Глава 21. – Сразу видно, что свиньи вам нравятся

– Сразу видно, что свиньи вам нравятся! – сказал мистер Уорли, когда я бочком вошёл в закуток.

– Неужели?

– А как же! Мне с первого взгляда ясно. Вот вы зашли тихо, по-хорошему, почесали Принцессе спинку, поговорили с ней, и я сразу подумал:

"Этому молодому человеку свиньи нравятся!"

– Отлично. Кстати сказать, вы совершенно правы: свиньи мне нравятся...

Тем временем я осторожно пробирался мимо Принцессы, не зная, как она воспримет мою дерзость. Это была внушительная зверюга, а матери с молочными поросятами нередко набрасываются на чужаков. Когда я вошёл в хлев, она встала, стряхивая с себя сосущих поросят, поглядела на меня и неопределённо хрюкнула, напомнив о тех довольно частых случаях, когда я выскакивал из закутков куда быстрее, чем входил в них. При виде разинутой пасти дюжей, свирепо хрипящей свиньи я всегда обретаю удивительную резвость.

И вот теперь я был в узком закутке. Принцесса как будто отнеслась ко мне с полным благодушием. Она снова хрюкнула, но совершенно мирно, и неторопливо улеглась на солому, подставив соски жадным маленьким ртам. Эта поза позволяла мне спокойно осмотреть её ногу.

– Ага, ага, та самая, – тревожно сказал мистер Уорли. – Утром она просто наступить на неё не могла.

На вид ничего серьёзного не было: роговой край одного копытца разросся и натирал чувствительную подошву, но ради подобных пустяков нас, как правило, не вызывали, Я удалил разросшийся край и смазал больное место нашей универсальной успокаивающей дегтярной мазью, а мистер Уорли всё это время стоял на коленях возле головы Принцессы, поглаживал её и что-то ласково ворковал ей на ухо. Слов я не разбирал. А может быть, он изъяснялся на свином языке, потому что Принцесса словно бы отвечала ему тихим похрюкиванием. Во всяком случае, это сработало лучше всякой анестезии, и все были счастливы на удивление – включая поросят, деловито в два ряда сосавших мать.

– Ну, всё в порядке, мистер Уорли. – Я выпрямился и протянул ему баночку мази:

– Втирайте понемножку два раза в день, и, не сомневаюсь, всё скоро заживёт.

– Большое спасибо, весьма вам благодарен! – Он потряс мне руку с таким жаром, словно я спас Принцессу от неминуемой гибели. – Рад был познакомиться с вами, мистер Хэрриот. Конечно, с мистером Фарноном я уже знаком года два и очень высокого о нём мнения. Любит он свиней, ах, как любит!

– Безусловно, мистер Уорли.

– Вот-вот, я сразу вижу! – Он некоторое время смотрел на меня увлажнившимися глазами, а затем удовлетворённо улыбнулся.

Мы вышли на задний двор – но не фермы, а гостиницы, ибо мистер Уорли был, собственно, не фермером, а хозяином отеля "Лангторпский водопад" и его обожаемые свинки размещались в бывших конюшнях и каретнике. Он держал только тэмуртов, и какую бы дверь вы ни отворили, ваши глаза встречались с глазами золотисто-рыжей свиньи. Несколько кабанчиков откармливались на сало и ветчину, но гордостью мистера Уорли были его свиноматки. У него их было шесть – Императрица, Принцесса, Бирюза, Ромашка, Далила и Примула.

Уже несколько лет опытные свиноводы убеждали мистера Уорли, что из его затеи с разведением свиней ничего не выйдет. Если браться за это всерьёз, говорили они, то нужно построить настоящий свинарник, а рассовывать свиноматок по каким-то перестроенным конюшням – последнее дело. И уже несколько лет любимицы мистера Уорли производили на свет рекордное число поросят и нежно их вскармливали. Все они без исключения были заботливыми матерями, не пожирали новорожденных и не придавливали их по небрежности, так что через восемь недель, как по расписанию, мистер Уорли отправлял на рынок двенадцать упитанных поросят.

Наверное, фермерам из-за этого пиво в горло не шло: ни у кого из них свиньи не приносили столько здоровых поросят, к тому же (что делало пилюлю ещё более горькой) хозяин "Лангторпского водопада" переселился сюда из какого-то промышленного города (Галифакса, если не ошибаюсь) – бывший владелец газетного киоска, хилый и близорукий, не имевший никакого понятия о сельском хозяйстве. По всем законам природы у него ничего не должно было получаться.

Мы вышли со двора и направились к тихому перекрестку, где я оставил машину. Чуть дальше шоссе круто ныряло в заросший деревьями овраг, где Дарроу бурлила и пенилась, стремительно переливаясь через зубчатый порог, преградивший ей путь. С того места, где я стоял, реки не было видно, но до меня доносились слабые отголоски её рёва, и перед моим мысленным взором из кипящей воды поднималась отвесная чёрная скала, а за ней виднелся травянистый откос противоположного берега, куда горожане приезжали полюбоваться водопадом.

Вот и теперь почти рядом с нами остановился большой сверкающий автомобиль. Пассажиры вылезли, и сидевший за рулем внушительный толстяк, подойдя к нам, объявил:

– Мы хотели бы выпить чаю.

Мистер Уорли негодующе поглядел на него:

– И выпьете, мистер! Когда я освобожусь. У меня с этим джентльменом важный разговор.

Повернувшись к нему спиной, он начал подробно расспрашивать меня, как ещё можно полечить ногу Принцессы.

Толстяк явно растерялся, и я хорошо его понимал. На мой взгляд, мистер Уорли мог проявить больше такта – ведь, в конце-то концов, он, как владелец гостиницы, был обязан поить и кормить людей. Однако, узнав его покороче, я понял, что главным для него были свиньи, а всё остальное относилось к числу досадных помех.

Короткость с мистером Уорли имела свои положительные стороны. Я люблю пропустить кружечку пива не вечером, когда открываются питейные заведения, а эдак в половине пятого, на исходе жаркого дня после возни с молодыми бычками в душном коровнике. Обливаясь потом, совсем измочаленный, с каким наслаждением укрывался я в заветной кухне мистера Уорли и маленькими глоточками попивал горький эль прямо со льда. Мистер Уорли ставил высокий кувшин на стол, располагался возле и говорил: "Ну, а теперь немножечко похрюкаем!" Его любовь к этой фразе заставила меня заподозрить, что он относится к собственному маниакальному увлечению свиным племенем не без юмора. Но как бы то ни было, наши беседы доставляли ему живейшее удовольствие.

Мы толковали о роже и чуме у свиней, об отравлении поваренной солью и паратифе, о сравнительных достоинствах сухих и запаренных кормов, а со стен на нас взирали портреты его несравненных свинок с изящными розетками, полученными на выставках.

Как-то во время особенно горячего обсуждения вентиляции помещений, предназначенных для опороса, мистер Уорли внезапно умолк и, отчаянно моргая за толстыми стёклами очков, сказал проникновенным голосом:

– А знаете, мистер Хэрриот, когда я сижу вот тут с вами и разговариваю, так я счастливей короля!

Его страсть приводила к тому, что он вызывал меня по всяким пустякам, и я невольно выругался себе под нос, когда его голос донесся однажды из телефонной трубки в час ночи:

– Ромашка днём опоросилась, мистер Хэррриот, только, по-моему, у неё не хватает молока. Поросятки, мне кажется, совсем изголодались. Вы не приедете?

Постанывая, я выбрался из кровати, спустился вниз и побрёл через сад к гаражу. К тому времени, когда машина выехала из проулка, я начал мало-помалу просыпаться и, остановившись у гостиницы, уже смог поздороваться с мистером Уорли достаточно бодро. Но бедняга даже не ответил. Свет керосинового фонаря озарял его осунувшееся от тревоги лицо.

– Надеюсь, вы сумеете помочь ей быстро. Я очень за неё беспокоюсь: лежит как каменная, а поросятки преотличные. Целых четырнадцать!

Я понял его волнение, едва заглянув в закуток. Ромашка неподвижно лежала на боку, а крохотные поросята толклись у её сосков. Они бросали один, хватали другой, повизгивали и опрокидывали друг друга в тщетной попытке утолить голод. Их тельца выглядели тощими и дряблыми – верный признак, что желудки у них пусты. Мысль, что новорожденные поросята погибнут просто потому, что мать их не кормит, была мне невыносима – но это могло произойти так легко! Скоро они оставят попытки сосать и бессильно лягут на пол. А тогда их уже не спасти.

Присев на корточки, я поставил Ромашке термометр и оглядел её вздутый бок в рыжей щетине, отливавшей под фонарём медью.

– Она что-нибудь сегодня ела?

– Очистила корытце, как всегда.

Температура оказалась нормальной. Я начал водить руками по соскам, по очереди оттягивая их. Изнывающие от голода поросята вцеплялись острыми зубками мне в пальцы, когда я отодвигал их в сторону. Но, несмотря на все мои усилия, я не сумел выжать ни капли молока. Вымя казалось полным, даже раздутым, и все-таки ни единой капельки.

– У неё же там сухо, верно? – испуганно прошептал мистер Уорли.

Я встал и повернулся к нему:

– Это просто агалактия. Мастита нет, и Ромашка не больна, но что-то тормозит отпускной рефлекс. Молока у неё много, сейчас мы ей кое-что впрыснем, и оно пойдет.

Говоря это, я пытался придать своему лицу непроницаемое выражение, потому что готовился к одному из любимейших моих салонных фокусов. В подобных случаях инъекция питуитрина оказывает поистине волшебное действие.

Она срабатывает не позже чем через минуту и, хотя не требует никакого искусства, впечатление производит крайне эффектное.

Ромашка не возмутилась, когда я вогнал иглу глубоко ей в бедро и ввёл три кубика внутримышечно. Она была всецело поглощена беседой со своим хозяином – почти соприкасаясь носами, они обменивались нежными похрюкиваниями.

Я убрал шприц, немного послушал, как они воркуют, и решил, что торжественный момент наступил. Я снова нагнулся к соскам, и мистер Уорли уставился на меня в изумлении:

– Что вы делаете?

– Проверяю, не пошло ли молоко.

– Откуда, чёрт подери! Вы же её только-только укололи, а у неё там все сухо!

Такой зачин превзошёл все мои ожидания. Для полного триумфа мне не хватало только барабанной дроби. Я зажал в пальцах один из напряжённых задних сосков. Вероятно, где-то в глубине души я позёр, потому что в подобных обстоятельствах всегда стараюсь брызнуть молоком на противоположную стену. На этот раз я для пущего эффекта решил направить струйку мимо левого уха хозяина гостиницы, но немного не рассчитал и оросил его очки.

Он снял их и начал медленно протирать, словно не веря своим глазам.

Потом нагнулся и сам потянул за сосок.

– Да это же чудо! – воскликнул он, когда молоко щедро потекло на его ладонь. – В жизни такого не видывал!

Поросята мигом разобрались в ситуации. Не прошло и нескольких секунд, как драки и визг прекратились, они улеглись ровным рядком и наступила тишина. Блаженное выражение их мордочек свидетельствовало, что они лихорадочно наверстывают упущенное время.