Метафора: философия поэта

У того же Заболоцкого в стихотворении "Гурзуф" (1949) читаем:

В большом полукружии горных пород,

Где, темные ноги разув,

В лазурную чашу сияющих вод

Спускается сонный Гурзуф,

Где скалы, вступая в зеркальный затон,

Стоят по колено в воде,

Где море поет, подперев небосклон,

И зеркалом служит звезде,

Лишь здесь я познал превосходство морей

Над нашею тесной землей,

Услышал медлительный ход кораблей

И отзвук равнины морской.

Несколько следующих друг за другом и логически друг с другом связанных метафор - город Гурзуф, скалы, море, представленные в виде людей, и даже звезда, которая, как земная прелестница, смотрится в зеркало,- для чего они? Иногда говорят: чтобы речь была образной, яркой, производила художественное впечатление. Такое рассуждение поверхностно и очень наивно. Речь и без метафор может впечатлять читателя. Метафора не украшение, не побрякушка она мощнейшее средство, позволяющее поэту выразить свою жизненную философию. Метафоры стихотворения "Гурзуф" очень важны для Заболоцкого - в них целая программа. Для Заболоцкого все в природе и мире живое, все незримыми нитями соединено. В стихотворении "Гроза" мы уже видели связь природной стихии с жизнью творческого духа человека - стихия эта так же осмысленна, содержательна, как процесс творчества у поэта. Проследим метафоры Заболоцкого, и мы всюду увидим ту же линию - одушевление "бездуховной" природы, очеловечивание животных, насекомых, рыб, растений:

...деревья, звери, птицы,

Большие, сильные, мохнатые, живые,

Сошлись в кружок и на больших гитарах,

На дудочках, на скрипках, на волынках

Вдруг заиграли утреннюю песню, Встречая нас...

("Утренняя песня", 1932)

Вращая круглым глазом из-под век,

Летит внизу большая птица.

В ее движенье чувствуется человек.

По крайней мере он таится

В своем зародыше меж двух широких крыл.

("Осень", 1932)

Природа пела. Лес, подняв лицо,

Пел вместе с лугом. Речка чистым телом

Звенела вся, как звонкое кольцо.

("Лодейников", 1932-1947)

Заболоцкий сливает в метафоре растительный и животный мир, одухотворяя их разумом и чувством человека. Так Заболоцкий видит мир, так он выражает свое видение - через метафору.

У Леонида Мартынова совсем иной взгляд на действительность, но и для него метафора - средство резкого сокращения расстояний между далеко отстоящими друг от друга вещами, средство создания мощного поэтического эффекта. Поэзия Мартынова присматривается к бытовой повседневности: быт может породить пошлость, он же служит почвой для чистейшей, благороднейшей поэзии. "Дома... серые, голубые, лестницы крутые,...квартиры, светом залитые..." ("След", 1946) - здесь живет и мерзость низких буден, и душевное величие: столкновение этих враждующих сил - вот пафос Мартынова. Он против ложных метафор: не нужно преображать мир, делать его лучше, чем он есть,- он прекрасен и в своей бытовой повседневности.

Не золото лесная опаль,

В парчу не превратиться мху,

Нельзя пальто надеть на тополь,

Ольху не кутайте в доху,

Березки не рядите в ряски,

Чтоб девичью хранить их честь.

Оставьте! Надо без опаски

Увидеть мир, каков он есть.

("Я понял! И ясней и резче...", 1947)

Все это, так сказать, отрицательные метафоры: Мартынов запрещает унижать природу до пошлого быта. Но самый этот быт как бы разрывает оболочку, и вот проступает скрывавшаяся до поры природная стихия. В комнате включен нагревательный прибор:

И щелкает

Электроотопленье,

Горят в камине

Вовсе не дрова,

Но будто бы

Трещат при расщепленье

Мельчайшие частицы естества.

("Из года в год...", 1949)

У известного французского поэта Жака Превера дети сидят в классе и учат арифметику - "два и два четыре, четыре и четыре восемь...". Но вдруг мимо окна пролетает птица, и все меняется:

И стены класса

Рушатся преспокойно.

И оконные стекла снова стали песком,

Чернила снова стали водой,

Мел снова стал скалой,

Парта стала деревом,

А ручка с пером стала птицей.

В мире прозы два и два дают в сумме четыре, мел служит для того, чтобы писать на доске, а перо и чернила - чтобы писать в тетрадке. В мире поэзии законы арифметической логики теряют силу, практически полезные обиходные предметы утрачивают бытовую ограниченность: сквозь них просвечивает первозданная стихийность.