дем, так как она относится к области «массовой психо­логии». Переход от «обусловленных массовостью» дейст­вий к общностным действиям в реальности, конечно, лишен четких границ. Даже в таком явлении, как паника,

[524]

безусловно, содержатся наряду с элементами, обуслов­ленными массовостью, и элементы общностных действий. К этому типу действий приближаются и действия людей, сообща вступающих в схватку с вооруженным пьяным и — при эвентуальном «разделении труда» — обезоружи­вающих его, или когда они совместно оказывают помощь пострадавшему. Поскольку здесь в поведении людей при­сутствует «разделение труда», совершенно очевидно, что общностные действия ничего общего не имеют с «одно­типными» действиями и часто по своему значению даже противоположны им. В названном свойстве заключается и отличие от действий, основанных на «подражании». «Подражанием» может быть поведение, только «обуслов­ленное массовостью» или ориентированное на поведение того, кому подражают, то есть «копирование». Причем это в свою очередь происходит скорее из-за целерацио­нальной—или какой-либо другой—оценки значимости поведения как такового, являющегося образцом для подражания, или лишь в смысловой соотнесенности с ожиданиями, например из соображений, связанных с «конкуренцией». Отсюда ведет многоступенчатая шкала переходов к случаю весьма специфических общностных действий, где подражание объясняется тем, что поведе­ние, являющееся образцом, рассматривается как признак принадлежности к определенному кругу людей, кото­рые — причина здесь роли не играет — претендуют на специфический «социальный престиж» и в какой-то сте­пени им обладают. Однако последний случай уже выхо­дит за пределы простого «подражания», и эта категория не дает его исчерпывающей характеристики.

Наличие «языковой общности» не означает в нашем понимании, что существует обусловленная массовостью однородность при произнесении определенных звуковых сочетаний (это совсем не требуется) или будто один индивид «подражает» тому, что делают другие; языковая общность сводится к таким действиям индивида при каких-либо «высказываниях», которые по своему смыслу ориентированы на определенные, в среднем существую­щие внутри какого-либо круга людей шансы быть «поня­тым», и, следовательно, в среднем дают этому индивиду основание ждать такого осмысленного результата. Со­вершенно так же понятие «господства» не означает, что некая более могущественная по своей природе сила сумеет так или иначе настоять на своем, а предполагает

[525]

осмысленное соотнесение одного действия («приказ») с другим («послушание») и соответственно обратное, в результате чего в среднем можно рассчитывать на осуществление тех ожиданий, на которые ориентированы действия обеих сторон.

Следовательно, пользующаяся отчетливыми призна­ками категория явлений не применима к феномену «как будто». Вот почему мы в добавление к тому, что было сказано о «подражании» и «господстве», внесем в суще­ствующее многообразие отношений другое разделение. Под «согласием» мы будем понимать следующее: дей­ствия, ориентированные на ожидания определенного по­ведения других, имеют вследствие этого эмпирически «значимый» шанс на то, что ожидания оправдаются, так как объективно существует вероятность того, что эти другие, несмотря на отсутствие какой-либо договорен­ности, практически отнесутся к таким ожиданиям как к «значимым» по своему смыслу для их поведения. Моти­вы, исходя их которых можно ждать подобного поведе­ния других, в концептуальном аспекте безразличны. Общностные действия, характер которых обусловлен — и в той мере, в какой он обусловлен,—ориентацией на шансы подобного «согласия», мы будем называть «дей­ствиями, основанными на согласии».

Объективно — в смысле оценки его шансов — «зна­чимое» согласие не следует, конечно, отождествлять с субъективным предположением отдельного действую­щего индивида, что другие будут рассматривать его ожи­дания как значимые по своему смыслу, так же как эмпири­ческую значимость установленного по договоренности порядка не следует отождествлять с субъективным ожи­данием того, что будет сохранен его субъективно пред­полагаемый смысл. Однако в обоих случаях между (логически охватываемой категорией «объективной воз­можности») усредненной объективной значимостью шан­са и каждым усредненным субъективным ожиданием существует взаимосвязь понятной адекватной причин­ной обусловленности. Субъективная ориентация по­ведения на согласие может, как и при договоренности, в отдельном случае быть кажущейся или только при­ближенной, и это не может не оказать воздействия на степень и однозначность шансов на эмпирическую значимость. Индивиды, объединенные согласием, мо­гут намеренно действовать вопреки ему. совершенно

[526]

так же, как общественно объединенные индивиды действуют вопреки договоренности. Подобно тому как «вор» в нашем примере, также и «неповинующий­ся», ранее согласившийся признавать господство дру­гого, может, несмотря на свое «неповиновение», тем не менее (фактом сокрытия своих действий) ориентиро­вать их на субъективно восприятый смысл согласия. Поэтому понятие «согласие» не следует и в субъектив­ном аспекте отождествлять с «удовольствием» по пово­ду его эмпирической значимости, испытываемым участ­вующими в этом акте индивидами. Боязнь дурных по­следствий может привести к тому, что человек «поко­ряется», принимая господство насилия в его усреднен­ном содержании, совершенно так же, как он следует нежелательной «свободной» договоренности. Правда, длительное недовольство подрывает шансы на сохране­ние согласия, однако оно продолжает существовать до той поры, пока господствующий посредством насилия индивид имеет объективно релевантный шанс рассчиты­вать на выполнение своих приказаний (в соответствии с усредненно воспринятым их смыслом). Причина этого важна постольку, поскольку (совершенно так же, как при обобществленном объединении) только ориентация на «ожидания» определенного поведения другого или других (например, только «страх» «повинующегося» пе­ред «господином») составляет пограничный случай и обладает высокой степенью лабильности, так как ожи­дания и здесь тем объективно «обоснованнее», чем с большей вероятностью можно рассчитывать на то, что «согласившиеся» в среднем (субъективно) сочтут «дей­ствия, основанные на согласии» (по какой причине, здесь значения не имеет), для себя «обязательными». В конечном итоге «значимость» договоренности также основана на таком (базирующемся на легальности) согласии. Значимое согласие не следует отождествлять с «молчаливо достигнутой договоренностью». Между основанным на эксплицитной договоренности порядком и согласием существует, конечно, множество переходов, среди которых обнаруживается также и поведение, практически рассматриваемое участниками как усред­ненный, установленный по молчаливо достигнутой до­говоренности порядок. В принципе это, однако, не со­ставляет особого случая по сравнению с отчетливо сформулированной договоренностью. «Недостаточно от-

[527]

четливая» договоренность являет собой установленный порядок, эмпирически особенно сильно подверженный — в соответствии с распространенными типами истолко­вания — возможным практическим последствиям. На­против, «значимое» согласие в качестве чистого типа не содержит никаких установлений или специальной договоренности. Объединенные согласием индивиды мо­гут при известных обстоятельствах вообще ничего не знать друг о друге, но их согласие может при этом эмпирически быть едва ли не непреложной «нормой»; примером могут служить сексуальные отношения между впервые встретившимися членами экзогамного рода, который часто охватывает различные политические и даже языковые общности. В качестве другого примера можно привести пользование деньгами, при котором со­гласие заключается в шансе на то, что используемый в данном акте обмена (в соответствии с предполагаемым его значением) товар будет в качестве денег рассмат­риваться многими неизвестными друг другу людьми как «значимое» средство оплаты долгов, то есть как средство, необходимое для совершения считающихся «обязательными» общностных действий.

Не все общностные действия относятся к категории действий, основанных на согласии, но лишь те, которые усредненно основывают свою ориентацию на шансы согласия. Социальное обособление индивидов одной расы, например, относится к названной категории лишь в том случае, если в какой-либо релевантной степени можно рассчитывать на то, что эти индивиды будут (в среднем) практически рассматривать такое обособ­ление как нечто, обязывающее их к определенному по­ведению. В противном случае в зависимости от обсто­ятельств это следует рассматривать либо как действия, обусловленные массовостью, либо просто как общност­ные действия отдельных людей без какого бы то ни было согласия в качестве его основы. Лабильность такого перехода очевидна. Особенно сильна она в приведенных выше примерах, где речь шла о задержании пьяного или оказании помощи пострадавшему. Нечто большее, чем просто фактически предпринятые совместные действия (Zusammenwirken), объединенные простой общностной деятельностью, субъективно присутствует в поведении отдельных индивидов лишь там, где это поведение ори­ентировано на какое-либо согласие, которое предпола-

[528]

гается эмпирически «значимым», например если каждый индивид сочтет себя обязанным принимать участие в тех актуальных совместных действиях (Zusamennhandein) в такой мере и столько времени, как это определяется усредненно постигнутым «смыслом» согласия. Приведен­ные примеры, взятые в их среднем значении, различаются по степени согласия. Действия по оказанию помощи ближе по своему смыслу к тому, что существует шанс на согласие, следовательно, к действиям, основанным на согласии; другой пример можно, скорее, отнести к фактическим совместным действиям. И уж, конечно, не все действия людей, внешне представляющиеся «совме­стными», являют собой общностные или тем более ос­нованные на согласии действия. С другой стороны, дей­ствия, представляющиеся совместными, вообще не от­носятся к понятию действий, основанных на согласии. Во всех этих случаях полностью отсутствует смысловая соотнесенность с действиями незнакомых третьих лиц. Подобным же образом (как в приведенных выше двух примерах) основанные на согласии действия сородичей отличаются по своей степени от общностных действий, соотнесенных с потенциальными действиями будущих участников акта обмена. В последнем случае согласие конституируется лишь постольку, поскольку в основе ожидания лежит возможность усредненной ориентации действий других на принятую значимость, следователь­но, обычно лишь в той мере, в какой эти ожидания носят «легальный» характер. Лишь постольку и здесь действия можно считать основанными на согласии. В остальном же они лишь обобщенные действия, обус­ловленные согласием. С другой стороны, уже пример, где речь шла об оказании помощи, свидетельствует о том, что содержанием «согласия» может быть и совер­шенно конкретная соотнесенность с целью без каких-либо абстрактных «правил». Но в ряде случав, когда мы исходим из основанной на согласии общности «дли­тельного» характера, например «дружбы», содержание ее может быть постоянно меняющимся и определяться лишь посредством соотнесения с идеально-типически конструируемым смыслом, рассматриваемым каждой стороной в качестве значимого. Однако и этот смысл может меняться при неизменной идентичности лиц. Тогда и здесь является лишь вопросом целесообразности, рас­сматривать ли данную стадию как «продолжение» преж-

[529]

них, изменившихся по своему характеру отношении или как «новые» отношения.

Данный пример, а тем более пример эротической связи показывают, что в основе конституирующих сог­ласие смысловых соотношений и «ожиданий» отнюдь не всегда лежат целерациональный расчет и ориентация на рационально конструируемый «порядок». Напротив, «значимая» ориентация на «ожидания» означает в рам­ках согласия лишь следующее: индивид обладает, как он полагает, шансом на то, что в среднем он может ориентировать свое поведение на определенное, более или менее часто считающееся «значимым», хотя при этом подчас совершенно иррациональное, содержание (внутреннего или внешнего) поведения другого идиви-да. Поэтому в каждом отдельном случае по-разному (так же как и при обобществлении) решается вопрос, в какой мере смысл согласия, выраженный обычно в «правилах», в среднем ведет к общим закономерностям практического поведения. Ибо и здесь обусловленные согласием действия не идентичны действиям, основан­ным на согласии. Так, например, «сословная конвенцио-нальность» есть основанные на согласии действия, кон­ституированные посредством такого поведения, которое в среднем «считается» эмпирически обязательным. Этим согласием по поводу того, что следует считать «значимым», «конвенциональность» отличается от простого «обычая», основанного на. повторении привычных действий, а от права — отсутствием аппарата принуждения: конечно, границы по обе стороны не могут быть четко проведены. Сословная конвенциональность может, однако, привести к таким фактическим последствиям в поведении членов данного сословия, которые эмпирически не считаются обязательными на основе согласия. Так, феодальная конвенциональность, рассматривая торговлю как нечто безнравственное, могла привести к снижению степени собственной легальности феодалов в их отношениях с торговцами.

Совершенно различные субъективные мотивы, цели и «внутренние состояния» людей, понятные целерацио­нально или «только психологически», могут создать в качестве равнодействующей одинаковые по своей смыс­ловой соотнесенности общностные действия, а также одинаковое по своей эмпирической значимости «согла­сие». Реальная основа действий, базирующихся на со-

[530]

гласии, есть просто констелляция «внешних» и «внутрен­них» интересов, наличие которых может быть обуслов­лено самыми различными внутренними состояниями и целями отдельных индивидов, и воздействует она на раз­личным образом воспринятую значимость «согласия» и ни на что другое. Однако мы, конечно, не отрицаем того, что для отдельных типов общностных действий, различае­мых по господствующей в них субъективной «смысло­вой направленности», так же как, в частности, и для действий, основанных на согласии, можно выявить мо­тивы, интересы и «внутренние состояния», которые в среднем чаще всего служат причиной возникновения и дальнейшего существования действий такого рода. Ус­тановить все это и есть одна из задач каждой содержа­тельной социологии. Общие же понятия, дефиницией которых мы здесь занимались, не могут не быть скудны­ми по своему содержанию. Не разграничен резко, конеч­но, и переход от действий на основе согласия к общест­венному поведению; последнее являет собой только особый случай, упорядоченный формулированием установлений. Так, например, основанные на согласии действия пас­сажиров трамвая, которые «становятся на сторону» индивида, вступившего в конфликт с кондуктором, пере­ходят затем в общественное поведение, если они объеди­няются для подачи «жалобы». Повсюду, где целерацио­нально устанавливается порядок, всегда присутствует объединение в «общество», пусть даже в самых различ­ных масштабах и смысле. Обобществленное объединение возникает уже в том случае, когда «обособившиеся» представители расы основывают по взаимному согласию, но без оформленной договоренности «журнал», находят «издателя», «редакторов», «сотрудников» и «абонентов» и из этого журнала теперь в прежнюю аморфную сферу поведения идут на основе согласия директивы различной степени значимости. Так же обстоит дело, когда для какой-либо языковой общности создаются «академия» типа Accademia della Crusca и «школы», где преподаются грамматические правила: или в сфере «господства» — аппарат с рациональными учреждениями и чиновниками. И обратное: едва ли не в каждом общественном объеди­нении среди его членов обычно на.основе согласия складывается поведение, выходящее за пределы его рациональных целей {обусловленное обобществлением). В каждом кегельном клубе существуют «конвенциональ-

[531]

ные» предписания, регулирующие взаимоотношения его членов, то есть вне сферы общественного объединения формируется ориентированное на «согласие» общностное поведение.

Каждый отдельный человек постоянно участвует в многочисленных, самых разнообразных сферах действий, общностных, основанных на согласии, и общественных. Его общностное поведение может теоретически в каж­дом данном своем акте осмысленно соотноситься с дру­гой сферой чужого поведения и с другими объединения­ми на основе согласия и общественного объединения. Чем многочисленнее и многообразнее по типу консти­тутивных для них шансов сферы, на которые индивид рационально ориентирует свои действия, тем дальше заходит «рациональная дифференциация» общества: чем более обобществленными становятся по своему характеру его действия, тем большей степени достигает «рациональная организация общества». Индивид может, конечно, участвовать в ряде общностных действий раз­личного типа посредством одного и того же акта пове­дения. В акте обмена, который некое лицо совершает с неким X, уполномоченным У, который в свою очередь является «органом» целевого союза, содержится: 1) уст­ное и 2) письменное объединение в общество; 3) обоб­ществление акта обмена лично с X; 4) тоже лично с У; 5) то же с общественными действиями участников целе­вого союза; 6) акт обмена ориентирован в своих условиях также и на ожидания потенциальных действий других заинтересованных в данном акте лиц (конкурентов с обеих сторон), а в равной степени и на легализованное согла­сие и т. д. Чтобы входить в число действий на основе -согласия, действие должно принадлежать к общностным действиям, но ориентированным на согласие оно может быть и без этого условия. Любые распоряжения по поводу запасов или имущества человека (оставляя в стороне, что они обычно вообще осуществимы только при наличии защиты, которую аппарат принуждения предоставляет политическому сообществу) лишь и в той мере ориентированы на согласие, в какой они учитывают возможность изменения в количестве своих запасов посредством обмена вовне. Денежное «частное хозяйст­во» охватывает действия общественные, действия, осно­ванные на согласии, и общностные действия. Только чисто теоретический пограничный случай, робинзонада,

[532]

совершенно свободен от каких бы то ни было общност­ных, а следовательно, и от ориентированных на согласие действий, так как робинзонада по своему смыслу ориен­тирована только на ожидание состояния природных объектов. Сама возможность мыслить такой случай ясно показывает, что «хозяйственные» действия по самому своему понятию не обязательно включают в себя и общ­ность действия. Напротив, как правило, именно концеп­туально «наиболее чистые» типы в отдельных сферах действий находятся за пределами общностных действий и сфер согласия, причем это в равной степени относится как к области религии, так и к экономике и научным и художественным концепциям. Путь «объективации» ведет — необязательно, но, как правило, быстро — к общностным действиям, и если не всегда, то, как прави­ло, именно к действиям на основе согласия.

Из сказанного ни в коем случае не следует делать вывод, будто общностные действия, согласие и объедине­ние в общества можно как-то идентифицировать с пред­ставлением о действия.х «друг с другом и друг для друга» в отличие от какого-либо «противопоставления». Не толь­ко совершенно аморфная общность, но и «согласие» отнюдь не тождественно для нас с «замкнутостью», обособлением от других. Является ли сфера действий, основанных на согласии, «открытой», то есть может ли любой желающий в каждый данный момент принять в них участие, или «закрытой» и в какой мере, то есть исключается ли участие в них третьих лиц, будь то просто по взаимному согласию или посредством объе­динения в общества, — вопрос, который решается в каж­дом отдельном случае по-разному. Конкретная языковая или рыночная общность всегда где-то имеет границы (обычно размытые); это означает, что обычно в «ожи­даниях» принимается во внимание в качестве актуаль­ного или потенциального участника согласия не человек, а некое часто весьма неопределенное по своим границам множество. Однако, например, участники языковой общности, как правило, совсем не заинтересованы в исключении из согласия третьих лиц (конечно, в зави­симости от обстоятельств какого-либо конкретного со­беседования); а лица, интересы которых связаны с рынком, часто заинтересованы именно в «расширении» рынка. И все-таки как язык (в качестве сакрального, сословного или конспиративного), так и рынок—по-

[533]

средством монополистического соглашения или обоб­ществления — могут быть «закрыты». С другой стороны, сфера специфических общностных действий конкретных органов власти, обычно закрытых посредством объеди­нения в общества, может быть в значительной степени открыта (для участия «новых людей») именно в инте­ресах носителей власти.

Участники действий, основанных на согласии, могут преследовать совместные внешние интересы. Однако это не обязательно. Действия на основе согласия — еще не «солидарность», и общественные действия никоим об­разом не исключают и не противоречат тем обществен­но связанным действиям, которые мы называем борь­бой, то есть в самой общей форме стремлением про­тивопоставить свою волю другой, сопротивляющейся ей, ориентируясь на ожидание определенного поведения другого. Борьба потенциально присуща всем видам общественно связанных действий. В какой степени, на­пример, акт общественного объединения практически означает солидарность по отношению к третьим лицам, компромисс между различными интересами или лишь желательное по каким бы то ни было причинам для участников этого акта перемещение форм борьбы и ее объектов в соответствии с усредненной (быть может, в индивидуальных проявлениях различной), субъективно предполагаемой целью, решается в каждом данном слу­чае по-разному: часто все эти моменты в каком-то виде присутствуют. Нет таких сообществ, основанных на со­гласии, в том числе и характеризующихся безграничной самоотверженностью — например, при эротических от­ношениях или проявлениях милосердия. — в которых, несмотря на эти чувства, не могло бы присутствовать и самое жестокое насилие над другим человеком. Вместе с тем в большинстве актов «борьбы» содержится какая-то степень общественного объединения или согласия. Перед нами обычный в социологии случай, когда факти­чески понятия частично перекрывают друг друга, проис­ходит это из-за наличия одинаковых, только рассмотрен­ных под различным углом зрения признаков. Борьба, полностью лишенная какой бы то ни было общности с противником, —лишь пограничный случай. От вторжения монголов до современного ведения войны в соответствии с «требованиями международного права» (пусть даже не всегда действенными), от рыцарских сражений с их

[534]