Гуревич

Сага – уникальное явление средневековой словесности, её трудно с чем-либо сопоставить. Герои саги имеют своё лицо, индивидуальный характер. Указания места действия лаконичны, но всегда в высшей степени конкретны. Саги дают замечательные образцы диалога. Прямая речь очень живая. Поэтому создаётся впечатление точного исторического свидетельства. В отличие от скальдической поэзии предмет изображения в сагах об исландцах – не быт, не повседневная жизнь людей, но решающие, поворотные моменты в судьбах могущественных бондов. Итак, тема саги – конфликты между исландцами, приводящие к кровавым распрям, убийствам, ранениям, изгнанию из страны. Остальные детали из жизни ведущих персонажей важны постольку, поскольку это необходимо для раскрытия главного конфликта.

В этом смысле сагу можно было бы сопоставить с героической песнью, в которой внимание тоже сосредоточено на кульминационных моментах жизни героя.

Но поэтика героической песни совершенно иная, нежели саги. Подвиг героя в поэзии максимально идеализирован, он высоко поднят над обыденной жизнью, резко ей противопоставлен, да и сама эта обыденность полностью и целиком исключена из героической песни. Героическая поэзия не боится гиперболизации, песнь строится на создании экстраординарных, предельно критических ситуаций; её поэтика «избыточна». Героическое начало, несомненно, лежащее в основе саги, интерпретируется ею совершенно иначе, ибо художественный метод саги – спокойно-объективный, совершенно чуждый всего выспреннего и ненатурального. Сага как бы зашифровывает героическое начало, подавая его на языке повседневной действительности, и тем самым создаёт напряжённый контраст между формой и содержанием. Подобный контраст должен был особенно сильно ощущаться людьми в эпоху, когда героическая поэзия сохраняла всю свою популярность и убедительность. Но именно это облечение жестоких конфликтов и человеческих катастроф в форму бесстрастно-сдержанных «хроникальных» сообщений порождает у нынешнего читателя иллюзию близости саг к реалистической новелле нового времени.

Сага ближе к изображению действительной жизни, чем любой другой жанр средневековой литературы. Но средневековая реальность сама включала в себя много фантастического и чудесного. Оборотни. Ведьмы, «живые покойники», прорицания, вещие сны, магические действия и колдовство. Естественное и сверхъестественное выступают на равных правах.

Греттир сражается с чудовищами, неодушевлённые предметы обладали магической силой. Голова человека, будучи отрублена мечом, в момент, когда она отлетает от туловища, продолжает деловито считать деньги. Эти факты нередко выдвигаются в самый центр повествования. Вещие сны Гисли.

Греттир проклят умерщвлённым им «Живым покойником»: Глам, побеждённый им в поединке, обрёк Греттира на страх перед темнотой, когда остановил на нём свой магический взгляд.

Тенденция к сверхъестественному проявляется и в некоторых характерах, и притом в наиболее сильных. Воинственная драчливость, неуступчивость, физическая сила Эгиля Скаллагримссона временами выходит за пределы реального. Необычна и его внешность.

Создаётся впечатление, что и самого Эгиля и его сородичей воспринимали как людей особой природы. Ещё дед Эгиля Ульв был, как полагали, оборотнем; Сын его Грим (Скаллагрим) был искусным кузнецом, что, возможно, опять-таки связано с колдовской природой семьи, ибо в кузнецах видели своего рода колдунов. Скаллагрим умудрился поднять со дна фьорда камень. Которого не могли поднять и четверо; Эгиль же оказался способен сочинить вису в трёхлетнем возрасте, а в семь лет – убить человека. Его необузданность и поэтический дар, очевидно происходили из одного мистического источника; поэзия его была сродни магии, и против норвежского конунга он сочинил хулительную песнь.

Необыкновенными качествами, выходящими за границы правдоподобия, обладает и Греттир. Он побеждает чудовищ, выходцев с того света, медведя и целые отряды противников.

Сын Ньяля Скарпхетдин, подобно Эгилю и Греттиру, отличается необыкновенной внешностью и обладал исключительной силой. Он геройски держался во время осады дома и при гибели в огне всей семьи. Когда усадьба Ньяля уже догорала, враги услышали, как кто-то внутри сказал вису. Один из стоящих у дома спросил: «Живой или мёртвый Скарпхетдин сказал эту вису?»

В сагах об исландцах немало преувеличений, свойственных эпосу. Жизненно-правдивое и реальное переплетены в них со сверхъестественным, причём и фантастическое изображается натуралистично.

Исследователи отмечают тот факт, что, несмотря на то, что имена некоторых создателей саг известны, авторы саг об исландцах не обладали авторским сознанием.

Сага проста по языку, построенный сюжет взят из жизни, персонажи тоже уже выбраны и автор не ощущает себя творцом. Он не обособляет себя от традиции: существует целый комплекс повествований об исландцах и он записал одно из них. Есть текстуальные совпадения в разных сагах – опять же все брали из одной традиции.

Автор саги мыслит свою сагу как часть более обширной саги об исландцах, и кажды1й автор как бы проясняет в подробностях ту или иную её часть. Отсюда исключительная согласованность эпизодов и персонажей в разных сагах, создающая иллюзию непосредственного отражения в них реальной жизни.

И вообще у средневекового автора развито сознание существующего, заданного текста. Говорят также о коллективном типе творчества, в то время как скальд представитель индивидуального творчества.

В саге сравнительно немного эпических преувеличений. Даже совершая героический поступогк, е персонаж редко выходит за пределы человеческих возможностей. У авторов саг нет тенденции нагнетать число участников боя. (в «Саге о Волсунгах Гуннар и Хёгни возглавляют небольшой отряд, а в «Песни о Нибелунгах фигурируют тысячные массы воинов).

В родовой саге нет свободного вымысла и нет авторской оценки событий, т.е. субъективной личной точки зрения.

Но оценка событий есть. Обычно это ссылка на мнение окружающих, которые либо осуждают, либо восхваляют происшедшее и говорят о славном или бесславном поведении героев.

Высшая оценка – мужество. Будучи тяжко ранен, герой продолжает биться.