Глава 15 Наизусть

— Здравствуйте. Могу я поговорить с Майклом Шейном?

— Секундочку, пожалуйста, — ответил женский голос.

Мэри стала ждать. Она зевнула. Вчера она допоздна не ложилась спать, чтобы увидеть Майкла Шейна по телевизору. Под звуки задумчиво-печальных гитарных аккордов прожекторы высветили Майкла, непринужденно присевшего на краешек скрипучего черного кресла. По правую руку от него на высоких табуретах, похожих на детские стулья для кормления, сидели трое: один белый мужчина и двое чернокожих — мужчина и женщина. Позади Майкла располагался большой экран, на котором он с гордостью демонстрировал свои недавние подвиги.

— Отдел новостей, — представился мужской голос мягко и располагающе, как будто назвал свое имя.

— Здравствуйте, будьте добры Майкла Шейна.

— А, подождите минуточку.

Приключения облаченного в тропический шлем

Майкла имели место где-то на раскаленных землях Африки. Он посетил кофейную фабрику, оловянные рудники и банановую плантацию. Он взбирался в вертолет. Он продирался сквозь трущобы. Он беседовал с ключевыми фигурами черного континента, чьи имена и лица хранятся в строжайшей тайне. Все они были очень напуганы, преисполнены ярости, разгорячены — немудрено, когда кругом все полыхало. И еще был один поистине драматичный момент — Майклу пришлось опуститься на колени, когда к нему направился чернокожий солдат, с устрашающим видом стягивая с плеча винтовку. Однако на помощь Майклу тут же пришли белокожие друзья-тяжеловесы в футболках, и солдат с крайне пристыженным видом поспешно ретировался. Мэри подумала, что Майкл поступил очень умно, опустившись вот так на колени.

— Алло? Добрый день, — прожурчал в трубке женский голос, едва не задыхаясь от нежности, — Я — личная секретарша мистера Шейна. Чем могу помочь?

— Здравствуйте, я бы хотела поговорить с Майклом Шейном.

— А-а, — с пониманием ответил голос, — Извините, кто говорит? — спросила она, очевидно рассчитывая сразу снять этот вопрос с повестки дня.

— Мэри Агнец, — представилась Мэри.

— Понятно. Минуточку, пожалуйста.

После демонстрации того эпизода Майкл поведал о своих подвигах людям на табуретках. Они тоже очень рассердились — друг на дружку, да и на Майкла тоже, а Майкл, в свою очередь, очень разозлился на них. Передача закончилась раньше, чем они закончили пререкаться. Они все еще продолжали жестикулировать, пытаясь в чем-то убедить друг друга, когда погас свет и зазвучали гитарные аккорды. Мэри показалось, что Майкл справляется со всем на редкость хорошо, особенно если принять во внимание тот бесхитростный факт, что на вид ему было всего-то лет двенадцать.

— Алло, — с новым приступом нежности и теплоты заговорил в трубке тот же голос. — К сожалению, мистер Шейн как раз сейчас собирается на конференцию. Не могли бы вы сообщить, о чем речь?

— Хорошо. Я хочу поговорить с ним об Эми Хайд.

— Секундочку, пожалуйста.

— Да?

— Здравствуйте. Майкл Шейн?

— У телефона, — ответил Майкл Шейн.

Ах, все-таки мир еще не развалился, поняла Мэри, во всяком случае, не весь. Не все, что показывал телевизор, было по ту сторону. Тоненькие ниточки соединяли два мира.

— Вы сказали — Эми Хайд?

— Да.

— А вы кто?

— Мэри Агнец. Я кузина Эми Хайд. Я хотела бы о ней поговорить.

— Эми… Я не думал о ней уже — ну, по крайней мере, минут десять. Что ж, вы обратились по адресу. Обожаю поговорить об Эми Хайд. Когда мы можем встретиться?

— В ближайшее воскресенье?

— Дайте-ка подумать. Сегодня днем я улетаю в Австралию, — спокойно размышлял он вслух.

— Что? То есть в самом деле? — Тогда не вышло, огорчилась она про себя.

— Мм. Такая досада. Если б я знал — полетел бы прямо из Лос-Анджелеса. Я ведь всего на день-другой, не больше. Сейчас решим. Я хочу сделать остановку в Мадрасе, чтобы успеть днем на испытания, а потом наверняка что-нибудь прорежется в Заливе. Извините, я просто размышляю вслух. Еще на следующей неделе мне нужно как-нибудь успеть в Токио. Вот скучища. Кэрол! Токио у нас после Боготы? Да - да, точно. Нет. Воскресенье в самый раз.

— Вы уверены?

— Да. Я буду здесь целый день, чтобы закончить все дела с Эритреей. Проблема в том, что мне будет сложно передвигаться куда-либо по городу. Почему бы вам не прийти к нам сюда?

Мэри выбежала из телефонной будки и вернулась в кафе. Алан мыл за нее посуду (она соврала, что ей нужно в аптеку), а Антонио не заметил ее отсутствия, так что все пока было в порядке. Воскресенье наступит только через шесть дней, а это означает, что еще целых шесть дней ей предстоит разрываться между Аланом и Рассом, еще шесть дней надо будет ходить на работу, когда небо похоже на рай, и с работы, когда оно превращается в преисподнюю.

Мэри отправилась на встречу с Майклом Шейном. Здание, в котором он продавал свое время, стояло сразу за рекой, недалеко от того места, где жила семья Ботэм — до того, как Мэри сломала мистеру Ботэму спину. Она в очередной раз задумалась о том, где сейчас Ботэмы и увидит ли она их когда-нибудь еще. Под порывами ветра водная поверхность рябила гусиной кожей. Река словно бы натянула кольчугу. Облака над головой тоже переживали тяжелые времена. Теперь она знала, что облака не живые — всего лишь воздух, газ, пар, — но сегодня они были очень похожи на призраки живых существ, поросят, например. Погода явно менялась, воздух был наполнен переменами. Майкл носился из огня в полымя, из пустыни перепрыгивал в кратер вулкана, но на той полоске земли, где пребывала Мэри, становилось все холоднее. Она еще раз взглянула на облака, опасливо пробирающиеся по небу, на их покрасневшие уши. Разлитый в атмосфере дух перемен вызвал воспоминание о чем - то по самой сути своей изменчивом и мимолетном: о мгновении, когда она остановилась как вкопанная в каком-то дворе, обращенная в статую странной игрой света. Времена года, должно быть, возвращают тебя назад, подумала она, если только есть то время, в которое ты можешь вернуться. Все с каждой секундой стареют; у каждого в голове есть большой дом, где он может передохнуть. Я устала от своей узкой тропинки, от этой сжатой колеи времени. Устала. От мелководья, заполненного грязной посудой, где сейчас плещется бледный Алан. Мне хочется плавать, где поглубже. Не могу больше высасывать, как младенец, до последней капли все, что предлагает каждое проходящее мгновение… Обезумевшая чайка с мерзкой крысиной мордой, искаженной злобой и страхом, пролетела с ней рядом и рухнула в воду в поисках отбросов. Что значит жизнь для этой крысы с клювом и крыльями? Мэри поспешила через мост. Метрах в десяти до его конца безумная чайка неожиданно вынырнула из пустоты и пронеслась прямо перед ее лицом. В глазах ее было ясное осознание того, что за ней наблюдали. Эта тварь все про меня знает, ужаснулась Мэри. Она спросила дорогу у высокого старика. Чтобы объяснить, он нагнулся к ней, опершись одной рукой о колено, а другой показывая дорогу. И долго еще стоял в той же позе после того, как Мэри продолжила свой путь.

У Мэри как-то само собой сложилось представление, что Майкл Шейн встретит ее в пронзительно-ярком свете студии — там, где звенят гитарные аккорды, скрипит стул, задаются каверзные вопросы. Все оказалось иначе. Холеная, до блеска отполированная девица уже поджидала ее, когда Мэри толкнула сияющую створку вращающейся двери. Мэри пришла вовремя. Она вообще никогда не опаздывала. Ожидавшая ее особа (с заколотыми темно-каштановыми волосами и глубоким знанием житейских премудростей в спокойных глазах) предпочла не подходить сразу к Мэри, когда та назвала свое имя у входа. Сначала она быстро осмотрела Мэри, холодно и с явным облегчением. Этот взгляд заставил Мэри вспомнить о своем наряде — сандалии, бывшие явно не по погоде, тоненькое хлопчатобумажное платье, дешевая, но вычурная блуза, которую Парис заставил ее купить на рынке рядом с домом, коричневый кардиган Алана, который она надела, потому что без него совсем замерзла бы. (Вообще-то у Мэри имелось пальто, доставшееся ей от Шерон. Вечно сыроватое пальто в оранжевую клетку, которое жило в ее шкафу. Мэри его не любила, да и пальто отвечало ей взаимностью.) От всех этих мыслей Мэри стало жарко. Следуя за девушкой по коридору, Мэри восхищалась привлекательными выпуклостями ее черной облегающей юбки, темными стрелками на чулках, звучными туфельками и их щеголеватым блеском. «Как близко я знала этого человека? — гадала Мэри, — Как хорошо он знал меня?»

Они вошли в пустую комнату — без сомнения, кабинет этой самой девушки: на столе лежала раскрытая дамская сумочка, пачка сигарет и золотая зажигалка, на вешалке безмятежно отдыхало пальто. В комнате была еще одна дверь, внутренняя. Открыв ее, девушка улыбнулась Мэри ободряюще и победно:

— Можете сразу проходить.

Майкл сидел за столом спиной к двери, и черная телефонная трубка примостилась на его плече наподобие котенка. Он тихо соглашался с кем-то, кто был на другом конце линии.

— Точйо-точно. Но мне туда ехать одно Марокко, — проговорил он и сам рассмеялся, — Да нет, терпеть не могу это место. Вот Гваделупа — всегда пожалуйста. Или там Санта-Люсия. Или Тобаго, за ради бога. Что, Барбадос? Барбадос?!

Он повернулся в кресле и заметил Мэри. Ей потребовалось собрать все мужество, чтобы выдержать его взгляд. Сперва ей показалось, что выражение его лица не изменилось, но не успела она перевести дух, как заметила, что он тревожно нахмурил густые брови. Он перестал слушать телефонный щебет.

— Стойте, где стоите, — велел он, глядя на нее в упор, — Я сейчас.

— Вы поразительно похожи на Эми, — продолжил он чуть позже. — Просто поразительно.

— Да, все так говорят.

Он поднялся.

— Простите. Меня зовут Майкл Шейн. А вы, стало быть, Мэри Агнец. Так… руки у вас не такие. У Эми были белые, холеные ручки бездельницы. И глаза другие. Того же цвета, но другие.

Он снова сел. Следуя его приглашению, Мэри уселась напротив: их разделяла сияющая поверхность стола. Свет исходил, казалось, от его открытого лица — от глаз, волос, зубов. Теперь она видела, что ему никак не может быть двенадцати лет — по меньшей мере семнадцать-восемнадцать, может, даже и больше.

— Правда?

— А вы по какой линии?

— По материнской, — объяснила Мэри, которая уже немножко подготовилась к такому вопросу.

Оправляя свой кардиган, она поймала себя на том, что пытается предстать перед ним в ином, обманчивом, свете, слегка преображенной — казаться спокойнее, мягче, обаятельнее. Благоразумнее.

— Вообще-то, вы больше похожи на Малышку, — неопределенно заметил он. — Что вы хотите узнать, Мэри?

— Я знала Эми в детстве, — начала Мэри, — Потом переехала. И ничего о ней не слышала до тех пор, пока…

— Просто ужас, правда? И ведь они так до сих пор и не могут ничего точно сказать.

— Да, ничего. Видите ли, я просто хотела узнать, какой она стала.

Он скрестил на груди руки.

— Не хотите ли немного вина? Я пью немного, но если уж пью… только что-нибудь действительно стоящее. — Он достал бутылку и два бокала из шкафа, над которым висела книжная полка. Мэри заметила, что там был даже маленький холодильник. — Это, знаете ли, довольно яркое «Бруйи». Вначале вы наслаждаетесь терпкой пикантностью, а вскоре оно согревает вас волной оптимизма. И при этом не забивает вкуса какого-нибудь чизбургера.

Он повернулся к Мэри с выжидательной улыбкой. В ней были все необходимые составляющие приятной улыбки. И все же она не была приятной. Мэри, не имевшая ни малейшего представления о предмете разговора, улыбнулась в ответ.

Майкл Шейн вытащил пробку и разлил вино по бокалам. Он сделал маленький глоток, вздохнул и снова скрестил руки. Какое-то время он задумчиво смотрел в окно. Как только он заговорил, Мэри почувствовала, что все это он произносил уже множество раз — множество раз выпускал все это наружу, множество раз всем этим пользовался.

— Она была моей первой любовью, — начал он, — Во всех смыслах. Говорят, первая любовь остается с тобой навсегда. И это правда. Она разбила мне сердце.

— Мне очень жаль.

— Ничего. Теперь, я думаю, оно зажило, — ответил он и снова улыбнулся, — Это было нечто незабываемое. Я имею в виду, что все хорошее тоже оказалось незабываемым. Я всегда испытывал потрясение, когда она была рядом, — такая она была веселая, такая возбуждающая, такая эмоциональная. Ну и безумная до чертиков, конечно. Да, и такая страстная.

После этих слов Майкл позволил себе на добрых десять секунд погрузиться в мечтательную задумчивость, и глаза его подернулись сладостной поволокой. Это состояние могло продлиться и дольше, если бы хитроумный телефонный аппарат на его столе не разразился внезапной истерикой.

— Что? — заговорил он. — Что? На Борнео. То есть нет, в Виннипег. Кэрол — больше ни с кем не соединяй, хорошо?

— Но что же в ней было плохого? — не выдержала Мэри.

— Неуверенность, пожалуй. Мне кажется, что при всем своем уме и красоте она была дьявольски неуверенна…

…Тоже мне, беда, — размышляла Мэри, пока Майкл с довольным видом продолжал свои разглагольствования. Неуверенна. Всего-то? А кто уверен? Интересно, что люди делали и говорили и как они объясняли свои слова и поступки, пока не выдумали это слово?

— …и как только она влюблялась в кого-нибудь, я имею в виду, по-настоящему, как это было у нее со мной, какая-то ее часть оборачивалась против этого человека — или против нее самой. Она вынуждена была все рушить и ломать — в каком-то смысле, ценой собственного унижения, — Он поморщился. — Она вытворяла такие гадкие вещи… Ух! — Он присвистнул. — Просто отвратные.

— А именно?

— Ну, знаете ли, на свете не так уж много способов поступать дурно. Список очень и очень короткий. Можно издеваться над человеком, трахаться с другими, напиваться, злобствовать и так далее. И она во всем этом сильно преуспела. Однажды, когда я спал, она ударила меня, причем очень сильно. На такое просто так не пойдешь, думается мне.

— Да.

Она поймала себя на том, что этот человек ее очень волнует, и не могла объяснить почему. Вот сейчас, например, она думала о том, сколько духу требуется, чтобы как следует врезать ему, пока он полеживает себе и видит сны. И что это со мной такое, изумилась она. А потом до нее дошло: она начинает припоминать Майкла Шейна. Но не головой, нет, не головой.

— А что самого ужасного она натворила?

Он подался вперед и несколько секунд испытующе смотрел на нее.

— Хорошо, я вам расскажу.

Он произнес это таким тоном, как будто его решимость говорила о незаурядном самообладании. Возможно, так оно и было. Мэри внимательно слушала. Ее снова кинуло в жар. Майкл уже не смотрел на нее, и на его юном лице проступил след надломленности. Кажется, эту часть истории ему еще не доводилось озвучивать. И теперь ей сделалось ясно, сколько ему лет на самом деле.

— У нас еще есть время? Так, время есть… Я писал пьесу, писал ее весь тот год, когда мы были вместе. Об одном парне, у которого вроде бы все есть, но на самом деле… в общем, не важно. Пожалуй, пьеса была и не так чтобы очень хороша. Может, она вообще была никудышной. Мы тогда жили вдвоем в деревне, в коттедже, который я снял. Я перечитывал пьесу, правил ее — за этим я и приехал. Однажды она заперлась в моем кабинете. Я стучал и ломился в дверь. Слышно было, как она комкает и рвет бумагу. В комнате был камин. Она шептала мне через дверь, что сейчас ее сожжет. Мою пьесу. Голос у нее был совершенно безумный, вообще не ее голос. Она знала, что у меня всего один экземпляр. И главное, затеяла все это ни с того ни с сего…

— Мне очень жаль, — помимо воли пробормотала Мэри.

— Я стал умолять ее через дверь, а в камине все сильнее трещал огонь. Но это были только цветочки. Самое главное впереди. Она принялась читать отрывки вслух. Самые слабые куски, искаженным голосом, как будто бы моим… но совершенно безумным. Так продолжалось целый час. Представьте: «А теперь мы переходим ко второй сцене второго действия, когда Билли говорит…» — и она декламирует какие-то фразы этим нечеловеческим голосом. Из-под двери шел дым, даже вылетал пепел. И так целый час. Потом она меня впустила. Пьесы уже не было, камин — переполнен золой. Это был просто ад кромешный. Почти ничего не видно. А она тыкала в меня пальцем и мерзко хихикала.

— Мне очень жаль, — повторила Мэри. И тут же велела себе сосредоточиться, чтобы больше этих слов не говорить.

— Это еще не все. Потом была дикая драка, настоящий кулачный бой. То был первый и последний раз, когда я бил женщину. Она, между прочим, отлично держала удар и отвечала очень даже неплохо. Это тоже продолжалось около часа. А когда у нас уже не оставалось сил драться, когда я лежал там, стонал и плакал, она мне и заявила: я пьесу твою не жгла. Рукопись лежала в другой комнате, а она сжигала чистые листы. В жизни не чувствовал себя таким счастливым! Мы напились и легли в постель, а потом нагишом бегали по всему дому. Бог ты мой! Потрясающая девушка, совершенно небывалая. Вот она, настоящая жизнь, думал я. Но я ошибался. Это не жизнь, а как раз нечто обратное. Очень скоро до меня кое-что дошло. Она, должно быть, читала пьесу наизусть. И должно быть, терпеть ее не могла. Только представьте! Через неделю я сам ее сжег. Тогда мы и расстались. Потом еще около года я думал, что стану педиком. После нее видишь всех женщин насквозь. Кажется, что видишь. Хотя это, конечно, не так, — добавил он и внимательно посмотрел на Мэри.

— Так это, получается, самое худшее из того, что сделала Эми?

— Со мной — да. Учтите, когда это было. Еще до всех ее настоящих выкрутасов и смертельных номеров. Это еще были детские забавы. Ей было всего девятнадцать. А, Кэрол. Да нет, пусть войдет.

Мэри встала. Она без особого удивления отметила, что с ее ногами что-то случилось: они онемели, и в них, особенно в икрах, так и бегали иголочки, — как будто это были уже и не ноги вовсе, а жалкая пародия.

— Меня ничуть не удивило то, что с ней произошло, — обыденным голосом добавил он, — Думаю, к тому времени и ей самой такой оборот представлялся совершенно естественным. Спасибо, — обратился он уже к Кэрол и поднялся.

Мэри обернулась. К столу подошла Кэрол, осторожно протягивая Майклу стопку розовых листков. Позади нее в дверях маячила фигура рослого молодого человека.

— А, та самая утка об Эритрее, да? — сказал Майкл, — В жизни не догадаешься, что эти шутнички на сей раз удумали. Привет, Джейми, — добавил он, уже приступая к чтению.

— Привет, — отозвался Джейми. — Слушай, Майк…

— Ну что ж, Мэри, всего хорошего, — перебил его Майкл, отрываясь от бумаг и пожимая ей руку. — Очень рад был с вами пообщаться.

Он перевел взгляд на розовые листки и, уже не поднимая глаз, произнес:

— Кэрол, ты мне тут понадобишься. Джейми, будешь так добр проводить Мэри?

* * *

Перед тем как продолжить, давайте-ка сначала проясним две весьма существенные неточности в душещипательном рассказе Майкла — две очень красноречивые ошибки, которые, вероятно, явились результатом слабой памяти, amour-propre [22] или простого недоверия.

Вот первая неточность. Майкл сказал: «Потом еще около года я думал, что стану педиком». Это не совсем верно. По правде говоря, Майкл не ошибался. Он и впрямь стал гомосексуалистом — да так им и остался. На самом деле он не вернулся к своему прежнему состоянию. Он нашел себе укрытие от лунных бурь, а потом так и не решился покинуть его, снова встретиться с дождями и ветрами. Исходя из своего собственного опыта общения с Эми, берусь утверждать, что именно эту слабость она в нем и нащупывала.

Следующее искажение касается собственно пьесы Майкла. Кстати, она называлась «Человек, у которого было все» и не была такой уж отвратной — просто очень старательной и очень посредственной. Майкл сказал: «Через неделю я сам ее сжег». Опять не вполне верно. Неужто не помнит? Неужели он до сих пор ослеплен дымом, копотью и собственными жгучими слезами? Он сжег пьесу, но это она его заставила. Он этого не хотел, но она не оставила ему выбора. Никакого. Это она умела.

* * *

Мэри прошла вслед за Джейми к выходу из внешней комнаты — комнаты Кэрол. В коридоре он повернулся к двери, которую только что за ними обоими закрыл, и встал, уперев руки в бока.

— Мешок с дерьмом, — сказал он, словно вынося окончательный приговор.

Мэри наблюдала за происходящим. Джейми принялся говорить с дверью, будто с живым человеком, с которым намеревался затеять драку. В пивных ей уже приходилось сталкиваться с примерами этакого подзуживающего кружения вокруг да около, вслед за которым разгорались форменные сражения.

— У, Майк, гомосек хренов! Офигенная новость, голуба: я сваливаю отсюда на хер! Да-да, валю к такой-то матери! В фобу я это все видал! На хер оно мне сдалось! — Изогнувшись, он повернулся к Мэри. Она пошла по пустому коридору, и он поспешил за ней, — Знаете, что он заставляет меня делать? — вздрагивающим голосом причитал он на ходу. — Шляться к этому долбаному Скетчли за его погаными костюмчиками! «Сафари», мать его так и не так! За костюмчиками для этого жалкого пидора! Он со мной обращается как с куском дерьма. Сдалось оно мне все! У меня у самого бабла завались.

— Простите, — сказала Мэри, — Я сама дойду.

— О, да нет же, вы тут совершенно ни при чем!

Забежав вперед, Джейми остановился и обернулся

к ней с максимально доброжелательным выражением. Высокий и худощавый, он при этом казался еще и каким-то волнистым — слегка волнистым, таким же, как его волосы. Узкое лицо было по-девичьи бледным. Голубые глаза пылали ярким светом, очень ярким, а губы подрагивали от предчувствия не то скорого триумфа, не то поражения.

— Я вас провожу. Я сам хочу вас проводить, — Они пошли дальше, — И чего мне париться? К чему? У, мудила долбаный! — приглушенно ругнулся он, и Мэри подумала, что он вот-вот разрыдается, — Да я с катушек съезжаю.

Он приумолк и провел тонкой рукой по лбу.

— Боже! Я просто распадаюсь на молекулы… Пожалуй, в каком-то смысле так оно и легче. — Стиснув ладони, он поднял воспаленные глаза к лампе над головой. — Молись, парень, молись, — пробормотал он.

— Не надо съезжать с катушек, — попросила Мэри.

— Что?

— Не надо распадаться.

— А ты, кстати, кто? — Они шли дальше. Он смотрел на нее с явным интересом, лицо его прояснилось. — Что ты там делала с этим ублюдком?

— Пришла расспросить его про свою старую подругу.

— А почему у тебя прикид такой дерьмовый? — озабоченно спросил он, — В смысле, говоришь ведь ты правильно и все такое.

— Просто это все, что у меня есть, а денег на что - нибудь другое не хватает.

— А у меня вот денег до фига, — радостно и удивленно сказал он.

— Вы молодец.

— Хочешь немного?

— Да, с удовольствием.

— Вот, возьми. — Он вытащил из заднего кармана джинсов пачку сыроватых блеклых бумажек, — Сколько тебе — а, ладно, цепляй это все.

— Спасибо.

— Твои глаза. С тобой что-то случилось, да?

— Я, пожалуй, пойду.

Они стояли вдвоем в пустом коридоре.

— Нет, подожди… А впрочем, чего там — вали давай! Нет, постой! Ты как, не хочешь когда-нибудь снова со мной повидаться?

— Нет, почему же, хочу.

— Тогда дай мне свой телефон.

Он протянул ей ручку и листок бумаги, и Мэри написала на нем телефон Нормана.

— Сучье племя, — прошептал он, пока она писала номер.

— Ладно, до свиданья, — сказала Мэри.

— До свидания. Эй, послушай, мне неловко просить — но не могла бы ты одолжить мне немного денег? На такси?

Мэри достала деньги из сумки. Теперь она поняла, что он дал ей очень много — в два или три раза больше того, что она зарабатывала за целую неделю.

— Вы уверены, что хотите отдать мне все это?

— Конечно. Просто одолжи… ну, пары фунтов мне хватит. Я верну. Ведь если вдуматься, что такое деньги? Как все здесь говорят, это в конечном итоге просто время.

— Тогда всего хорошего.

— Счастливо. Не забывай обо мне, — попросил он, — Держись.