Лев Толстой призывал, чтобы каждую свою неудачу человек не считал несчастьем, ибо вполне возможно, что она и есть начало его подлинного счастья

Пока не изничтожены сорняки, рису не будет житья. И если не делать своевременных "прополок", нейтрализуя скрывающиеся в тайниках человеческого подсозна­нии первобытные инстинкты и культивируемые садист­ские наклонности, то не стоит удивляться, когда пре­ступление против человечности из потенциальной угрозы превратится в узаконенную "норму".

Экраны коммерческого телевидения, кино- и видео-салонов как будто уже неизбавимы от засилья "фильмов ужасов", денно и нощно на все лады и вкусы воспевающих насилие, издевательства и пытки. Книжные полки ломятся от остросюжетных боевиков и триллеров, ничего общего не имеющих с высокой художественностью, но зато сполна утоляющих атавизм жестокости. И этом смысле широчайший ассортимент «смертоносного оружия» представлен в свободной продаже на улицах городов и весей...

Айтматов. Факты, которые ты приводишь, - поистине горькая правда. Как и то, чего дождались и чего ещё следует ждать от рыночного "просвещения", по- своему пропагандирующему, и увы, весьма успешно внедряющего в человеческое сознание "образ жизни", чуждый и стратегическим идеалом, и традиционной эти­ке национального опыта. Так к примеру, исследования специалистов неопровержимо доказывают, что психика ребенка, выросшедшего пусть с игрушечным, но все же с оружием и руках, заметно отличается драчливостью, амбициозностью, агрессивностью. Хотим мы того или нет, но получается, что с малых лет пестуется культ насилия.

Замечу, кстати, то же входило и в задачу советской литературы, призванной воспитывать наших подростков и молодежь в героико-патриотическом духе, в неприми­римом и беспощадном отношении к заклятым врагам социализма. В чем все-таки разница? В принципе, ее и нет. Там, где в основу воспитания положено убийство, под каким бы соусом оно ни подавалось, получим либо камикадзе, либо Джеймса Бонда,

Шаханов. В книге-диалоге с японским мыслителем Д. Икэдой Вы, говоря о мрачной физиономии наступив­ших времен, предупреждаете: "Каждая семья должна быть готова защитить своих детей от какой бы то ни было идеологической агрессии". Услышим ли? Поймем ли? К сожалению, многие родители вместо того, чтобы распознать сигнал и приготовиться к действию, подобно безоглядному мустангеру, взяв курс на неразличимый глазом ориентир, мчатся и мчатся вперед...

Когда-то в Испании мне довелось услышать мнение одного писателя о Советском Союзе: "Большевики при­шли к власти в стране путем садизма и кровопролития. Это отягчающее обстоятельство не может не отбрасывать тень на будущее поколений - тех, на чьих глазах это творилось, и тех, кто узнает об этом из книг". Отзвук этих слов впоследствии многие годы оставался во мне.

Айтматов. С этим нельзя не согласиться. Кризис гуманизма в мире в XX столетии - очевидный факт, кстати, начавшийся значительно раньше и причины ко­торого требуют отдельного разговора. Думаю, стоит коснуться этой проблемы несколько подробнее, ибо никто не станет спорить, что, прежде, чем выяснять, как защищать природу, избавляться от голода, войн, бедствий технической цивилизации и т.п., нужно понять, как человеку остаться человеком в духовном смысле этого слова, человеком не только разум­ным, но и сознающим, то есть совестливым. Некий ра­зум в той или иной мере присущ и животным. Совесть и сознание присущи только человеку. Теперь же скажу только, целиком разделяя точку зрения выдающихся западных мыслителей-гуманистов, что самая страшная из грозящих нам катастроф - это не столько атомная, тепловая и тому подобная угроза физического уничто­жения человечества (а, может быть, и всего живого) на Земле, сколько антропологическая — уничтожение человеческого в человеке, катастрофа, означающая, что че­ловек не состоялся...

Шаханов:... Или "состоялся" в нечеловеческом образе?

Айтматов. И то и другое одинаково страшно. Но давай вернемся к тому, что глубоко задело тебя, — к словам испанского писателя, проницательно, на мой взгляд, уга­давшего природу большевизма. И шире — суть всякого рода тоталитаризма, где бы он ни пустил свои ядовитые корни. Теперь есть смысл сосредоточить внимание на проблеме: каковы предпосылки и движущие мотивы са­дизма - откуда и почему он возник, каково его влияние на нравственное состояние общества и какие послед­ствия этого можно еще ожидать?..

Может быть, не все знают, что означает "садизм". Обратимся к словарю иностранных слов. Смысл этого термина, названного по имени французского писателя маркиза де Сада (1740 - 1814), - половое извращение, при котором полное удовлетворение достигается при условии причинения партнеру физической боли, а также ненормальная страсть к жестокостям, наслаждение чу­жими страданиями.

К этому стоит добавить, что ученые различают са­дизм, связанный с дефектами наследственности; садизм как проявление психической болезни, а равно и результат наркомании и алкоголизма; садизм, обусловленный резкими потрясениями социальной жизни.

Не пренебрегая двумя первыми причинами, особо приглядимся к третьей - социальной. Тебя не удивляет, что де Сад считал себя убежденным республиканцем?

Шаханов. Гм! Как сказать...

Айтматов. В какой-то книге я встретил прелюбо­пытную мысль о том, какой уникальный вывод сделал маркиз де Сад из опыта Французской революции...

Шаханов. Интересно! Какой же?

Айтматов. А вот: ни одно преступление против человечества в режиме революции не может быть осужден, потому что при этом режиме преступление становится нормой.

Шаханов. Хитер!

Айтматов. Да уж, скажу. Но вернее, в изворотливости и изощренности ума ему не откажешь.

Полная скандальных интриг и пикантных подробностей интимная жизнь де Сада, перекочевывая в его рома­ны, послужила апологией идеи изощренной жестокости. Примечательно, что корень зла и причины собственной развращенности сам маркиз усматривал в пороках своего времени. Время же это протекало под знаком катастрофы, потому как закатившееся солнце французской аристокра­тии оставило дворянство без былой власти и могущества, тем самым ввергнув его в упадок, разброд и нравственное разложение. Из всех былых привилегий уцелела един­ственная - право борьбы за сохранение имиджа феодала-деспота, вольного действовать в постели, как ему вздума­ется, по весьма привлекательному принципу: "Каждый мужчина в постели - тиран".

Шаханов. Примерив на любовном ложе скипетр тира­на и испробовав его в действии, маркиз де Сад перестает различать удовольствие и страдание. Посещая бордель, он берет в руки плетку и, забив до полусмерти партнерш, принимается сечь себя. "Я окончательно убежден, сколь безбрежное наслаждение доставляет сия процедура", - вновь и вновь фиксирует он свои впечатления.

В одной из броских эпатирующих описанием жесто­кости сцен романа "Жюстина" персонаж по имени Жерканд сперва наносит ранения своей жене, а затем входит в экстаз при виде кровоточащей раны. И это повторяется в определенный день каждой следующей недели. Нельзя не смутиться духом, читая далее о том, что герой пре­кращает свои сладострастные опыты лишь тогда, когда в буквальном смысле, обескровленная женщина падает в изнеможении....Поразительное добронравие и кротость его Жюстины не могут не вызвать самых искренних симпатий. Чего только не натерпелась она в доме, куда нанялась в качестве прислуги!.. Ее насилуют, подвергают распятию, стегают хлыстом, травят собаками, с наслаж­дением вскрывают вены и пускают ручьями кровь... Мужчина набрасывает на ее шею удавку и методично начинает стягивать узел, между тем, как сам в это время разделяет ложе, с другой партнершей. Хрипы удушаемой удваивают наслаждение, получаемое невольником звериной похоти. И лишь когда Жюстина падает без чувств, любитель острых ощущений решает ослабить конец веревки. Что касается автора, то эти гнетущие сцены безжалостного обращения выписаны им с нескрываемым восторгом и упоением.

Но ни одно зло не остается безнаказанным, и рано или поздно придет расплата за содеянное зло. Вот и жизнь маркиза де Сада состояла из сплошных мытарств. Его неоднократно сажают в тюрьму, подвергают пресле­дованиям. Переполошив всю страну, маньяк совершает вынужденное бегство в Италию. Современники так пи­сали о нем: "7 сентября 1778 года итальянцы как дикого зверя посадили де Сада в железную клетку, после чего он был доставлен и брошен в Венсен".

В Италии сексуальный недуг де Сада обостряется. Но с момента бесславного возвращения на родину, ему на­конец удается покончить с дотоле неискоренимым своим садизмом и явить миру рождение писателя. Уединившись на лоне природы, он поверяет бумаге свою жизнь.

Айтматов. Вот каким образом личные неурядицы, жестокость нравов и кровожадная невоздержанность маркиза де Сада нашли воплощение в его творчестве. Самое же огорчительное в том, что все эти кошмары он живописует без тени отвращения, с каким-то небывалым энтузиазмом. Воспевающие зло книги де Сада, который сам в свой адрес не слышал ничего, кроме проклятий, и сам же себе вынесший перед смертью суровый приговор: "... даже от могилы моей не останется и следа и не смею сомневаться, что всякие воспоминания обо мне сотрутся н людской памяти..,", - в наши дни переводятся на многие языки и издаются во всем мире миллионными тира­жами. Это тупик.

Шаханов. Ничего, кроме анафемы, не заслуживают опустошающие душу картины беспредельного озверения в сочинениях де Сада: человек, насилующий собственную мать, маньяк-отец, до тайников вылизывающий тело соб­ственной дочери-сожительницы... Читать об этом - пытка. И тем не менее много жаждущих читать эти книги.

Айтматов. Хотел бы я из любопытства прочитать, появись такое сочинение, скажем, о грязных и гнусных похождениях Берии? Скажу честно: нет! Для жаждущих с избытком подобной литературы, которой ныне завалены книжные торжища. Кто авторы этих опусов? Черт их знат. Одно несомненно - это нечистоплотные дельцы от "литературы", получившие, увы, полную свободу изливаться в своих низменных желаниях на потребу невзыскательному читателю. Для подобных, с позволения сказать, людей нет ничего святого. Вот тебе оборотная сторона демократии!

Шаханов. Недавно во "Всемирных новостях" я вычиталобъявление следующего содержания: "Мне 37 лет. Высокий, стройный, симпатичный. Буду рад знакомству с женщинами или девушками, которые испытывают наслаждение от побоев и предпочитают в качестве прелю­дии к половому акту физическое истязание с помощью ремня или плетки. Не исключена возможность обмена... ролями...". И тогда мне припомнился эпизод с одной женщиной, странное поведение которой, помнится, в ту пору сильно изменило мое юношеское мироощущение.

Миловидная молодая женщина из нашего аула, обыч­но мирная и тихая в домашних заботах, вдруг ни с того ни с сего начинала бесноваться и публично демонстри­ровать норов. При всем народе и без видимого на то повода она принималась задираться до мужа, костить его на чем свет стоит и безудержно скандалить. Наступал момент, когда выведенный из терпения супруг бросался "выколачивать из нее чертенят". Сердобольные соседи потом приходили увещевать; "Бедняжка, на тебе ведь живого места не осталось. Бросай свои сумасбродные выходки"...

И тогда женщина отвечала:

- А когда бьет, вся спина наливается радостью, ой,
хорошо мне, словно заново родилась!...

"Как же так, - недоумевал я тогда, — разве это воз­можно - получать удовольствие, когда тебя избивают?..."

Потом я узнал слово "мазохизм". И понял, что это - одна из трудноразрешимых загадок человеческой психо­логии. Существует какая-то потаенная связь между мо­тивами де Сада и историей аулчанки, взявшей себе в привычку напрашиваться на супружескую экзекуцию (к тому же оборачивающуюся для нее на поверку всего-навсего оздоровительной и укрепляющей процедурой). Как знать, может стоит отнести подобную версию к раз­ряду специфических ощущений "вылазки за пределы стандартного состояния"?

Однажды я возвращался на машине из Мерке. Время близилось к полуночи. Минуя село Узунагаш, я увидел обращенный ко мне жезл сотрудника ГАИ. Остановился,

- А-а, это Вы, Мухтар-ага? Куда это Вы на ночь гля­дя? - узнав меня, спросил милиционер. И обратился спросьбой:

- Ради бога, не обессудьте. Не подбросите ли до Алматы одного парня?

- Пускай садится. А то я тоже в одиночку заскучал...

- Итак, в добрый путь, молодой человек, - сказал я, приглашая к разговору неожиданного и незнакомого ночного спутника.

- Слыхали ли вы о молодом человеке, совершившем чудовищное убийство шестерых женщин? - спросил он.

- Плохие новости - быстрее всех остальных. Слыхал. Я участвую в следствии по этому делу.

- Видать, у парня "не все дома"?

- Нет, - закачал головой детектив. - Он вменяем, ро­дился и вырос здесь, в Узунагаше, неплохо окончил шко­лу. По его признанию, жертвоприношения свои он готовил заранее. Остаются с глазу на глаз - и тогда парень, с размаху вонзив длинный нож в сердце женщины, начи­нает поворачивать его вокруг оси... Душа несчастной жертвы трепещет на излете. Так вот, оказывается, вид забившейся в агонии подруги доставляет этому парню невыразимое наслаждение. И чем больше мучается жертва, тем больше длится его кайф...

- Мухтар-ага, — заговорил следователь вновь, когда впереди начали виднеться огни Алматы. — Остановите-ка машину. Покажу вам одну фотографию.

Я затормозил, не проронив ни звука. Раскрыв свою планшетку, мой спутник передал мне фото: на столе стояла отрезанная женская голова, волосы сбились в клочья, лицо мертвенной бледности, веки прикрыты...

- Его последняя жертва, - прокомментировал спутник. Мне стало не по себе. Следователь между тем про­должал свой рассказ.

Специально приглашенные из Ленинграда ученые высказали предположение, что прямой предок преступ­ника в седьмом колене был заплечных дел мастером. Иными словами, тяга этого людоеда к убийствам и истязанию жертв с особо изощренной жестокостью предоп­ределена его наследственностью. А это допускает возможность, что свои злодеяния он мог совершать и во­преки собственной воле.

Мало ли в истории происшествий, от которых волосы встают дыбом? Возьмем, к примеру, жившую в XVII веке женщину-кровопийцу, венгерскую графиню Елизавету Батори. Эта благородная особа отличалась "хорошей манерой" принимать ванны, наполненные свежей кровью специально убитых для этого девушек. В момент кровавых купаний дама ощущала себя самой счастливой жен­щиной... Приятное воспринималось еще и как полезное из соображения, что юная кровь якобы благоприятствует красоте. Злодейка пожертвовала жизнями 650 крестьянских дочерей….

Западный ум, разрушивший традиционные ценности и под знаком научного эксперимента (на заре века) анатомировавший и систематизировавший "трехмерный мир", обратился затем к изнанке бытия, к темной, "обратной стороне" человеческой природы и мира. Все запретное, необычное, неизвестное привлекает его больное внимание, а привычное и традиционное, "положительное" утратило всякий интерес и ценность. Эта фундаментальная установка европейского сознания определила общую атмосферу и культурную ориентацию Запада конца XX сто­летия...

Истоки садизма коренятся в глубинных бессозна­тельных импульсах, и западная психоаналитическая нау­ка достигла определенных результатов в исследовании этого феномена. Европейская же культура по сей день петляет по кругам ада, не в силах преодолеть горгоническое притяжение разрушительных соблазнов и идей...

Восточный же опыт преодоления этой проблемы не всегда применим к западному сознанию, чуждому мета­физике и основанному на рациональной ментальности, хотя Запад и стоит на пороге открытия метаисторической реальности и методов ее постижения...

Айтматов. Я полностью согласен с тем, что на путь ожесточения человека иногда толкают его жизненные условия и среда, Такое чувство пришлось испытать и мне. В один из труднейших периодов Великой Отече­ственной войны произошел случай, когда в страшной ярости я чуть было не убил человека. Спустя много лет я написал об этом. Не лучше ли, если я прочту тебе, Мухтаржан, эти грустные воспоминания?

"Зимой, в начале февраля 1943 года, нашу семью по­стигла беда. Я не говорю о голоде, о нищете, о войне. Все это само собой разумеется. Следует лишь иметь в виду, что ко всему этому мы были семьей гонимых, деть­ми репрессированного сталинским режимом "врага на­рода". У нашей больной матери (возможно, причиной хронического воспаления суставов, продлившегося до конца ее жизни, стало потрясение 1937 года, когда отец был расстрелян) нас было четверо детей. Я, пятнадцати лет, самый старший.

Аил, куда мы переехали, и по сей день именуется аилом Джийде. Ютились мы в бесхозной, полуразва­лившейся мазанке. За неимением сарая для скота корову, нашу кормилицу (до сих пор помню ее кличку - Зухра), подаренную родственниками еще перед войной, мы с разрешения председателя держали в те зимние дни на колхозном дворе. Все это я рассказываю, чтобы объяс­нить, какое поистине жизненное значение имела для нас та корова. И мы, дети, понимали, что без коровы нам трудно будет выжить. Весь день мы возились на скотном дворе, кормили, поили корову, собирали для нее по сосе­дям скудные объедки. Так готовили мы ее к отелу. Дома только и было разговоров и мечтаний о свежем молоке, твороге и сметане...

Никогда не забуду то сумеречное зимнее утро, когда я встал пораньше и пошел под порывистым ветром на скотный двор, чтобы с утра посмотреть за Зухрой. При­шел самым первым, в тот час еще никого из скотников не было, и в начале даже не мог взять в толк - почему коровы нашей не оказалось на месте. Стойло было пусто. Ее привязь находилась с самого краю, у выхода. Ворота не закрывались ни днем, ни ночью, потому что были на­половину разбиты. Бывало, идешь наведываться, а Зухра еще издали призывно мычит, завидев нас, своих хозяев. Не обнаружив корову на месте, я подумал, что она смогла отвязаться и бродит где-нибудь неподалеку. Од­нако я нигде ее не нашел - ни в сарае, ни во дворе. Тог­да я кинулся к ночному сторожу. Тот спал в углу на сене. Старик ничего не знал или делал вид, что ничего не понимает. На мой вопрос, куда подевалась наша корова, он ничего не мог ответите. "Может быть, - высказал он предположение, - отвязалась да побрела в поле." С этой минуты меня охватила тревога. Я обежал все вокруг, заглянул в овраги, сбегал на реку, куда обычно водили коров на водопой. Нет, нигде не было нашей Зухры. В такую рань никакая скотина сама не уйдет из-под кры­ши. Я понял, что случилась беда и побежал домой сооб­щить матери, и с того часа для нашей семьи точно об­рушился мир, день померк - не приходилось сомневать­ся: корова была уведена, украдена ворами. В полной рас­терянности все плакали и не понимали, как теперь быть. Тут же прибежали соседки-солдатки и тоже запричитали в голос, жалея нас, проклинали злодеев и молили Бога, чтобы он наказал их "черным днем". До сих пор помню, как поднималась в душе моей странная, яростная решимость. Я был старшим среди детей, я должен был защи­тить младших, должен был действовать - биться, бороться и отомстить за наше горе. В моем сознании тогда это могло означать единственное: убить воров. И тогда я пошел к одному из наших соседей, трактористу Темирбеку за ружьем. С Темирбеком меня связывала общая работа.Всю предыдущую осень я пособлял ему водоносом на озимой пахоте. Он лежал в постели потный, тяжело дыша, - болел. Темирбек уже знал о случившемся у нас несчастье. "Возьми, - сказал он, - вон висит на сте­не, а патроны в сумке рядом на гвозде. Был бы здоров, сам бы пошел и, если бы встретил этих гадов, пристрелил бы!" - добавил он.

Я вышел от Темирбека с ружьем в руках и с жаждой мести в груди. Это было всепоглощающее чувство горечи и злобы. Ни о чем другом думать я был не в состоянии. Лишь одна мысль прожигала мою стонущую от горя душу: во что бы то ни стало обнаружить воров и наказать их беспощадно". "Такое жуткое намерение исходило из расчета, что воры не могли уйти далеко. Корова — не конь, не поскачет. Двигаться же они могли только в ноч­ное время, днем их заметили бы. Стало быть, они при­таились до вечера где-то в укромном месте, А если заре­зали скотину, то, припрятав мясо, сами где-то спят. Еще одно несомненное соображение похитителей возбуждало во мне ярость: они могли думать, что в нашей пришлой семье нет никого, кто мог бы пуститься в погоню. А вот я и явился бы с ружьем как снег на голову и всех их на месте, сколько их - двое, трое, - перестрелял бы в упор... Да, да, только так. И никак иначе!

Я ходил по полям и оврагам без устали, метался как одержимый, обежал привалки и предгорья. Было холод­но, но я не замечал холода. Меня подгонял внутренний жар. Я по-волчьи ел снег на бегу. И не щадил единствен­ных сапог, дороги не выбирал. И не было усталости, вко­нец разбиты были береженые сапоги, которые мы с бра­том носили поочередно, время уже клонилось к полудню, но нигде никого я не нашел. Пустота и безлюдье доводи­ли до отчаяния. Меня окружали безжизненные горы и пустые пространства между ними. Никого вокруг, ника­ких следов.

И тогда я подумал, что скорее всего - нет, наверняка даже! - воры ушли сразу в близлежащий город Жамбыл. (Позже я там учился в зооветеринарном техникуме.) Да, конечно, они повели корову туда, чтобы зарезать и мясо продать на базаре.

От этой простой догадки еще оглушительней заколо­тилось горящее в груди сердце и, недолго думая, я дви­нулся в сторону города. Я мог прийти туда только к утру, если бы шел всю ночь без отдыха. И я готов был проде­лать этот путь безоглядно, без колебаний. Быстро спус­тился с предгорий и пошел по направлению к большой дороге, Мысленно представлял себе, как, добравшись до города, с утра буду ходить по базару, буду всматриваться в лица. Возможно, я замечу освежеванную шкуру, если нет, я и без того безошибочно узнаю, кто они - по лицам, по глазам. Я не мог себе объяснить, как, каким именно образом сумел бы определить, но не сомневался нисколько, что безошибочно узнаю этих злодеев. И они меня узнают. Но будет поздно, я пристрелю их тут же, за мясным прилавком...

Так я шел, сжимая ружье, подгоняемый неутихающей страстью мщения. Вот уже и большая дорога... Занятый своими мыслями, я не сразу заметил, что навстречу мне приближался едущий на ослике человек. Обычный сельский старик. Худо одетый, в теплой поношенной шапке, седобородый. Серый ослик под седлом привычно семе­нил по знакомой дороге. Старик ехал со стороны старо­го, заброшенного кладбища. Пути наши пересеклись. Я даже не поздоровался с ним, как полагалось при таких случаях, не до того мне было, душа была занята, пере­полнена гневом. Я прошел бы мимо, но старик остановил меня:

- Слушай, паренек, не идешь ли ты кого-то убить?

- Да, - ответил я, почему-то нисколько не удивив­шись его вопросу, — хочу убить!

Глаза наши встретились. Я увидел изможденное лицо и спокойный, все понимающий взгляд. Он кивнул:

- Ну, раз такое дело, не торопись. Постой, поговорим. С чего ты это решил?

- Корову стельную увели. А нас четверо, я — самый старший, мать и тетка больны,

- Вон оно как! Беда... Но ... Послушай меня. Не изжигай себя местью, не убивай человека даже в мыслях, даже вора проклятого.

Я молчал, едва сдерживая себя, чтобы не закричать.

- Понимаю тебя, - медленно продолжал старик, - мне за тебя очень больно, кости мои заныли. Но по­слушай незнакомого старика. Не ходи убивать! Не держитакое на сердце. Возвращайся домой и запомни:
жизнь сама накажет тех, кто учинил зло. Непременно, не сомневайся. Наказание будет вечно ходить за ними по пятам, вместе ложиться и вместе вставать. А тебя жить вознаградит. Вернись домой и перестань думать об убийстве. Счастье придет к тебе, ты и не заметишь, как оно поселится в душе. Сейчас тебе кажется, что я говорю пустые слова. Но поверь мне, возвращайся... Kогда-нибудь убедишься в правоте моих слов, вспом­нишь.., У тебя будет много коров, быть может, и сто коров... Иди домой, сынок, и скажи обо всем матери, иди, а я поеду своей дорогой...

Я еще колебался, глядя на удаляющегося старика. Он не оглянулся... Уходил я по безлюдному полю, неся на плече теперь уже ненужное ружье. Над заснеженной пустотой земли смеркалось. Не знаю, что со мной приключилось, но я вдруг разрыдался. Плач сотрясал тело, а я все брел и брел в разбитых вдрызг сапогах...

Я забыл об этом случае на многие-многие годы, и только недавно вдруг все припомнилось, и тот неизвест­ный старик на дороге ожил в моей памяти, и его слова: "Никогда не думай о мщении, сынок, какое бы зло тебе ни причинили".

Значит, и у меня были "учителя жизни". Низкий по­клон им, святым и чистым людям моей земли! Они и поныне духовная опора для меня. И может быть, суть не в том, чтобы "возвращаться", а в том, чтобы никогда, ни в какую минуту собственной жизни - особенно в моменты счастья, в упоении славой - не забывать, кто ты и откуда, чем обязан людям, неизвестно за что любящим тебя...

Один мой сверстник, которому знакома эта история, спрашивает:

— Сколько у тебя коров?

- Ни одной, - отвечаю я.

Потом я подумал: каждая из моих книг, расходящихся по всему миру огромными тиражами, не тянет на стои­мость одной коровы. Так вот какое прорицание дал мне седой странник!..

Мухтар, ведь мы вспомнили об этом, рассуждая о са­дизме. Иногда, воскрешая в памяти преисполненную печа­лей пору детства и те морозные февральские дни, когда, потеряв единственную кормилицу, мы буквально корчи­лись от голода, я разочаровываюсь в самом себе и удив­ляюсь, как малодушно позволил я одолеть себя тому не­здоровому влечению. Но просветляюсь душой и не устаю благодарить судьбу за то, что воры не повстречались моей изготовленной к бою винтовке. Бессердечие порождает бессердечие. Попадись мне разбойники и учини я само­суд, как бы в таком случае сложилась моя судьба? Ведь не исключено, что искры садизма, вызываемого социальным злом и пагубным воздействием микросоциума, могли раз­разиться пожаром и во мне. Человеческая душа - ларец с множеством неразгаданных загадок. Кто гарантирует, что взошедшие в тебе ростки добродетели не будут сметены и растоптаны мстительностью и озлоблением из-за жизнен­ных тягот и лишений?

Лев Толстой призывал, чтобы каждую свою неудачу человек не считал несчастьем, ибо вполне возможно, что она и есть начало его подлинного счастья.

Стоило бы мне споткнуться в юношеском возрасте, итогом было бы только сожаление. Как представлю, так бросает в дрожь. Кто же был тот благородный старец, уберегший меня от тропы злодеяний?

Шаханов. Если верить ученым, то за последние 30 тысячелетий человеческий мозг не претерпел существен­ных изменений. Сам по себеэтот постулат содержит немалo информации к размышлению и поводов к дискуссии. Если чьи-либо предки были философами и аристократами, либо, напротив, вампирами и прохиндеями, то ожидать ли их рецидивов в седьмом (а то и меньше) колене? Означает ли это, что белая магия добрых и черная магия злых од­нажды и на всю жизнь фатально предопределит сознание индивидуум - его характер, темперамент, поведение, уста­новки, привычки и правила?.. К примеру, правомерно ли полагать, что от человека, похитившего вашу корову, ро­дится исключительно воры и преступники?

Не так давно весьма мрачное впечатление произвела на меня газетная публикация об особо опасном "хобби" одного школьника. Непревзойденный в классе умница и безупречный отличник, мальчик с непосредственностью юного натуралиста... пытал и казнил собак и кошек, получая при этом огромное и, судя по всему, неподдельное наслаждение. Попался на пути склад, и отважный живодер не преминул пустить в него красного петуха. Сбежавшись на пожар, люди принялись кто тушить, кто кричать от горя. Мальчик же отдыхал душой и не мог налюбоваться зрелищем.

Временами, увлекаемый какой-то неведомой силой, он шел на кладбище и крушил надгробия. Не довольствуясь этим, вскрывал могилы и измывался над трупами. Родители долгое время пребывали в неведении о проделках сына-тихушника. Однажды вечером он появился на пороге испачканный в пыли и глине. И когда спросили, некуда он и что у него за вид, он ответил звенящим от эйфории тоном:

- Выкапывал и мучил мертвецов.

Как видим, в нашу с вами жизнь вошел без стука ещё одни вурдалак, у которого, в отличие от недоброй памяти Чикатило, все еще впереди

Айтматов. Возможно (да и скорее всего!), он нико­им образом не подозревал ни о существовании маркиза де Сада, ни вообще о садизме. Тем более не собирался сочинять романов о своих изуверских преступлениях. Но в том, что он совершал именно преступления, надеюсь, вполне отдавал себе отчет. О чем сие говорит? Зверство, живущее в человеке, родилось раньше нас. Вопрос: в ком и почему оно проявляется?

Шаханов. Сонм вопросов возникает внезапно, рас­щепляя мысль на множество проблем. Почему сообрази­тельный, небесталанный мальчик из благополучной семьи скатился на преступную тропу? Будь он полоум­ный, тогда разговор другой. И потом, согласитесь, эти расследованные журналистами и преданные гласности эпизоды - дело рук одного единственного конкретно установленного субъекта. А сколько еще нераскрытых и вынашиваемых в тайниках психики изуверств, о которых мы, быть может, никогда и не узнаем?! Как поставить заслон на их пути? И насколько эффективным окажется решение этой столь животрепещущей социальной про­блемы при том допущении, что, изобличая садистов как законченных преступников, мы начинаем лишать их сво­боды и упрятывать в тюрьмы?

На мой взгляд, другой фундаментальной проблемой является манкуртизм. Вы поднимаете эту тему в своем романе "И дольше века длится день...".

Когда в Вашем воображении возник столь много­слойный сюжет? Как вам удалось взаимоувязать "манкуртизм" и космический "обруч" личностного и об­щечеловеческого звучания?

Айтматов. Бытует такое мнение, и оно мне по душе, что писатель пишет даже тогда, когда он ничего не пи­шет. Когда ты видишь чистый лист бумаги, берешь в руки перо и заявляешь тему без внутренней к тому го­товности - это равнозначно тому, как если бы ты взялся строить дворец, не имея под рукой необходимых мате­риалов и приспособлений. Пустая трата времени. Чтобы успешно развить выбранную тобой тему и полнокровно воплотить озарившую тебя идею, неспешно перебираешь хранилище своей памяти. Воспоминания о детстве, твой собственный опыт и наблюдения, итоги раздумий, мно­гообразие происшедших с твоим участием событий и встреч - все это проходит через тщательный целевой отсев и, выстроенное в систему, образует основу произ­ведения. Перед тем как писать "И дольше века длится день", я изучал тему манкуртизма с особой пристальностью. В детстве нам много раз приходилось слышать, когда по поводу чьего-либо некорректного поведения говорили: "Да ты что, манкурт, что ли?..". И хотя мы не знали, где проходит та зыбкая грань, за которой человек превра­щается в манкурта, интуиция нам подсказывала, печать сколь глубокого оскорбления несет на себе это слово.

Одно из первых свидетельств об идее манкуртизации содержится в напетом десять веков назад и ставшем с тех пор народной энциклопедией героизма и гражданствен­ности кыргызском эпосе "Манас". Речь идет о фрагменте, когда, обеспокоенные необузданной силой и боевитостью малолетнего Манаса, местные ханы составляют заговор — обратить Манаса с детских лет в манкурта, чтобы лишить 1-го перспективы встать во главе народа:

Захватим ребенка в плен,

Напялим на его голову шири,

Увезем домой и будем мучить,

Все шесть калмакских племен

Собрав от низов до верхушек.

Где-то в середине шестидесятых я поинтересовался энтомологией слов "манкурт" и "шири" у знаменитого сказителя-манасчи Саякбая Каралаева. Помолчав в раздумье почтенный аксакал начал рассказывать:

И старину, в эпоху кыргызско-калмакских войн, враждующие стороны, наряду со скотом и имуществом, захватывали и пленников - для использования в качестве рабов. Пленник этот, хотя и ходит исправно за скотом, рано или поздно наверняка убежит. Мир не без добрых людей и пленник, улучив момент, мог переслать на родину весточку о себе, a поскольку в теле теплится душа — вполне мог завоевать сердце какой -нибудь впечатлительной особы из местных. Захваченный в молодом возрасте

и физически зрелый пленник мог смиренно терпеть эту участь лет пять, максимум десять. Но в каждом сыне человеческом, в нем так или иначе созревал протест, и тогда рука его тянулась к оружию, а помыслы — к восстанию. Вот почему лучшим, если не единственным способом обезвредить потенциального бунтаря считалось обращение в манкурта. Для этого пленнику первым делом брили волосы, апотом обтягивали голову выйной частью свежесодранной верблюжьей шкуры или лоскутом коровьей шкуры, у кыргызов это называлось "шири", через который затем продевали сыромятный шнур и туго завязывали вкруговую по височной линии. Пленника ожидала двойная пытка. Сначала высыхающая шкура, сжимаясь, начинала стягивать череп, затем про­растающие волосы, не в силах продырявить шкуру, ме­няли направление и, вонзаясь в кожу головы тысячами игл, со временем расстраивали нервную систему и спо­собствовали разрушению памяти. После надевания шири пленников бросали на солнцепек со связанными руками и ногами, без воды и без пищи. Спустя неделю-другую пленник либо умирал, либо становился манкуртом. Коль умрет, так избавится от страданий, останется жить - превратится в рабочий агрегат, не помнящий ни своего имени, ни своего происхождения, ни прошлой своей жизни, исполняющий лишь волю своего хозяина... Чело­вечество оказалось весьма изобретательным на ужасные орудия насилия. Но с подобным варварством не сравнит­ся ни одно из них.

В эру своего господства тоталитарная система наложи­ла идеологическое шири на общество в целом, на миро­воззрение и твое, и мое, и всех нас вместе взятых, что само по себе осуществлялось в интересах подчинения единому режиму и содержанию всех и каждого в жестком ошейнике.

Однажды я поездом ехал в Москву. Состав шел по Кзыл-Ординской области, когда радио сообщило об оче­редном запуске космического корабля с космодрома Байконур. В долгих размышлениях простоял я у окна, глядя на растрескавшуюся под вековым зноем пустыню. В те часы и родился замысел романа "И дольше века длится день". Человечество много обсуждало возмож­ность жизни на других планетах, искренне надеясь найти себе братьев по разуму… А что, если планета Земля ока­жется или уже оказалась в изоляции через посредство созданного внеземным разумом космического обруча?.. Эта мысль, как внезапное прозрение, все чаще тревожи­ла мое воображение. И услышанная в юности легенда о манкурте получила в моей фантазии совершенно неожи­данное освещение.

В древние времена сильного духом и телом человека ломали с помощью головного обруча, помутняя его ра­зум и погашая интеллект. Это - частный эпизод. Но к чему бы привело противостояние двух взаимоисклю­чающих систем, если бы, подгоняемые приматом идеологии, они выбрались в космос и, демонстрируя один дру­гому свое превосходство, стянули бы обручем сам зем­ной шар? Далеко оставалось бы до такой зависимости, при которой мы оказались бы тотально втянутыми в под­вергшуюся трансформации личную драму какого-нибудь человека? Чужого горя не бывает, и трагедия - всегда трагедия, вне зависимости от масштаба и радиуса пора­жения.

Мною руководило побуждение предупредить о ката­строфе, угрожающей человеческому роду.

Шаханов. Известно, что термин "манкурт" издревле бытует среди тюркских народов. И в какой бы глубо­чайшей тайне не стремились сохранить рецепт обраще­ния в манкурты, это проклятое слово на многие века сохранилось в нашем словарном запасе. Вы же, задав этой с виду заурядной средневековой пытке оригиналь­ную интерпретацию, сумели возвести эту тему в ранг философских проблем общечеловеческой значимости, тем самым введя термин "манкуртизм" в интернацио­нальный лексический фонд.

Обратите внимание: об одном и том же предмете — о способе доведения человека до беспамятства — пишут по-разному. К тому же это не фантазия, а уходящий кор­нями далеко за пласт эпохи Манаса иезуитский метод, разработанный злым гением чего только не насмотревшегося за тысячелетия своей истории Азиатского континента.

После романа "И дольше века длится день" во весь голос дала о себе знать трагедия малочисленных народов, считавшихся в бывшем Союзе на грани культурно-исторической катастрофы. Сопротивление манкуртизации стало для них вопросом непреходящей актуальности. Иначе говоря, сошедшая с Ваших уст горькая правда жизни встряхнула нации и народности.

Несколько лет назад одним из наглядных тому доказательств могли послужить транспаранты "Мы не манкурты", увиденные мной среди мирных демонстраций молодежи стран Балтии и Молдовы.

Вам, должно быть, известно, что еще один вид преступления против разума человека и покушения на свободу его воли обозначается термином "зомби". Рассказывают, что это тайное знание, недалеко ушедшее от манкуртизации и успевшее прослыть "преступлением века", первоначально было распространено среди африканских племен. Если верить этим похожим на легенду событиям, волосы встают дыбом. В общих чертах задача все та же — превращение человека в беспрекословного раба-исполнителя. С той разницей, что способы умерщ­вления и воскрешения содержались в режиме стро­жайшей секретности. По-другому сложилась и история разгадки.

...Некий африканец шел по плантации, когда среди ра­ботающих людей узнал старшего брата..., умершего 15 лет назад. Не веря своим глазам, он приблизился к призраку, смотрит - а это действительно брат. Только в глазах бес­смысленное, животное выражение. При виде братишки тот не проявил никаких разумных эмоций. Словно глухой, не отозвался на свое имя и только забормотал под нос нечто бессвязное. Вопреки всем ожиданиям, он, словно почуяв помеху в работе, ткнул братишку черенком мотыги и принялся остервенело рыхлить землю. Повергнутый в ужас братишка вскоре догадался, что все эти люди - жи­вые мумии. Поведав домочадцам и соседям о происшест­вии, молодой человек собрал товарищей и повел их на кладбище... Могила брата оказалась пустой!...

Наскоро сформированная государственная комиссия совместно с местным полицейским управлением взяла подозреваемое племя под неусыпный контроль. Как выяснилось, тайный обычай зомбирования берет начало в глубокой древности. В поисках бесплатной рабской силы этому племени удалось совершить невероятное "научное" открытие. Нет нужды подчеркивать, что для заведомо результативного эксперимента заранее наме­чались молодые и физически крепкие люди. Члены это­го племени вылавливали известную в местных водоемах двузубую ядовитую рыбу и вырезали у нее спинной плавник. Сваренный вместе с пищей и скормленный выбранному кандидату, препарат этот приводил к пара­личу дыхания и скоропостижной смерти, Выкопав захо­роненное тело, племя уносило его в лесную чащобу. Разукрашенные и разодетые соответственно ритуалу жрецы-колдуны принимались камлать, нашептывая мертвецу особые заклинания, применяя при этом из­вестные лишь узкому кругу посвященных зелья и снадобья. Короче говоря, на следующее утро душа вновь вселялась в распростертое тело. Человек возвращался к жизни, по-прежнему здоровым и сильным, но абсолют­но не помнящим ни своего имени, ни рода. Племя получало готового раба, которого безбоязненно можно было отправлять, на работу. Так удалось раскрыть тайну этих загадочных преступлений. Говорят, однако, что похищения трупов не прекращаются и по сей день.

Айтматов. Манкуртизм и зомбизм подобны двум ветвям, произросшим из ствола древа садизма. Пусть разнят­ся названия, их сущность одна. Английский писатель Грэм Грин перед тем, как писать свой роман "Комедианты", побывал в одном из гаитянских племен, чтобы всесторон­не исследовать названный "преступлением века" феномен зомбизма. Позднее он записал в своем дневнике: "Костяк тайной полиции диктатора Дювалье, известной под назва­нием "тонтон-макуты", составляют эти самые зомби. В силу этого обстоятельства рядовые граждане живут в ат­мосфере постоянной тревоги".

Преступления подобного рода, как пишут газеты, в настоящее время не ограничены собственно Африкой. Зомбирование неподвластно искоренению и среди або­ригенов Австралии. По свидетельствам этнографов, в Австралии правом выбора жертвы распоряжается жрец. Связав человека по рукам и ногам, его укладывают на бок и временно умерщвляют уколом в сердце с помощью рыбьей кости или тонкого копья. Останавливается серд­це, прекращается дыхание. Наступает момент, когда человека оживляют, принуждая забыть о своей прошлой жизни. Говорят, такой зомби мало чем отличается от нормального, психически здорового человека, разве что сидит порой без движения, уставившись в одну точку безучастным взглядом.

Шаханов.. Став свидетелем одного подобного сеанса, путешественник Джордж Райт так описывал увиденное: "Лежавший на земле человек был мертв. По мере того, как все громче становилось пение колдунов и барабанная дробь, человек начал приходить в движение. Сначала он поднял руки и сложил их на груди. Потом сел на корточки. Когда хороводившие разразились душераздирающим воплем, я не знал, куда себя подевать. Нет зрелища более жуткого, чем встретиться взглядом с только что воскресшим зомби..".

Вы писали, что можно отнять у человека его счастье, можно отнять богатство, можно отнять и жизнь... Но кто ответит, существует ли в этом мире преступление большее, чем посягательство на разум и память — эту сокровенную суть человека?!

Айтматов. О том, что зомбизм широко распростра­нился и на американском континенте, давно уже пишут газеты. Помимо эксплуатации зомби на черных работах эти несчастные втягиваются в различные криминальные промыслы. Имеется информация, согласно которой вза­мен возвращенных в анналы истории первобытных аф­риканских ритуалов давно существует вооруженная со­временным компьютерным оборудованием разветвленная сеть по вербовке и зомбированию как отдельных людей, так и целых проблемных групп. Если обращенный в зом­би человек сумеет доказать совершенный в его отноше­нии факт зомбирования, правительство страны, не пред­усмотревшей строгого контроля над подобного рода преступлениями, якобы обязано выплатить штраф в размере 1,5-2 миллионов долларов.

Эмигрировав из Гаити в Америку, некто Жак Орнюв объявил себя зомби и запросил компенсационных выплат из социального фонда. Когда же руководство фонда ста­ло наводить справки, то присланные из Гаити копии до­кументов Орнюва гласили, что этот гражданин погиб в 1978 году в возрасте 50 лет. Между тем, ни одна страна не выплачивает пособий мертвецам.

- Я действительно умер, а потом воскрес, - признал­ся Орнюв. — Но ведь в данный момент я живой! Как мое убийство, так и мое воскрешение имеют рукотворное происхождение. В чем же моя вина?

Шаханов. Интересно, для скольких жертв садизма, для скольких искалеченных манкуртизацией и зомбированием людей во всем мире эти слова стали последним криком отчаяния? В пору, когда я занимался расследованием де­кабрьских событий, ко мне в сопровождении двух своих товарищей явился гражданин С, кандидат наук.

- Когда, проходя по делу, я находился в камере след­ственного изолятора, в голову мне был вживлен аппарат. С тех пор я превратился в зомби. С помощью этого зага­дочного устройства гэбисты мучают меня ночи напролет,
отдают всякие приказания, снабжают инструкциями и записывают мои мысли. Единственная надежда на вас и Олжаса Сулейменова. Избавьте меня от этой муки, - попросил он с лицом, полным скорби, показал мне сер­повидный шов на виске.

Несмотря на упорные слухи об имевшейся в распо­ряжении прежнего КГБ спецаппаратуре для зомбирова­ния и дистанционного управления, возможностей дока­зать что-либо в ту пору у нас не было...

Впоследствии в ряде авторитетных изданий появи­лись разоблачительные материалы, в которых утвержда­лось о существовании в самой Москве секретных экспериментальных центров, занятых разработкой психотроп­ного оружия и исследованием возможностей манипули­рования человеческим интеллектом.

Читатель вправе спросить; так были ли в реальности манкурты и зомби? Или это лишь формы жестокости, обросшие в людской молве массой фантастических дета­лей?..

Не исключено, что найдутся и такие, кто захочет по­ставить вопрос ребром; "Если это реальность, докажите и опишите во всей полноте и последовательности техноло­гического процесса".

В далеком историческом прошлом обычай превраще­ния человека в манкурта действительно имел место. В наши дни, слава Богу, этого нет. Однако бесспорной сле­дует признать истину, что идея манкуртизма в своем модернизированном и выросшем до государственного уровня виде жива и по сей день, что мы и попытались кратко обрисовать в ходе нашей беседы.

Что и говорить, не только неувядаемой славой, но и несмываемым позором свойственно покрывать себя изоб­ретательному гению человечества. Если придерживаться законов эволюционного развития, то в век естественной селекции виду Homo sapiens суждено улучшаться от поко­ления к поколению. Но если это так, то чем объяснить ужасающие темпы роста преступности на планете?

Айтматов. Например, в Ираке человеку, уличенно­му в краже, принято отрубать руку. Ему - в наказание, другим - в назидание. Но, отрубив ему руку, сделав его инвалидом и нанеся неизлечимую душевную травму, сумели ли мы укротить его дурные наклонности? Вообще утверждают, что в мире насчитывается около двухсот видов казни. За каждым из них стоит садизм. Одна его ветвь - манкуртизация - произросла в Азии, другая - зомбирование - в Африке. Допустим, какой-нибудь диктатоp-садист, вкусивший научно-технической революции и ослепленный бредовой идеей мирового господства, возьмет да и наладит конвейерное производство манкуртов и зомби как оружия войны... Не приведи Господь к такой катастрофе даже в пределах фантазии!

Шаханов. Из истории нам хорошо известно, что во многих случаях в обострении садизма в обществе и разрастании его до уровня общенациональной катастро­фы не последнюю роль играли власти предержащие. Возьмем, к примеру, гладиаторские бои в древнем Риме: вооруженные поединки, проводимые первоначально в рамках ристалища или тризны по умершему императору, со временем распространились на всю Италию этакими народными играми.

Начиная с III в. до н.э. специально для гладиаторских боев в стране были возведены арены и комплексы, оснащенные, как бы мы сейчас сказали, по последнему слову техники. Для розыгрыша морских баталий укомплектовывались боевые корабли, а тысячам рабов и пленников выдавалось оружие. Развились и вошли в оби­ход предназначенные для конной, копейной и сабельной борьбы боевые "жанры".

Снискавшая всеобщую любовь от императора до ни­щего, покорившая разумы и сердца и превратившая всех людей от мала до велика в своих горячих поклонников, эта кровавая бойня из года в год расширяла свой масштаб, степень ожесточения и количество жертв. Искушению не было предела. И если безумный император Калигула, рас­ценивая гладиаторский бой не иначе как театральный спектакль, выгонял на арену женщин, стариков и даже калек, то Клавдий, не довольствуясь одной сушей, устраивал резню в водоемах. Император Вителлин в честь дня своего рождения стравил гладиаторов во всех 265 кварта­лах Рима, а Тит растянул такое удовольствие на 100 дней кряду. К тому же в пору правления Тита подобное "пиршество каннибала" поднялось на невиданную и не­слыханную высоту: 10 тысяч гладиаторов рубились на протяжении 123 дней, в исступлении вспарывал друг другу животы, отрубая руки, отсекая головы!..

Что же до сотен тысяч зрителей, то они с утра до ве­чера ломились на "матчи", поздравляли победителей, осуждали погибших как слабаков и разгильдяев, шумно обменивались впечатлениями и получали от этого "полноценный отдых". Но найдется ли нелепость нелепее той, когда мирный народ получает удовольствие, обильно умываясь собственной кровью? Увы, девиз "Хлеба и зре­лищ!" бессмертен.

Первой инстанцией, избавившей народ Рима от пресловутой самоубийственной бойни, суждено было стать христианской религии. Как только император Констан­тин Великий принял крещение, страна огласилась благо­вестом церковных колоколов, а люди повернулись к доб­родетели и благочестию. И была в том не только добрая воля чаяния, но и великая сила запрета: насилие по от­ношению к ближнему несовместимо с учением Христа и сурово карается его приверженцами. В 404 году во время последнего гладиаторского боя в Риме прибывший из Малой Азии монах по имени Телемах бросился разнимать сражавшихся. Но ослепленные местью и поклявшиеся примириться только через смерть, бойцы изрубили мечами безвинного монаха. Увиденное настолько потрясло наблюдавшего за действом импера­тора Гонория, что он впредь наложил строжайший за­прет на гладиаторские игры.

И все же за это римляне больше обязаны не импера­тору, а смиренному мученику Телемаху!

Айтматов. Отсюда можно сделать такой вывод: "пассивному" садизму подвержены и те, кто извлекает хотя бы минимум удовольствия из страданий другого. Так что с повестки дня никоим образом не снимается вопрос об обуздании этого опасного элемента посред­ством гуманистической и религиозной пропаганды.

Испанская коррида по сей день притягивает к себе миллионы страстных болельщиков, демонстрируя игру человека со смертью под маской приведенного в ярость быка. Дело доходит до того, что на время корриды жизнь замирает на улицах Мадрида, если не во всей Испании. Те же, кто по какой-либо причине не попал на стадион, чтобы полюбоваться зрелищем воочию, не смыкая глаз караулят передачу у своих экранов.

Шаханов. Последние исследования ученых-наркологов привели к неутешительному выводу о том, что подавляюещее большинство людей характеризуется выраженной прерасположенностью к алкоголизму. В таком случае, почему же все люди не становятся алкоголиками? Оказывается, ответ на вопрос напрямую связан с физиологическими особенностями индивида, его способностью к выдержке и самоконтролю, традициями и привычками окружающего его социума. В постылую статистику наших будней превратилась трагедия мужчин, погрязших в пьянстве, не имеющих сил вырваться из-под тлетворного влияния дружков, а также трагедия женщин, словно в соревновании с супругами-алкашами потерявших человеческий облик.

Что там человек! И среди представителей растительного мира ученые обнаруживают пристрастие к "огненной воде" из двадцати выращиваемых на опытной делянке растений десять поливались обычной водопроводной водой и другие десять — той же водой, но с примесью спирта. И вот вам результат: первые по своему внешнему виду соответствовали обычной норме, вторые же резко отличались высоким ростом и широко раскинувшейся листвой. Впоследствии, когда все растения начинали поливать обычной водой, кусты-"алкоголики" лишались былой кра­соты и начинали преждевременно увядать.

Что касается свиней, гусей и уток, окончательно "спившихся" по причине систематического потребления с пищей отходов самогонного производства, то о них вре­мя от времени сообщают наши газеты.

Не означает ли это, что все живущее на земле не об­ходится без какой-то своей "...мании"?

За последние годы в ныне суверенных республиках бывшего СССР молодежная преступность возросла в 8-10, а по отдельным видам - в 14 раз. Не слишком ли роб­ки мы в опасении признать прямую причинно-следственную связь между потоком доставляемой на дом зарубежной видеопродукции, пропагандирующей наси­лие, жестокость и не подлежащие наименованию по­стыдные вещи, и массовым озверением на улицах наших городов и сел?

На мой взгляд, из нашего сегодняшнего разговора можно сделать следующий вывод:.каждому человеку присущи в той или иной степени наклонности к садиз­му, мазохизму и т.д. Возможно, в ком-то они представ­лены незначительно, в ком-то - средне, а в ином - в значительной дозе. Это свойство сродни любой болез­ни: несерьезная царапина может перерасти в опасную опухоль, а рутинный грипп может завершиться леталь­ным исходом. Но гуманистической пропагандой и мило­сердной агитацией в союзе с религиозной проповедью вполне можно ликвидировать очаги эпидемии. Система­тическая государственная забота и внимание разумеют­ся здесь сами собой. Не будем же дразнить в человеке зверя.

Айтматов. В советский период генетическая наука сама подверглась извращению и жестоким гонениям. Крупнейшие ученые, плодотворно и самоотверженно занимавшиеся генетикой, были брошены в лагеря, а уничтоженные тома научных трудов преданы забвению.

"Европа... матерь всех демонов", - написал некогда К.Юнг. И если обратиться к Европе и, шире, к Западу как к авангарду социоантропогенных катастроф и пато­логий, то можно обнаружить поучительные для нас предостережения...

В первой половине XX века самые чуткие и проница­тельные деятели европейской культуры прогнозировали наступление эпохи "массового человека", "человека тол­пы", "творческой личности", "фаустовского человека", заката аристократических ценностей (трактуемых довольно широко).

В свете психоаналитической науки феномен обезличивания человека получил неожиданную и глубокую трактовку. Пророк аналитической психологии К.Юнг писал, что "психические "неурядицы нормального человека... на­ходят выход в социальную и политическую сферу, прини­мая форму массовых психозов, таких, как войны и рево­люции". И тогда "стоит множеству людей образовать тол­пу, как высвобождается динамический потенциал коллективного человека — и на волю вырываются те чудовища и демоны, которые дремлют в каждом человеке, пока он не стал частью толпы. Войдя в массу в качестве одной из ее составных частей, человек бессознательно опускается на более низкий моральный и интеллектуальный уровень - на тот уровень, который находится под порогом сознания и всегда, в любой момент готов прорваться, будучи приведенным в действие образованием массы…". Таким образом, "между безумцем и толпой нет большой разницы, потому что обоими движут безликие, неопределенные силы...", "человек, как частица массы, психически ненормален".

Толпа в безумном бессознательном порыве творит мыслимые и немыслимые жестокости, принося массовые кровавые жертвы демону насилия и разрушения.

Шаханов. Ныне человек в той или иной степени – поле этой битвы.

Вообще существует некая закономерность, с особен­ной силой и наглядностью проявляющаяся во времена великих смут и потрясений: неожиданный, кажущийся немотивированный взрыв сексуальной активности в обществе принимающий подчас разнузданные, деструктивныe, ломающие все табу формы. Достаточно вспомнить сексуальную эмансипацию на заре советской власти с её отрицанием традиционной семьи и общепринятой ("буржуазной") морали, молодежную революцию во Франции, хиппи, прошедших под знаком "сексуальной революции", битников, рокеров, наци с их гиперэротизмом и культом грубой фаллической силы...

Все эти факты говорят сегодня не просто о кризисе эпохи, но свидетельствуют и о рождении нового миропорядка в планетарном масштабе. Эти потрясения являются отсветом животворящих процессов, прорывающихся в человеческий мир...

Айтматов. Стоит слегка потеснить добро, как зло тут же укрепляет свои позиции. Как жаль, что мы долгое время не придавали этому значения. Живой человек соткан из мириад действий: созидательных и разруши­тельных, преднамеренных и спонтанных. Лабиринты внутреннего бытия человека сложны и опасны. Но как бы там ни было, предотвращать рождение кровопийцы от кровопийцы, злодея от злодея, осаждать пускающуюся в разгул чуму манкуртизма и зомбизма — величайшая обязанность всего человечества.