Хорошие» и «скверные» слова

Тайна, окружающая женский пол, отразилась и в языке, в котором катастрофически не хватает слов для описания соответствующих понятий. В этой книге я пытался не слишком часто пользоваться словом «шахна», за исключением тех случаев, когда действительно нельзя было подобрать подходящий синоним. Слово «вагина» уместно в разговоре между врачом и пациенткой, но нелепо в разговоре любовников, хотя его и используют в качестве синекдохи. Наружную часть женских половых органов медики называют «вульвой». Однако когда у женщин есть жалобы, например, на боли в этой области тела, врачи обычно не пользуются этим словом, хотя в английском языке, например, оно куда чаще встречается, чем, скажем, в нидерландском. Порой эту область называют «лабия» или «половые губы», однако происходит немало путаницы в связи с тем, что многие женщины сами не способны отличать большие половые губы, как таковые, от малых, а чаще всего называют все «там внизу» общим определением – «пах». Более того, немало женщин считают свои малые половые губы… большими половыми губами, поскольку они у них больше по размерам (впрочем, не больше, а длиннее). В связи с этим даже высказывалось предложение изменить их названия. Современные сексологи‑реформаторы возражают и против использования слова pudenda [20], поскольку, по их мнению, его изначальный смысл лишь способствует усилению существующего табу и приводит к тому, что женская сексуальность продолжает ассоциироваться с чем‑то постыдным. Были и более лестные, «поэтические» обозначения, например pleasure lips – «губы счастья», «уста отрады», однако они не прижились, и мало кто сегодня сокрушается по этому поводу.

Обычно к эвфемизмам чаще всего прибегают родители, желающие научить своих дочерей основам личной гигиены. Но они тоже говорят «там внизу» или «сейчас помоем всё», хотя отсутствие конкретности вредно с точки зрения медицинского просвещения, поскольку детей не учат различать важные органы. Порой говорят «перед» или «зад» – тогда еще возникают хоть какие‑то различия. Мало кто из родителей особо выделяет клитор, называя его этим настоящим именем, обычно этот орган вовсе выпадает из программы сексуального воспитания детей родителями, и в результате впоследствии их дочери на сексуальной арене жизни оказываются даже куда менее подготовленными, чем сыновья. Конечно, дети сами передают друг другу какие‑то отрывочные сведения из этой области. Нидерландская писательница Лидия Роод [21], например, писала о том, как однажды у себя дома (где очень тонкие стены) ей довелось услышать из детской комнаты, какими словами соседская девочка объясняла ее дочери, где именно нужно «пиликать», чтобы у той возникли приятные ощущения. «Я тогда еще подумала, – отметила писательница, – как здорово, что мне самой теперь не придется ей об этом рассказывать…». Однако в большинстве домов не столь совершенная акустика, поэтому далеко не у всех родителей есть подобная отговорка, чтобы не разговаривать со своими детьми на интимные темы.

Я на самом деле не знаю, сколько женщин пользуются какими‑нибудь особенными словами, чтобы называть собственные половые органы, как при общении «сама с собой», так и в обществе любовника. Ведь если у вас зачесалась макушка, вы, видимо, скажете «голова чешется», но вот что обычно говорит или думает женщина, когда ей понадобится почесать, например, лобок? Когда преодолеваешь запреты, возникает известное напряжение, натянутость, и подобное напряжение может давать свой положительный эффект. Для мальчишек, например, писать ругательные слова на заборе или на стенке в уборной – это эротический акт. Поступок, конечно, незрелый, грубый, но, несомненно, эффективный. Ведь и взрослые мужчины иногда пользуются ругательствами в самые интимные моменты, чтобы усилить и направить свое половое возбуждение. А что в таких ситуациях делают женщины? Я при случае провел небольшой опрос, и, как оказалось, даже в интимных отношениях или разговаривая «сама с собой» довольно большая часть женщин пользуются эвфемизмами!

В романе «Любовник леди Чаттерлей» Д. Г. Лоуренса лесник Меллорс объяснял леди Чаттерлей смысл английского слова cunt, а также рассказывал, что оно обозначает для него, в рамках его миропонимания. Леди Чаттерлей благодаря общению с лесником нашла не только новые ощущения, но и слова, чтобы их выразить. Лоуренс своей книгой хотел показать всему миру, что физическая любовь прекрасна, но надо сказать, что после первого небольшого тиража в частном издательстве его книга была бесчисленное количество раз переиздана лишь пиратским способом – как в Америке, так и в Европе. Британские издатели настаивали на публикации цензурированного варианта, с изъятыми «нежелательными» словами (вроде того же cunt), из‑за чего в 1930 году автор предпочел выпустить в Париже собственное – авторское – издание. Полный текст романа вышел в известном издательстве «Пенгуин» в Англии лишь в 1960 году [22].

Вот соответствующий отрывок из этого романа:

Мужчина молча глядел на свою тяжелую неподвижную плоть. – Эй, парень, – сказал он, наконец, тихо. – Ты в своем праве. Можешь задирать голову, сколько хочешь. Ты сам по себе, я сам по себе, верно, Джон Томас? Вишь, выискался господин. Больно норовист, похлеще меня, и лишнего не лялякает. Ну что, Джон Томас? Хочешь ее? Хочешь свою леди Джейн? Опять ты меня задумал угробить. И еще улыбается! Ну, скажи ей: «Отворяйте ворота, к вам едет государь!» Ах, скромник, ах, негодник. Ласоньку он захотел. Ну, скажи леди Джейн: хочу твою ласоньку. Джон Томас и леди Джейн – чем не пара! [23]

Вот еще один пример:

– У тебя, вон, шахна твоя, ну до чего же сладка, разве нет? Лучше на целом свете не сыщешь. Как не захотеть такую… Как не пожелать…

– А что это – «шахна»? – спросила она.

– А то? Не знаешь разве? Ну, сластунья‑то твоя! Вон, внизу‑то – она! И все‑все – в ней: и что мне достанется, как я в тебя войду, и что тебе достанется, пока я в тебе. Ну, манда‑то, вся‑сама…

– «Вся‑сама», – поддразнила она его. – А то – «шахна», «сластунья»… «Манда» ведь такое же слово, что «отодрать»…

– Что ты, что ты! Отодрать – это так, просто само действие. Как у зверей. А шахна… то есть манда – это куда как больше! Это – ты вся, неужели не ясно? Ты же – не только зверь, так? Хоть и сама порой готова отодрать… Манда – это же вся твоя краса, милая ты моя! [24]

Тот факт, что самые колоритные слова надолго остались под запретом – видимо, связан с их использованием в бранных целях. И женские половые органы упоминались с этой целью не меньше, чем мужские. На мой взгляд, ругательные слова, имеющие отношение к женским органам, иногда даже грубее, чем мужские [25]. По‑английски выражение «Don’t be such a prick» («Да не будь ты таким уродом!», prick – мужской член) звучит куда менее грубо и резко, чем «What a cunt you аге» («Ну и шахна же ты!»). В тех странах, где традиционно практикуют удаление клитора, самые страшные проклятья включают слово, обозначающее клитор… А египетские мусульмане‑фундаменталисты называют белых туристов ругательным выражением «мать клитора» (правда, худшее оскорбление, какое существует в тех краях, – это назвать мужчину так: «сын необрезанной матери»…).

А вот Япония, наоборот, представляет собой исключение из правил. Там родители рано просвещают своих дочерей, рассказывая им, что у них есть «одаиджи‑но‑токоро», то есть «августейшее важное место». И мальчикам говорят, что у них имеется «одаиджи‑но‑моно», или «августейшая важная вещь». Для мальчиков в Японии используют еще стародавний синоним того же места: «очинчин» (что‑то вроде «почтенный пись‑пись»). В 1980‑е годы японские феминистки, протестуя против неравноправия (поскольку для девочек аналогичного понятия не было), выступали за введение слова «вареме‑чан» («драгоценная щелочка»). Правда, как и многие другие эмансипационные нововведения в различных языках, это слово так и не закрепилось в японском словоупотреблении.

Разумеется, для женских половых органов существует множество синонимов, причем некоторые из них имеют сугубо индивидуальный характер. Мои пациенты порой рассказывают мне, какими словами они в постели называют интимные органы друг у друга, и нередко это просто имена (помнится, одна пара просто называла их… «Джозеф» и «Джозефина»). В переложении «Тысячи и одной ночи» Пауля Роденко [26]поэтесса так бросает вызов своему возлюбленному: «С чувством такта и стилистическим изяществом опиши же то, что в силу своей беззащитной открытости возбуждает в тебе рыцарское желание заполнить его бурным потоком своих стихов». Возлюбленный ее, однако, приносит к ее ногам до того банальные образы (например, «сад наслаждений», «врата счастья», «тайная обитель»), что наша поэтесса способна отозваться о них лишь с презрением. Ей самой куда больше по сердцу такие сравнения, как «колыбель для младенца», «беспёрая птица», «кошка без усов», «кролик без ушек», «заколдованная туфелька», «клетка без прутьев и «бессловесный язык»…

Если Роденко вживается в женскую натуру, стремясь передать цветистые, неожиданные выражения, то Эрика Джонг [27]выводит на арену своего повествования мужчину, чтобы ее героиня, Фанни, которая лишь недавно стала причастной всевозможным смертным грехам, оказалась лицом к лицу со всем тем, что связано было теперь с ее именем. Ланселот, главарь банды, который скорее согласен согрешить с юнцом или с овечкой, нежели с нашей незадачливой Фанни, отличается еще и тем, что неплохо знаком не только с классической английской литературой, но и с уличной бранью…. Вот небольшая выборка из того, что в книге занимает более страницы: «божественное непроизносимое», «лучше‑худшая часть» (как называл это поэт Джон Донн), «исповедальня», «третий глаз» (согласно Чосеру), «вырезка», «ящик», «шарманка», «крепость», «фонтан любви», «ножны», «гнездо снегиря», «дом у подножья холма», «кувшинчик для сливок», «королева впадин», «беззубый рот», «безымянное гнездышко». Из разряда ботанического пришли «персик», «розочка», «кормовые бобы», «фига» и «страстоцвет». Фанни слушает его в изумлении: «Поэтическое начало во мне ликовало, пусть женское при этом и было оскорблено…»

В начале XVI века недолгое время существовал придворный обычай воспевать все составляющие женской анатомии в так называемых «блазбнах» [28]. Поэты тогда восхваляли женщину во всех подробностях, с головы до ног, и в целом и в мельчайших частностях, причем поэтические произведения посвящались не только отдельным частям женского тела, но и ее голосу, уму, добродетели, а также грации и изяществу.

Орган, однако, вокруг которого все это вращалось, в «Книге блазонов женского тела» назывался con [29], он оказался единственным органом, который воспет сразу в трех блазонах, причем один был посвящен плодородному органу именно девственницы. Его написал Клод Шапюи (? – 1575), поэт и библиотекарь короля Франциска Первого (1494–1547), и в нем есть такие строки:

…и нет еще… пока что детская бороздка …о, мой восторг, мой нежный сад, в котором корни не пускал никто …красотка… с губками, что ярче киновари …лесистая, любимая ложбинка …с обводами мягчайшими холмов …что убраны в разгар сезона руном богатым, златовласым

[…]

Дела, и помыслы, и страсти – одним живем, одно лелеем: короновать тебя… молиться тебе, колена преклонив.

[…]

Желаю одного удела: служить тебе, чтоб быть как можно ближе – тебе, дарующей божественное счастье. [30]

Аналогичные восхваления раздавались и в последующие века. Федерико Феллини, создавая свой фильм о жизни Джакомо Казановы, попросил поэта Тонино Гуэрру, написавшего сценарий фильма «Амаркорд», сочинить для него стихотворение. Этот текст, к сожалению, не вошел в фильм, а ведь Гуэрра планировал вложить в уста Казановы нижеследующий панегирик «смоковнице» (или «фиге», как в Италии называют плод инжира). Надо только помнить, что итальянцы всегда воспринимали смоковницу как плод исключительной сочности, даже более сочный, чем слива. (Ведь это только на севере Европы инжир встречается почти всегда в сушеном виде… Поэтому всякий при виде сухого инжира, лежащего в магазинах в удлиненной упаковке, подсознательно скорее представит себе мошонку старика, нежели эротичный орган привлекательной молодой женщины.)

О, ты, смоковница – как паутина,

как шелковистое зерно.

Калитка в сад таинственный, где всех

цветов на свете сердцевина зреет.

Как штурма ждущая нетерпеливо крепость.

Смоковницы как мир разнообразны:

широкие и узкие; совсем

безумные; за два всего сантима;

веселые; болтливые; заики;

зевающие сладко; никогда

не говорящие с тобой, пусть даже

стираешь в страсти их с лица земли.

…То сахарною обернутся головой,

то в лес, поющий волчьим воем, превратятся,

то запылают яростным костром,

то, запряженною прекрасными конями,

каретой вылетят из‑за угла.

А то под небеса, как шар воздушный

раздутый черным газом, вознесутся,

несомые свеченьем светлячков.

Но вдруг – silentium! – на миг сладчайший

Смоковница – лик Бога, боговы уста.

Люби же вечно свет, тобой же сотворенный.

Люби деревья, облака и море,

И человека и народы разом,

И всех смоковниц, о, Смоковница, люби! [31]

Еще более лиричны строки поэтессы Моник Виттиг [32]. В ее книге «Партизанки» (1969) ярким, поэтическим стилем описана героическая борьба первобытной женской орды, желающей бросить вызов угрожающим им представителям противоположного пола.

Говоря о женских органах, они, например, утверждают, что забыли смысл одной из ритуальных шуток. Они имеют в виду предложение «К ночи Венера птицей летит быстрокрылой». Писали, что половые губы можно сравнить с крыльями птицы, в связи с чем их и назвали «птицей Венеры». А вульву сравнивали с самыми разными птицами: ее называли и голубкой, и скворушкой, и ткачиком, и соловьем, и зябликом, и ласточкой‑касаточкой. Они говорят, что разыскали древний текст, в котором автор, сравнивая вульву с ласточкой, замечал, что ему не известна больше ни одна птица, которая могла бы так стремительно и чудесно летать, так быстро трепеща своими крылышками. И тем не менее, когда к ночи Венера птицей летит быстрокрылой, они говорят, что уже не понимают, что бы это могло означать.

Меня однажды заинтересовало, какими словами пользуются нидерландские лесбиянки для наименования женского органа, и с этой целью я проштудировал целый словарь лесбийского сленга. По прочтении у меня создалось впечатление, что в лесбийской среде главное внимание уделяется языковым средствам, способным передать провокацию и вызов, но у них также можно найти и другие выражения: «сокровище», «коробушка», «слюнявка», «источник всего живого», «междуножница», «женская собственность», «киска», «тенистый ворс», «сочная подмышка», «присоска», «уста отрады», «губы удовольствий», «губы Венеры», «брызгалка», «дамба», «цветочек», «ромашка», «местечко», «тугоголовка», «кнопка любви», «кнопка щекотки», «жемчужина», «холмик», «шекспир», «таймс‑сквер», «клит», «дорожка счастья», «ложбинка любви», «розетка» и «задняя дверка».

Этот список возвращает нас, видимо, в шестидесятые годы, когда в феминистском запале женщины начали придумывать собственные слова для обозначения предметов и понятий, относившихся к женской сексуальности, притом порой лишь с целью дистанцироваться от идеологии «сексуальной революции», которая сложилась в большей степени под влиянием мужчин. Это означало, что женщину воспринимали, прежде всего, как самку, которая должна была быть вечно доступной. Тогда же, в шестидесятые, возник термин «власть шахны»: «cunt power» [33]. Вспоминается в этой связи и Жермен Грир, которая с такой страстью выступила в нидерландском подпольном журнале «Suck» в защиту того, чтобы вновь отвоевать «власть шахны»: