Карамазовы. Проблематика, идеи

«Братья Карамазовы» — последний роман Достоевского. Уже с начала 1860-х гг., после прочтения и осмысления романов Виктора Гюго, в первую очередь «Отверженных» (1862), русского писателя занимала мысль о создании романа-эпопеи, построенного на материале текущей действительности, энциклопедического по охвату материала.

Многие темы, поднятые и исследованные Достоевским в Дневнике Писателя (разложение дворянской семьи, экономический кризис в России, истребление лесов, обнищание русской деревни, кризис православной веры и размах сектантства, состояние суда и адвокатуры, в более широком плане — прошлое, настоящее и будущее России...), нашли впоследствии отражение в его последнем произведении. Сам писатель подчеркивал в одном из писем: «...готовясь написать один очень большой роман, я и задумал погрузиться специально в изучение — не действительности, собственно, я с нею и без того знаком, а подробностей текущего. Одна из самых важных задач в этом текущем, для меня, например, молодое поколение, а вместе с тем — современная русская семья, которая, я предчувствую это, далеко не такова, как всего еще двадцать лет назад. Но есть и еще многое кроме того...» (X. Д. Алчевской, 9 апр. 1876 г.). – проблема разложения русской семьи и продолжение проблемы случайных семейств.

Достоевский наполнил роман животрепещущими проблемами текущего времени — в нем много откликов на события российской общественной жизни конца 1870-х, полемики с произведениями и статьями, появившимися на страницах журналов именно в это время. Но при всей злободневности, «фельетонности» содержания в «Братьях Карамазовых» с наибольшей силой проявилось и непревзойденное мастерство Достоевского-романиста в соединении сиюминутного и вечного, быта и философии, материи и духа. Главная и глобальная тема романа, как уже упоминалось, — прошлое, настоящее и будущее России. Судьбы уходящего поколения (отец Карамазов, штабс-капитан Снегирев Миусов, госпожа Хохлакова, Поленов, старец Зосима...) как бы сопоставлены и чем-то противопоставлены судьбам представителей из «настоящего» России (браты Карамазовы, Смердяков, Ракитин, Грушенька, Варвара Снегирева...), а на авансцену уже выходят представители совсем юного поколения, «будущее» страны, которым вероятно, суждено было стать основными героями второго романа (Лиза Хохлакова Коля Красоткин, Карташов, Смуров...)

Глобальность темы, глубина поставленных в романе «мировых» вопросов способствовали тому, что в нем еще шире, чем в предыдущих произведениях Достоевского отразился контекст русской и мировой истории, литературы, философии. На страницах романа упоминаются и в комментариях к нему перечислены сотни имен и названий произведений. Необыкновенно широк диапазон философских источников «Братьев Карамазовых» — от Платона и Плотина до Н. Ф. Федорова и Вл. С. Соловьева. Но особо следует выделить в этом плане про изведения русских религиозных мыслителей (Нил Сорский, Тихон Задонский и др.) провозглашавших идеал цельного человека у которого различные духовные силы и способности находятся в единстве, a не противоречат друг другу, у которого нет борьбы между мыслью и сердцем, теоретическим разумом и нравственным началом что, по мнению Достоевского, как раз противоположно западному рационализму, ведущему человечество в тупик. И, конечно особенно важную роль в идейно-нравственном содержании «Братьев Карамазовых: играет Евангелие — эпиграф, в которое заключена надежда на возрождение России после периода упадка и разложения, обильное цитирование евангельских текстов постоянные разговоры и споры героев об евангельских притчах...

В центре писательского внимания — события, развернувшиеся в городке с говорящим именем Скотопригоньевск, где очевидней (по сравнению со столицей) противоречия, раздирающие русскую натуру, да и сам национальный дух. Семья Карамазовых, вариант «случайного семейства», становится художественной моделью общероссийских антиномий. Это, с одной стороны, разрушение патриархальных начал, утрата православных основ жизни, духовный нигилизм и имморализм, с другой, — христианское подвижничество, центростремительные духовные силы, обуславливающие прочность кровного и религиозного братства, наконец — соборность.

Во время судебного процесса Митя пришел к идее страдания, искупления. Невинно осужденный, он принимает приговор — каторгу! — со смирением. – проблема искупления чрез страдания сродни Раскольникову, хотя Дмитрий не виновен, в отличие от последнего.

Проблема метания людей между верой в бессмертие и атеизмом, поиск Бога в повседневных мировых событиях, будет ли гармония после страданий, стоит ли эта гармония таких страданий? Если нет бессмертия – то значит можно творить все, не оборачиваясь. Рассуждения Ивана таковы: если бог допускает страдания ни в чем не повинных, абсолютно безгрешных существ, значит или Бог несправедлив, неблагостен, или не всемогущ. И от установленной в мировом финале высшей гармонии он отказывается: «Не стоит она слезинки хотя бы одного только... замученного ребенка». Но, «возвращая билет» в Царствие небесное, разочаровавшись в высшей справедливости, Иван делает роковое, алогичное по сути умозаключение: «Все позволено».

И вновь, как и в прежних романах писателя, не укорененная в нравственности и вере свобода мысли превращается в своеволие слова и поступка. Иван подает преступную идею — Смердяков ее осуществляет. Оба в равной степени отцеубийцы.

Жизненный материал, исследуемый автором берется в состоянии брожения, хаоса, на грани распада. Что он взят именно таким, определялось как эстетическим заданием художника, так и действительным хаосом и катастрофичностью мира.

В таком состоянии предстает жизнь в «Братьях Карамазовых». Плотские инстинкты, цинизм и юродство Федора Павловича, карамазовский «безудерж» Митеньки, идеологический бунт Ивана, «инфернальная» красота Грушеньки — все вышло из обыкновенных границ, драматически напряглось, обнажая в себе возможность и необходимость возмездия за грех, очищающего страдания, веры в разумность бытия.

Но чтобы возможность лучшего осуществилась, наличная действительность должна исчерпаться до конца, отдать всю себя новой стадии развития. Эту диалектику в романе формулирует и подчеркивает эпиграф — одна из глубочайших евангельских метафор, связывающая в бытийное целое разложение, смерть с зачатием новой жизни и будущими плодами ее. Без разложения и умирания «карамазовщины» не высвободятся ее собственные могучие силы, не пойдут в рост, не принесут плодов добра и истины.

За литературными приемами, за психологическими гротесками «Карамазовых» стоят подлинные факты эпохи, отмеченной вырождением дворянства, моральной деградацией личности, эпидемией уголовных преступлений и самоубийств, небывалым идейным разбродом.

Смердяков убивает породившего его Карамазова-отца: круг разложения, таким образом, замкнулся. Но образ Смердякова этим в романе не исчерпывается. В нем Достоевский пророчески указывает на множащуюся породу «выморочных» людей, оторванных от национальных и общечеловеческих корней, лишенных уже не только веры, убеждений, сердечных привязанностей, но и самой способности и потребности их иметь. Смердяковы примут и исполнят любые идеи и лозунги, дающие ход их низкой и злой натуре, они станут «передовым мясом» (как называет его Иван) во всяком деле общественной смуты и разрушения, предпринятом каким-нибудь очередным Верховенским (или Лениным).

Проблема восприятия красоты, какая роль у нее в жизни? В старшем сыне, Дмитрии, дух и плоть безудержно устремлены к красоте — к венцу и главной тайне мироздания. Но красота здесь, в отличие от «Идиота», предстает героям глубоко двойственным явлением. И Дмитрий поражен этой двойственностью и переживает ее как внутренний разлом, как мучительный душевный «надрыв». Его жизнь — метание между двумя идеалами наконец выбор одного, обретение «нравственного Центра», без которого могучие стихии жизни превращаются в карамазовщину. Обе стороны красоты заключает в себе человек: «Начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны». «Слишком даже широк» человек, чья природа вмещает оба идеала, и в этой «широкости», без единственной и абсолютной меры истинно прекрасного, он обречен на трагическую двойственность, на внутренний хаос — как Свидригайлов, Ставрогин, Версилов, Дмитрий Карамазов. Но карамазовский избыток сил хочет обнять и пережить все. Дмитрий в бешеных порывах чувств и влечений переступает все границы —лишь чудо, «дух светлый» спас его в последний момент от убийства отца.

Проблема судопроизводства, бездушного и фактологического. Обстоятельства преступления приводят суд к убеждению, что убийца — Дмитрий. Следствие и судебный процесс, изображенные писателем в критических тонах, способны воссоздать лишь грубую механику материальных фактов, а правда человеческой души, в последнем боренье одолевшей в себе зло, им недоступна.

Проблема искупления грехов целых поколений. Митя осужден на каторгу, перед ним открывается путь страданий; уже начатый «хождением души по мытарствам» дознания и суда. Отнюдь не покорностью и смирением проникнут он на пороге новой жизни: в нем воскресает человек, во всей полноте прежних сил восставший на «идеал содомский», на зло не только в себе, но и в мире. Перед арестом Мите снится вещий, многозначительный сон: он едет по печальной степи и видит среди погорельцев мать с плачущим «дитем» и чувствует, «что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дите, не плакала бы и черная иссохшая мать дитя, чтоб не было вовсе слез от сей минуты ни у кого и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая и несмотря ни на что, со всем безудержем карамазовским».

Митя жаждет избавить мир от этих слез, ибо сознает, что в них виновен и он — дворянин Карамазов, унижавший и оскорблявший, поднявший руку на отца. Принять кару за несовершенное убийство — значит искупить эту вину, остановить падение дошедшей «до краю» личности, предотвратить окончательное разложение.

Карамазовская натура в Мите исступленно рвется жить и принимает страдание, чтобы очиститься и возродиться к иной жизни. В Грушеньке Митя видит теперь «новый зовущий свет», видит красоту не «инфернальную», а благую и спасительную.

26. Смысл «Легенды об Инквизиторе» в романе «Б.К.»

Принять свое страдание, которым искупляется вина, человек может и должен, чтобы исполнился нравственный закон. Но возможно ли принять сам этот мир, обрекающий на страдание невинных, можно ли счесть благими и разумными его законы — вот вопрос» разрушающий духовное равновесие, отменяющий все примиряющие итоги в романе.

Во всей трагической остроте ставит этот вопрос Иван Карамазов. Он выдвигает свои аргументы, потрясающие и сердце и рассудок картиной человеческих страданий. Эти аргументы тем неотразимей, что все они — факты действительные и бесчисленные, среди которых самые чудовищные — истязания детей, чему нет и не может быть никаких мыслимых оправданий. Вина мучителей превосходит всякую меру человеческого прощения — и сам Алеша, кроткий, всепрощающий Алеша требует расстрелять того генерала, который затравил собаками восьмилетнего ребенка. Но если вечное «око за око», если кровью мстить за кровь, то никогда не сбудется мечта о|любовном единении людей, о братстве и конечной гармонии мироздания. Потребность же человека в гармонии — вечная и сильнейшая потребность его духовной природы. Между этой потребностью и жизнью, полной бессмысленной жестокости, мук и страданий, остается глубочайшее противоречие, разрешить которое, кажется, невозможно.

В этой критической точке диалог между братьями достигает высшего напряжения, здесь — кульминация романа, кульминация философских и художественных исканий самого Достоевского. Эмоциональные и идейные мотивы его творчества связаны здесь в драматичнейший узел.

Он помещен в пятой книге романа, архитектонически самой ответственной: уже назрели все конфликты, выяснились характеры, выступили на сцену главные силы и в остающихся семи книгах открывается простор для жизненных исходов и великих идейных решений. Замечательно и то, что диалог братьев в этой книге предваряется и заключается их встречей со Смердяковым — тот словно подстерегает Ивана и ждет от него ответа на роковой вопрос.

От этой точки братья расходятся в разные стороны, но чем противоположнее их нравственно-философские позиции, тем нужнее они друг другу— это подчеркивает писатель дальнейшим развитием сюжета романа.

Иван идет путем великих сомнений человеческой мысли, доходя в них до последней черты. Он усомнился в справедливости всех решений — и людских, и божьих; и прав его создатель(Достоевский), говоривший, что «в Европе такой силы атеистических выражений нет и не было». В Иване — отражение духовной биографии самого Достоевского, чья вера прошла через «большое горнило сомнений» и чья диалектика рядом с положительным идеалом выдвигала мощное отрицающее начало. «Отрицание необходимо, иначе человек так бы и заключился на земле, как клоп. Отрицание земли нужно, чтоб быть бесконечным. Христос, высочайший положительный идеал человека, нес в себе отрицание земли, ибо повторение его оказалось невозможным».

Противоречия мира Иван доводит до жгучей, непереносимой остроты, находя едва ли не злорадное удовлетворение в неразрешимости своих этических антиномий. Он мучится ими сам, как, по словам Зосимы, «мученик любит иногда забавляться своим отчаянием, как бы тоже от отчаяния». И мучит ими Алешу, испытуя в нем веру, прочность «положительной» истины.

Априорную/христианскую идею будущей «высшей гармонии», когда «настанет венец познания и все объяснится», когда будут объяснены и оправданы неким высшим смыслом сегодняшние муки, страдания, Иван не принимает и не хочет принять. Он видит трагический парадокс мироустройства в том, что человек, с тем нравственным чувством, которое дано ему свыше, с инстинктом любви и милосердия, должен допустить и оставить без возмездия слезы и кровь невинных и на них построить конечную гармонию, добыть этой страшной ценой истину и благодать.

Такую истину, такую гармонию Иван отрицает со всей неистовостью карамазовской натуры, отрицает из любви к человечеству.

Никто не смеет простить мучителям, и, значит, нет гармонии и следует оставаться с «неутоленным негодованием», а «билет» на вход в грядущее небесное царство богу почтительнейше возвратить.

Здесь в образе Ивана словно восстает библейский Иов, прямо, без мудрствующих посредников, обращающийся к богу с требованием открыть последнюю истину и объяснить, зачем страдает на земле невинный.

Но если Иову бог отвечает великим откровением и являет, хотя и в иррациональной форме, смысл мироустройства и Иов отступается от своего бунта, то у Достоевского вопрос человека остается без ответа и ему предстоит отыскивать этот ответ в бытийных выражениях высшей воли.

Такой истины, будущего здания, воздвигаемого на слезах, решительно не приемлет Алёша, как и Мышкин, глубоко сострадающий земным мукам живого человека. Но он возражает Ивану указанием на Христа, который «может всех простить, всех и вся и за все», потому что сам отдал «неповинную кровь свою за всех и за все».

Ответ на этот главнейший тезис христианской морали, ответ, исполненный действительно небывалой силы атеистического отрицания, дает Иван в своей знаменитой «поэме» о Великом Инквизиторе.

Суть ответа в том, что, признавая истину, заключенную в Христе, Иван отделяет и противопоставляет ее истине, заключенной в человеческой природе. Он метафизически разрывает связь между Христом и человеком, между абсолютным и относительным, между земным и вселенским.

Христос открыл человеку бесконечную перспективу развития, безмерного совершенствования, полагая его существом свободным и высшим, подобным богу. Но «кого ты вознес до себя?» — вопрошает с упреком Инквизитор. «Человек слабее и ниже создан, чем ты о нем думал» - говорит Инквизитор Христу. Свобода выбора — страшное бремя для человека, и возложивший это бремя слишком высоко уважал человека и слишком мало любил и сострадал ему, ибо нет ничего мучительнее для человека, чем свобода. Люди не могут никогда быть свободными, «потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики»,— вот убеждение Инквизитора. Они хотят, чтобы у них взяли свободу, а взамен дали «хлеб земной», и только так возможно устроить жизнь человеческую, подчинив ее власти «чуда, тайны и авторитета». Этим земным кумирам вечно поклонялись и будут поклоняться люди, ибо природой не дано им встать выше и познать «хлеб небесный».

Такова мудрость Великого Инквизитора, олицетворяющая стремление рационалистической мысли спроектировать наилучшее общественное устройство — «бесспорный общий и согласный муравейник», в котором будут поделены, наконец, земные блага и настанет разумный порядок.