Социальное и общечеловеческое в новеллах И.А. Бунина 1910-х годов

«Захар Воробьев» (1912) – социальное: рассказ Захара о суде, его крестьянские корни. Общечеловеческое – тоска, удаль после водки, желание, чтобы его выслушали – одиночество, которое он всегда чувствовал.

Авторский пересказ Дарьи Дониной:

короче помер там захар воробьев.
предыстория - здоровенный был, рыжий бородатый мэн, такая прям-таки детина в 2 метра. как-то раз он поспорил с неким алешкой что выпьет четверть (не ясно чего) за час. и начал бухать. тем временем к ним присоединился урядник, а захар трендел без умолку и очень клевым и складным казался ему его рассказ. уже никто не рад был, что опоили захара ентого, да поздно. рассказывал он в частности как семен крестьянин отказалась платить по исполнительному листу и не позволил провести у себя опись имущества. и что все от него открещивались - мать, жена... короче история не имела конца и края, тем временем и алеша и урядник (почти укупник) порядочно так прихерели от такого расклада. ушли. захар один остался. алкоголь еще не выветрился. решил выпить еще маленько, пошел в винную лавку. пока шел увидел на дороге помирающую старуху. она сиплым голосом бормочет че-то, говорит - оставь меня. он - нее, ты чо, я местный супермен, щас спасу тебя. схватил старуху и потащил к селу. ты сначала рыдала, теперь уже ржот, потому как захар не умолкает, да к тому же по пьяни бежит не вполне уверенно. пришел он в село жилое, там как на зло ни души. доковылял до винной лавки как вдруг понял, что помирает. отошел пару метров и упал замертво. аля улю

«Братья» (1914) – есть в учебнике.

«Господин из Сан-Франциско» (1915) – ну, здесь цивилизация, упадок, бессмысленность жизни, трагедия и караул.

«Легкое дыхание» (1916)

«Грамматика любви» (1915)

«Старуха» (1916) – пересказывать ее просто несерьезно, там страница текста. Основное – в ней применяется «монтаж». Но если совсем кратко, то сидит и плачет старуха, потом описывается столовая, где спит тропическая птица (дело происходит во время святок, т.е. после рождества). Затем про учителя, который лупит детей в классе, а в свободное время пишет опус «Тип скованного Прометея в мировой литературе». В комнате «зло» спят хозяева, которые поругались из-за этой самой старухи. Жена и муж в преклонных летах, но она его все ревнует, а он только о бабах и думает. Вот и наняла она старуху, которая страшна, да еще и готовит плохо. Она счастлива, что работа есть, но хозяин на нее кричит постоянно. Вот и в этот раз так случилось, и она весь день с тех пор плачет. В каморке мальчик-сирота, племянник хозяев, ради благодетелей своих и отечества учит историю древней греции. Далее прекрасный бунинский пассаж, который описывает всю россию на тот момент: «Плакала она и потом, - засветив лампочку и раскалывая на полу тупым кухонным ножом сосновые щепки для самовара. Плакала и вечером, подав самовар в хозяйскую столовую и отворив дверь пришедшим гостям, - в то время, когда по темной, снежной улице брел к дальнему фонарю, задуваемому вьюгой, оборванный караульщик, все сыновья которого, четыре молодых мужика, уже давно были убиты из пулемета немцами, когда в непроглядных полях, по смрадным избам, укладывались спать бабы, старики, дети и овцы, а в далекой столице шло истинно разливанное море веселия: в богатых ресторанах притворялись богатые гости, делая вид, что им очень нравится пить из кувшинов ханжу с апельсинами и платить за каждый такой кувшин семьдесят пять рублей; в подвальных кабаках, называемых кабаре, нюхали кокаин и порою, ради вящей популярности, чем попадя били друг друга по раскрашенным физиономиям молодые люди, притворявшиеся футуристами, то есть людьми будущего; в одной аудитории притворялся поэтом лакей, певший свои стихи о лифтах, графинях, автомобилях и ананасах; в одном театре лез куда-то вверх по картонным гранитам некто с совершенно голым черепом, настойчиво у кого- то требовавший отворить ему какие-то врата; в другом выезжал на сцену, верхом на старой белой лошади, гремевшей по полу копытами, и, прикладывая руку к бумажным латам, целых пятнадцать минут пел за две тысячи рублей великий мастер притворяться старинными русскими князьями, меж тем как пятьсот мужчин с зеркальными лысинами пристально глядели в бинокли на женский хор, громким пением провожавший этого князя в поход, и столько же нарядных дам ели в ложах шоколадные конфеты; в третьем старики и старухи, больные тучностью, кричали и топали друг на друга ногами, притворяясь давным-давно умершими замоскворецкими купцами и купчихами; в четвертом худые девицы и юноши, раздевшись донага и увенчав себя стеклянными виноградными гроздьями, яростно гонялись друг за другом, притворяясь какими-то сатирами и нимфами... Словом, до самой поздней ночи, пока одни караулили, а другие укладывались спать или веселились, горькими слезами плакала глупая уездная старуха под хриплый, притворно-отчаянный крик, долетавший из гостиной ее хозяев:

Ах, тяжело, тяжело, господа,Жить с одной женой всегда!»

В годы войны выходят два сборника рассказов Бунина – «Чаша жизни» (1915) и «Господин из Сан-Франциско» (1915). В творчестве Бунина военного времени усиливается ощущение катастрофичности человеческой жизни, суетности поисков «вечного» счастья. Противо­речия социальной жизни отражены в резкой контрастности характеров, обостренных противопоставлениях «основных» начал бытия – жизни.

Выражением несбывающихся надежд, общей трагедии жизни ста­новится для Бунина чувство любви, в которой он видит, однако, единственное оправдание бытия. Представление о любви как о высшей ценности жизни станет основным пафосом произведений Бунина и эмигрантского периода. Любовь для бунинских героев – «последнее, всеобъемлющее, это – жажда вместить в свое сердце весь зримый и незримый мир и вновь отдать его кому-нибудь» («Братья»). Счастья вечного, «максимального» быть не может, у Бунина оно всегда сопря­жено с ощущением катастрофы, смерти («Грамматика любви», «Снь(Чанга», «Братья», рассказы 30–40-х годов). В любви бунинских героев? заключено нечто непостижимое, роковое и несбыточное, как несбы­точно само счастье жизни («Осенью» и др.).

Бунинское ощущение катастрофичности мира обострялось расту­щей неприязнью писателя к безнравственности и античеловечности буржуазного миропорядка. Впечатления путешествий по Европе и Востоку дали писателю материал для широких социально-философ­ских обобщений.

В 1914 г. Бунин пишет рассказ «Братья», общий смысл и тональ­ность которого раскрываются эпиграфом: «Взгляни на братьев, изби­вающих друг друга. Я хочу говорить о печали. Сутта Нипата». Рассказ построен на характерных для Бунина отвлеченных представлениях о братстве людей, но «каким бы абстрактным ни казался его гуманизм, наглядный показ бесчеловечия и жестокости колонизаторов сообщает произведению конкретную историческую содержательность...».

Бунин рассказывает о прекрасном юноше-рикше и «брате» его – богатом английском путешественнике. Жизнь юноши-раба –униже­ние естественности и красоты. Богатые «братья» лишили юношу надежды на счастье и любовь, без которой жизнь для него теряет смысл. Единственное спасение от жестокости мира он видит только в смерти. Жизнь богатого «брата» без высокой внутренней цели предстает у Бунина бессмысленной и призрачной и поэтому так же фатально обреченной, как и жизнь цейлонского рикши.

Гибель мира, преступившего нравственные законы человеческого «братства», мира, в котором личность утверждает себя за счет других, мира, в котором растеряно представление о «смысле бытия», «божест­венном величии вселенной», предрекает буддийская легенда в финале рассказа: ворон бросился, ослепленный жадностью, на тушу погибшего на побережье слона и, не заметив, как отнесло ее далеко в море, погиб. Эта философская концепция лежит и в основе рассказа «Господин из Сан-Франциско». В словах эпиграфа «Горе тебе, Вавилон, город крепкий!» раскрывается основной смысл и этого рассказа, и «Братьев». «Эти страшные слова Апокалипсиса,– вспоминал позже Бунин,– неотступно звучали в моей душе, когда я писал «Братьев» и задумывал «Господина из Сан-Франциско». Пророчество о божьем суде над Вавилоном, этой «великой блудницей», погрязшем в богатстве и грехе, придавало рассказу огромный обобщающий смысл.

Громада океанского парохода с символическим названием «Атлан­тида», на котором путешествует семья безымянного миллионера из Сан-Франциско, и есть современный Вавилон, гибель которого неот­вратима, ибо жизнь его бесцельна и призрачна, как бесцельна и призрачна перед лицом смерти, «общего закона» бытия, власть и сила господина из Сан-Франциско. Символика Бунина в условиях реальной русской жизни приобретала глубокий социальный смысл. Она указы­вала на невозможность дальнейшего сосуществования вопиющих об­щественных контрастов. «...Девятому кругу была подобна подводная утроба парохода,–та, где глухо гоготали исполинские топки, пожи­равшие своими раскаленными зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени; а тут, в баре, беззаботно закидывали ноги на ручки кресел, цедили коньяк и ликеры, плавали в волнах пряного дыма, в танцевальной зале все сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то крутились в вальсах, то изгибались в танго...» Суета салонов лишь имитация жизни, призрачная игра в жизнь, такая же лживая, как и игра в любовь молодой пары, нанятой пароходной компанией для развлечения скучающих пассажиров. Эта игра ничтожна и никчемна перед лицом смерти – «возвращения в вечность».

«Грамматика любви» – повествование о необычайной красоте великой силе человеческого чувства, которое так несовместимо наступившим «всеобщим озверением и одичанием».

Во время мировой войны Бунин не поддался шовинистическим настроениям, трезво оценивая происходящее. Пацифистские взгляды писателя, убежденного, что никто не вправе отнимать жизнь у другого, обусловили его критическое отношение к войне.