Глава 11. А вы думаете, коты умнее болонок?

А вы думаете, коты умнее болонок? Ну, раз уж наша книга все больше о спасателях, расскажу, как мы с Фуку спасали нашего египетского зазнайку.

Тут надо отметить, что в конце концов мы с Фараоном все‑таки подружились. Ну, не так чтобы прямо уж совсем неразлейвода, но стали относиться друг к другу терпимее. Да и он сам наконец понял, что с нами лучше дружить, чем ссориться.

Остались мы как‑то дома втроем. Вы же знаете нас, собак. Нет людей, мы стараемся выспаться. Лежим себе, дремлем. А царь наш все чем‑то шуршит, что‑то там гоняет по полу, дверцами от чего‑то хлопает. То носится словно угорелый по квартире, то орет как бешеный. Ну, вот не сидится котам на месте. Что меня в котах удивляет, так это то, что, когда приходят хозяева, они мирно мурлыкают и могут целый день проспать, да еще голову свою подсовывать под руку человека, мол, гладь меня, презренный раб, царя египетского. И люди им потворствуют. Ой, и балуют они этих негодяев! Ну, что поделаешь – видимо, так все хитро устроено в этой жизни.

В какой‑то миг наш иноземец перестал строить свои пирамиды ну, в смысле греметь чем‑то, и подозрительно затих. Вдруг Фуку резко подняла свои уши и говорит:

– Трисон, по‑моему, что‑то с нашим Хеопсом случилось.

– С чего ты взяла? – удивился я.

– Стонет где‑то, – говорит Фуку.

Я прислушался, вроде тихо. А Фуку продолжает:

– Теперь точно слышу. Точно куда‑то встрял наш кот и хрипит, пошли спасать, пока он дуба не врезал.

Я ничего не уловил подозрительного, но, хотя на слух и не жалуюсь, все же полностью доверяю своей подруге‑подопечной. У нее слух еще тот – хоть вместо фонендоскопа используй. Где‑то слышал, что и у людей при утрате одних способностей обостряются другие – так и с Фуку. Она сама говорит, что после потери зрения стала еще лучше слышать.

И что вы думаете? Наш дурачок (не подумайте ничего плохого, я любя) залез на кровать и, подойдя к краю кровати, засунул голову в абажур прикроватного торшера, а там есть такой конус из жесткой проволоки для ограждения лампочки. Понятное дело, лампочки там давно уже нет – кому светить? Котейка туда‑то голову засунул легко, а обратно вытащить не может. Кряхтел‑кряхтел (видимо, тогда Фуку уже и услышала его), а потом обмяк, повиснув внутри этого абажура. Я как увидел эту картину, чуть с ума не сошел – думал, все, царь повесился. Схватил его за загривок и давай тянуть, не получается, хоть тресни. Я и так, и сяк, чувствую уже кровь на зубах. Ой‑ой‑ой, думаю, тут поаккуратнее надо. А то придут люди и увидят Трисона‑живодера, а рядом с ним обесшкуренного Фараона. Повалил я торшер на пол и командую:

– Фуку, держи посудину лапами и зубами, а я буду эту мумию из петли вытаскивать.

Взял покрепче за шкуру поближе к голове – котят (да и щенков) за это место матери обычно таскают. Но то щенки и котята, а тут разжиревший котяра. Вот не могу вытащить, и все. Я уже было представил, как несут нашего царя на погост, Люба накрывает стол для поминок, но тут царь зашевелился и вдруг как заорет диким голосом – видимо, лежа на полу его чуть отпустило. Мы с Фуку аж испугались. Я ему спокойно говорю:

– Ну, чего ты орешь, дурья твоя голова? Лежи тихо, сейчас что‑нибудь придумаем.

Я подобрался с другой стороны и давай носом толкать изнутри эту наглую морду. И вот тут я понял, в чем дело.

– Послушай, любезный, – говорю я коту, – а чего ты уши свои выставил как локаторы? Что ты тут хочешь интересного услышать? Мало уже увидел? А ну давай прижимай свои лопухи к голове.

– И пусть расслабится, – добавляет Фуку. – Так всегда наши спасатели советуют, когда из неудобных мест вот таких любопытных вытаскивают. Людям проще, у них специальные такие большие кусачки есть. Кусь, и котик на свободе.

– Ты как, мявкун, себя чувствуешь? – спрашиваю я Фараона.

– Нормально, – кряхтя, отвечает котейка и испуганно добавляет: – Только прошу вас, за хвост не тяните. Хорошо?

– Ну, ты даешь, – фыркнула Фуку, – на краю гибели, а сам о хвосте переживает.

– А как же? – отвечает кот. – Хвост – это… Это вам, собакам, их то купируют, то укорачивают, а у нас, у котов, хвост – это вся наша жизнь.

– Вроде у тебя и кличка царская, – возмущается Фуку, – а дурак дураком. Зачем мертвому коту хвост? Ты подумал?

– Почему мертвому? – зашипел Фараон. – Я ведь живой еще.

– Вот именно «еще», – говорит Фуку, – если бы я из кухни не услышала твой хрип, ты бы уже давно свой хвост откинул.

– Ну что же мне теперь делать, собачки? – захныкал Фараон. – Попробуйте еще разок за шкирку.

Не, ну вы слышали? С ума сойти можно с этой мумией. Он уже нас собачками называет. Так хотелось напомнить ему в этот миг, как он презренно смотрит на нас, проходя мимо. Но не стал. И так бедняге нелегко.

– Да я уже и так поранил тебя, – вступил я в разговор. – Боюсь, шкуру твою испортить.

– Да ладно уж, – шипит кот, – давай, тяни, потерплю.

– Ну, смотри, котяра, – предупредил я, – не обижайся. Терпи!

Я схватил его за шкирку и со всей силы дернул. Со стороны это, наверное, выглядело смешно – кот вылетел из абажура, словно ядро барона Мюнхгаузена из пушки. Встал на четыре лапы и шатается.

– Ну что? – спрашиваю осторожно я, а сам осматриваю пациента на тот случай, мол, ничего ему не оторвал.

– Вроде живой, – отвечает пострадавший, – только шея болит.

– Поболит и перестанет, – говорит Фуку, – главное, что на месте осталась.

В этот момент вернулись наши люди. Люба, войдя в комнату, ахнула. Да и как тут не ахнешь! Во‑первых, на полу валяется помятый абажур, а во‑вторых, царь в крови.

– Фарик, Фарик! – заголосила девушка. – Что с тобой? Тебя собаки обидели?

«Ну, начинается! Люба, Любушка, что с тобой? Мы что, первый день вместе живем? Кому он нужен, твой Фарик?»

Это ж надо так исковеркать имя коту. Фарик! Ой, Люба‑Люба! Вот назвал бы так в свое время кто‑либо настоящего фараона, сколько бы рабов за такое оскорбление полегло бы. А тут Фарик!

– Что случилось? – спрашивает вошедший следом Владимир Петрович.

– Ой, – голосит Люба, – пока и сама не пойму. – То ли подрались они тут, то ли… Ой, кровь на шее у Фарика…

– Кровь? – недоумевает Петрович и обращается к нам с Фуку: – Вы чего, ребята, тут не поделили?

Я сурово взглянул на нашего кота‑электрика.

– Ты чего стоишь качаешься, как моряк на палубе? – спрашиваю у Фарика. – Ты видишь, нас сейчас еще обвинят, что мы тут тебе чуть горло не перегрызли.

– Трисон, – виновато мурчит кот, – ну я же не могу им по‑человечески объяснить, что вы меня спасали из этого дурацкого торшера.

– Понятно, что не можешь, так хоть подойди, потрись о нас с Фуку, покажи, что у нас тут все мирно, без драки и кровопусканий.

В конце концов Любаша все‑таки разобралась. Увидев, как царь ходит и своим холопам поклоны бьет, да еще и обнаружив в «петле» клочки шерсти, она догадалась, что мы спасли ее любимца.

Слава богу, все закончилось хорошо. Вы, наверное, думаете, Фараон до сих пор нам с Фуку кланяется? Как бы не так! Уже на следующий день ходил по квартире и поглядывал на нас таким взглядом, словно мы у него три пирамиды стырили. Нет, коты неисправимы. Сколько ни делай им добра, они все равно будут считать тебя рабом. Натура у них такая. Но, признаюсь, мы с Фукусимой все равно любили своего египтянина и тайком назвали его «нашим спасенным Фариком».

А у Владимира Петровича есть один приятель, Кузьмой его зовут, который утверждает, что самый лучший друг – это кот. Я все раньше думал, почему он так считает? И вот однажды приятель раскрыл свой секрет. Петрович потребовал:

– Кузьма, говори, почему ты называешь своего кота лучшим другом?

После ответа Кузьмы и Владимир Петрович, и Любаша долго смеялись.

– Ну, ладно, открою вам секрет! – хитро прищурился Кузьма. – Потому что он никогда не скажет: «Почему ты жрешь по ночам?» Он будет молча жрать вместе со мной!