Глава 56. Военврач положил папку с моей историей болезни и дружески улыбнулся мне через стол

Военврач положил папку с моей историей болезни и дружески улыбнулся мне через стол.

– Как ни грустно, Хэрриот, но вам предстоит операция.

Эти слова, хотя и сказанные очень сочувственно, были как удар по лицу.

Шёл первый год войны. Разлука с Хелен, летная школа, короткий отпуск на несколько дней, чтобы повидать Хелен и нашего новорожденного сына Джимми, первые самостоятельные полёты. И вот два дня спустя после того, как я стал военным лётчиком...

– Операция... А нельзя ли...

– Нет, – ответил он. – Ваш старый шрам. Ведь вас уже оперировали по этому поводу?

– Да, несколько лет назад.

– Боюсь, рана вот-вот откроется, так что ею следует заняться.

– Когда? – я сумел выдавить из себя только это слово.

– Немедленно. В самые ближайшие дни.

– Но мою эскадрилью в конце недели перебрасывают во Францию.

– Ах так? Очень жаль. – Он развёл руками и снова улыбнулся. – Но они отправятся без вас. Вы будете в госпитале.

Авиационный госпиталь я покидал с чувством большой благодарности к замученным работой, но неизменно бодрым и приветливым сёстрам и санитаркам.

Они постоянно бранили нас за разговоры после отбоя, за курение под одеялом, за захламлённые постели, но меня неизменно поражала их преданность делу.

Лёжа там, я размышлял: что заставляет девушек выбирать эти выматывающие профессии? Доброта? Потребность о ком-то заботиться? Не знаю, но я убеждён, что это, скорее, всего врождённое чувство.

Чёрта эта присуща и некоторым животным, доказательством чему служит Джуди, овчарка Эрика Эббота.

Познакомился я с Джуди, когда лечил у Эрика бычка от актиномикоза языка (Хроническая инфекционная болезнь животных и человека, характеризующаяся образованием гранулематозных поражений в различных органах и тканях. Возбудитель болезни крупного рогатого скота – лучистый гриб Actinomyces bovis. Он попадает в организм из внешней среды через повреждённые слизистые оболочки ротовой полости при поедании грубых кормов, через соски и верхние дыхательные пути.). Он был ещё почти телёнком, и фермер ругал себя за то, что заметил его состояние, только когда он превратился в ходячий скелет.

– Чёрт! – ворчал Эрик. – Он пасся в стаде на дальнем лугу, и, уж не знаю как, я про него забыл. И нате, пожалуйста!

Когда актиномикоз поражает язык, лечение следует начинать сразу, едва появятся первые симптомы – слюнотечение и припухание под челюстью. Если же упустить время, язык увеличивается, становится всё тверже и, в конце концов, высовывается изо рта, неподатливый, как кусок дерева, – в старину эту болезнь так и называли: "деревянный язык".

Заморенный бычок уже достиг этой стадии, и вид у него был просто жалкий, но и чуть комичный, словно он меня дразнил. Однако распухший язык лишал его возможности есть, и он в буквальном смысле слова околевал с голоду. Он лежал на полу неподвижно, словно ему уже было всё равно.

– Ну, Эрик, нет худа без добра, – сказал я. – Сделать ему внутривенную инъекцию будет легко. У него не осталось сил сопротивляться.

В то время как раз появилось новое и прекрасное лечение, очень современное и эффективное, – введение в вену йодистого калия. Прежде фермеры обычно мазали больной язык йодом. Процедура эта была медленной, а главное, результаты давала далеко не всегда.

Я ввёл иглу в ярёмную вену и запрокинул флакон с прозрачной жидкостью.

Я растворял две драхмы йодистого калия в восьми унциях дистиллированной воды, так что сама инъекция много времени не занимала. И флакон был уже почти пуст, когда я осознал присутствие Джуди.

Нет, конечно, краем глаза я видел, что всё это время рядом со мной сидела большая собака, но теперь чёрный нос придвинулся так близко, что почти коснулся иглы. Затем нос прошёлся по резиновому шлангу до флакона и двинулся вниз, сосредоточенно посапывая. Когда я извлёк иглу, нос принялся внимательно исследовать место укола. Затем высунулся язык и начал тщательно вылизывать шею бычка.

Присев на корточки, я с интересом следил за собакой. Её поведение явно диктовалось не просто любопытством: каждое её движение было проникнуто какой-то трепетной заботливостью.

– А знаете, Эрик, – сказал я, – мне так и кажется, что эта собака не просто наблюдает за мной, а принимает самое активное участие в лечении.

Фермер засмеялся:

– Тут вы в точку попали. За Джуди это водится. Не собака, а прямо больничная сиделка. Чуть что не так, а она уж на посту. И её не отгонишь!

Услышав своё имя, Джуди быстро подняла голову. Она была настоящей красавицей, причём редкой масти – в привычную чёрно-белую окраску деревенских колли вплетались волнистые каштановые и серебристые полоски.

Возможно, причину следовало искать в предке смешанных кровей, но результат получился очень симпатичный, а дружелюбные ясные глаза и смеющаяся пасть делали её ещё более привлекательной.

Я протянул руку и пощекотал её за ушами, а она в ответ завиляла хвостом с таким энтузиазмом, что двигался весь крестец.

– По-моему, она просто очень добрая собака.

– Что есть, то есть, – ответил фермер. – Но дело тут не так просто.

Может, это и глупо, но, по-моему, Джуди считает, что вся наша живность находится на её попечении.

– Могу поверить, – кивнул я. – Но давайте-ка перевернём его на грудь.

Мы подсунули руки под спину бычка, приподняли его, подпёрли с обеих сторон тючками соломы, чтобы он снова не завалился на бок, и укрыли конской попоной.

В такой позе он выглядел чуть-чуть получше, но исхудалая голова с гротескно торчащим языком покачивалась от слабости, а на солому продолжали стекать струйки слюны. Я подумал, что, возможно, живым его больше не увижу.

Однако Джуди как будто не разделяла моего пессимизма. Добросовестно обнюхав тючки и попону, она зашла спереди, ободряюще облизала косматый лоб, а потом села перед бычком – ни дать ни взять ночная сиделка у постели тяжелобольного.

– Она так тут и останется? – спросил я, заглядывая в хлев перед тем, как закрыть дверь.

– Да, уж теперь её оттуда не выгонишь, пока он не сдохнет или не пойдет на поправку, – ответил Эрик. – Самое её любимое занятие.

– Как знать, не пробудится ли в нём интерес к жизни просто потому, что она сидит рядом? А без помощи ему не обойтись. Пока инъекция не сделает своё дело, вам надо поддерживать его силы молоком или жидкой кашицей. Лучше всего, конечно, чтобы он пил сам. Но если не сможет, вливайте ему в глотку.

Только осторожнее, а то он может захлебнуться.

На этот раз я мог применить по-настоящему действенное лекарство, что в те времена случалось не так уж часто, а потому бычок Эрика особенно меня интересовал и мне не терпелось узнать, вырвал ли я его из лап смерти. Но я помнил, что результаты проявятся не сразу, и заставил себя выждать пять дней.

И я шёл через двор к хлеву, зная, что через несколько секунд мои сомнения разрешатся раз и навсегда: либо он издох, либо уже поправляется.

Стук моих каблуков по булыжнику не остался незамеченным: над нижней створкой двери возникла голова Джуди с настороженными ушами. Я ощутил прилив торжества: если сиделка на посту, значит, пациент жив. Окончательно я убедился в этом, когда собака на секунду исчезла из виду, а потом без малейших усилий перемахнула через створку и кинулась ко мне, прямо-таки извиваясь от восторга. Она словно пыталась сказать мне, что всё идёт хорошо.

Бычок, правда, ещё лежал, но он обернулся ко мне, и я заметил, что изо рта у него свисает клок сена, зато языка не видно.

– Дело идёт на поправку, а? – сказал Эрик, входя.

– Несомненно. Язык гораздо мягче. И, по-видимому, он уже пытается есть сено?

– Ну, жевать-то он пока ещё толком не может, зато молоко и кашку пьёт вовсю. И вставать уже пробовал, только ноги пока плохо его держат.

Я достал новый флакон йодистого калия и повторил инъекцию. А Джуди снова почти тыкалась носом в иглу и упоённо внюхивалась. Взгляд её был сосредоточенно устремлён на место укола, и она явно старалась не упустить ни одной подробности – во всяком случае, она громко отфыркивалась и опять возобновляла свои исследования.

Когда я кончил, она заняла обычную свою позицию возле головы, и, уходя, я заметил, что она как-то странно покачивается, но потом сообразил, что она, сидя, виляет хвостом, скрытым в соломе.

– Во всяком случае, Джуди довольна, – сказал я.

– Ещё как! – кивнул фермер. – Ей нравится во всё соваться. Она ведь вылизывает каждого новорожденного телёнка, а когда наша кошка котится, так и каждого котёнка.

– Прямо повитуха, а?

– Во-во! И ещё одна странность: она просто живёт на скотном дворе, У неё хорошая тёплая конура, так она в неё и не заглядывает, а спит каждую ночь в соломе рядом со скотиной.

Снова я навестил бычка неделю спустя, и на этот раз, увидев меня, он начал носиться по стойлу, точно скаковая лошадь. Когда, наконец, я, запыхавшись, загнал его в угол и ухватил за морду, во мне всё ликовало. Я сунул пальцы ему в рот: язык стал упругим и уменьшился почти до нормальных размеров.

– Сделаем ещё инъекцию, Эрик, – сказал я. – Если не очистить всё как следует, язык начнёт опять деревенеть. – Я принялся разматывать шланг. – Кстати, я что-то не вижу Джуди.

– Так она, наверное, решила, что он уже выздоровел. Да и нынче у неё другая забота. Вон поглядите!

Я взглянул в дверь и увидел, что Джуди торжественно выступает по двору, неся во рту что-то жёлтое и пушистое, Я вытянул шею.

– Что это она несёт?

– А цыплёнка.

– Цыплёнка?

– Ну да. Вывелись месяц назад. Так старушка решила, что им лучшее место в конюшне. Устроила им там гнездо и всё пробует свернуться вокруг них, только ничего у неё не получается.

Джуди скрылась в конюшне, но вскоре появилась снова и побежала к кучке цыплят, которые весело поклёвывали между булыжниками, осторожно забрала одного в пасть и направилась к конюшне. Оттуда ей навстречу выбежал первый цыплёнок и засеменил к остальной компании.

Усилия её пропадали напрасно, но я не сомневался, что она не отступится – такой уж она родилась, Джуди, собака-сиделка никогда не сменялась с дежурства.