Хорошо в деревне летом!

Как на речке, намели,

Парни девушек… встречали

Их цветами привечали

После все ж таки е…ли.

– Слушай, Паша, а у тебя были худые‑прехудые бабы? – Этот интимный разговор я специально начал очень громко. – Ну, как они в сексе? Расскажи.

– По‑разному! – не менее громко отвечал он. – Ведь это же смотря насколько худые. Вот если такие, как Ирка, то… Хотя она не очень худая. Ирка, ну‑ка встань, мы на тебя посмотрим!

Одна из двух девочек, сидящих на грядке моркови чуть впереди нас, обиженно дернула плечом. Вторая еще ниже наклонила голову к грядке и хмыкнула.

– Хотя нет, знаешь, Ирка не очень худая, – цинично прокомментировал он. – Жопа вон какая толстая! А как тебе, кстати, бабы с большими жопами?..

Девчонки нервничали, явно раздумывая – отползти от нас подальше или пока подождать. А мы продолжали наши «мужские беседы», начатые, собственно, только ради того, чтобы над бабами же и поиздеваться. Развлекаться в то жаркое лето 89‑го года – когда всех поступивших в институт имени культуры отправили в совхоз имени Тельмана полоть морковку – было больше нечем.

Я говорил, конечно, в прошлой главе, что девственницы меня очень интересовали – но они ведь, как приправа к основному блюду. С ними может выгореть, может – нет. А если и получится, то далеко не сразу. А где тот бурный, регулярный секс, которого жаждешь после армии? Мне тогда был уже двадцать один год; моему приятелю чуть больше. При этом почти все девочки нашего курса были малолетками, которых родители заставили поступать сразу после школы.

Итак, девчонки были молодые и поэтому – не давали!

Страна еще не перешла в эпоху сексуального разгула, но в чем‑то это было нам на руку. Студентки к нашей дикой болтовне прислушивались, ведь никаких других сведений о сексе у них не было. Так что ужаса они не выказывали. Впрочем, радости в их взглядах тоже не наблюдалось.

Вечером за нами приходил автобус, и мы в него залезали торопливой толпой, так как мест на всех не хватало. Самое главное было усесться на сиденье и потом как бы нехотя предложить какой‑нибудь телке присесть тебе на колени. А по дороге я, конечно, успевал облапать все, что меня интересовало. Но, увы, на этом эротические игры и заканчивались.

А по вечерам в совхозе начиналась культурная жизнь. Студенты Института культуры, как никак. Все пели, и все танцевали. И все выделывались, кто как мог. Молодые «звезды» зажигали с концертами. До сих пор помню одного замечательного еврейского мальчика, приехавшего из Казахстана. Прыщавого до невозможности и до боли похожего на огурец, который потерли на терке, что не мешало ему быть хорошим мальчиком. И главное, настоящим, подающим надежды комиком, который, правда, считал себя трагиком. Он еще не разобрался толком в себе, не понял, что за такими, как он, – будущее. Мы сразу выучили наизусть его песню «Наш неконвертируемый рубль». Он сам написал музыку и дебильные стихи, сам сыграл и сам спел. Редкость, когда человек может столько вещей сделать одновременно. Зал лежал от смеха, когда он на полном «серьезе» пел про наши российские рубли, подыгрывая себе на рояле.

А я выделялся тем, что был единственным человеком из потока, которому (уже тогда) «народ» посвящал песни. Про меня их было целых три. Бомжевая лирическая, бомжевая патетическая, бомжевая трагическая. Бомжевые, потому что у меня была кличка Бомж. Выглядел я так, помято и лохмато, зато, по‑моему, очень колоритно.

А звучало это все ночью у костра под гитару просто шикарно. Лирическая: «Темная ночь, на манометрах стрелка молчит. Пригорюнившись возле печи. Молодая бомжиха сидит…» Патетическая: «Бомж живет, не знает ничего о том, что одна бомжиха думает о нем. Возле магазина пью одеколон. А любовь бомжачья крепче с каждым днем».

Все было чудесно. Кроме одного. Для активной сексуальной жизни мне звездности все еще явно не хватало. И наутро, неудовлетворенные, мы опять ехали на свежезеленые морковные поля.

– Танька! – начал приставать я в автобусе к одной девчонке (не дают, так хоть поговорить!). – Танька, скажи, а ты как больше любишь? Сзади, сверху или сбоку?

Она покраснела, глазоньки оквадратились, рот от изумления распахнулся. А я ее еще добил вопросом: «Скажи честно, в попу даешь?»

Танюха готова была рухнуть в обморок. Такой сильной реакции я, конечно, не ожидал, но девочка была, ясное дело, дура. Откуда‑то с Кавказа. Русская, но воспитания сурового, восточного. Одевалась безвкусно и ходила с огромной накрученной и начесанной челкой, в куртке пузырем. Из‑за этой гребаной куртки или из‑за ее просто анекдотической глупости мы за глаза прозвали девушку Тыквой.

– Тань, че молчишь, вспоминаешь?

– Да я вообще еще девочка, – пробормотала растерявшаяся Тыква.

– Девочка?! Да ты что‑о‑о?! – Я даже подпрыгнул.

То, что здесь чуть ли не все девочки, и без сопливых

ясно. Но чтобы так публично признаться! Вот это уморила. Обычно ведь нам самим приходилось искать повод для веселья, а тут такой подарок… И начался реальный классический затопт. Мы доставали ее весь месяц во время этого дико скучного морковного подвига. Повод не повод – какая разница. Приходили вечером на дискотеку и тут же успевали отметиться: «Бабы, какие вы все красивые, нарядные! Но знайте – это все равно ерунда, потому что девочка у нас всего одна».

Утром, с трудом проснувшись и влезая в автобус, снова поминали Таньку:

– Слушай, а ты все еще девочка? Что, вчера вечером никому не дала? Никто тебя не трахает, наверное, потому, что ты страшная.

– Я не страшная, я молодая и красивая.

– Значит, потому, что глупая.

… И все‑таки в этом сонном царстве мне иногда удавались победы! Так, я сумел уговорить одну девицу – из интеллигентной семьи, не очень симпатичная, но умненькая, что называется «белая кость», и очень интересная – прийти вечером «к нам на костер». Пообещал, что будет много народу, – песни, пляски – и даже пиво! А в то время за бутылку пива чуть ли не исключали из института. Вечером она появилась. Костер был, пиво тоже. Народ, разумеется, отсутствовал. Зачем нам зрители? Зато был я, ждал ее на принесенной из барака паре матрасов. Ну… «сидеть на чем‑то надо».

Пиво мы выпили быстро. Ночь была прекрасна. И стал я потихоньку заваливать ее на матрасик.

– Вы что, Роман?! – громко возмутилась она.

Эротические мои мечты тут же рассеялись в прах.

Разбились о все ту же банальную причину! Разумеется, оказалось, что и она еще члена в глаза не видела. А поэтому и не даст.

– Но хоть минет сделаешь? – уже скрипя зубами, выдавил я.

– Что сделать?

– В рот возьми… пожалуйста.

Как ни странно, она согласилась. Неумело, но по‑честному, как старательная отличница. Когда ей брызнуло в рот, девочка с недоумением отшатнулась. Вытерла рукой губы и, не понимая, что такое произошло, уставилась на то, что вытекло изо рта.

– Ой, извините! – смущенно прошептала она, поднесла руку ко рту, внимательно рассмотрела, слизнула и проглотила. После чего, задравши хвост, удрала в лагерь.

…Сейчас этот наивный минет навевает ностальгические воспоминания. А тогда… Тогда, собирая матрасы, я уже мысленно посылал ее ко всем морковным чертям. «Не хочешь трахаться, и не надо! И красившее, и сговорчивее тебя найду!» – зло думал я.

Хотя и этот маленький успех меня окрылил – ну хоть что‑то! С паршивой овцы – хоть шерсти клок. И уже на следующий день, на крылах победы, пусть и небольшой, я стал строить планы, как склеить новую девочку. Мне уже приглянулась одна. Проблема была только в том, что ходила она – как это всегда у них бывает – со страшной толстой подругой. Приложив усилия, подругу я сумел отшить и спокойно взялся за убалтывание своей жертвы: «Кстати, отпуск скоро… Ты че думаешь делать? Можно на один день поехать в Питер. Остановиться у меня…»

И девочка – о чудо! – «на экскурсию по городу» согласилась. Мы дружной компанией – ПашаЕгоБабаЯиОна – поехали ко мне. Прямиком на квартиру к деду и бабке. Оба они оттопыривались в Ялте, совершенно не ожидая в своем доме юношеских оргий. Дверь квартиры, конечно же, оказалась заперта. Ключей от нее у меня, естественно, не было. Я боялся потерять их в морковном раю и оставил родителям. А они, услышав просьбу о ключах, вдруг уперлись рогом: «Зачем тебе ключи, приходи и спи у нас», – заявила мама.

Ага, сейчас, дождаться, что я откажусь от такой трудной победы?! Женщина, ты что?!

Я поднялся к соседям наверх, попросил у них фомку и совершенно цинично, рискуя получить нагоняй от «курортничков», вскрыл ворота.

После всех этих мытарств, после невыносимо долгого ужина с выпивкой я, наконец‑то, очутился в комнате один на один со своей суженой. И только взялся за резинку ее трусов, как…

– А что ты хочешь делать? У меня месячные.

–!!???…мать!!! – Стон Тарзана, преданного Читой, огласил квартиру. – А почему ты не сказала раньше?!

– Я же не думала, что у нас что‑то будет.

…В рот она брать тоже отказалась. Это, видите ли, оскорбляло ее целомудрие. Кое‑как я уговорил ее помочь мне хотя бы руками. Вырвав из лап злодейки‑судьбы не самый приятный оргазм в своей жизни, попытался отвернуться к стенке и уснуть, чтобы этот кошмарный, зря прожитый день поскорее закончился.

– Рома? – услышал я сквозь дремоту.

– Ну, чего еще?!

– А как у нас будет дальше?

– Что значит – дальше?

– Ну, мы с тобой поженимся?

– Спи, а? Мы еще даже не трахнулись, а ты всякую хрень говоришь, – я пытался уснуть, чтобы снова не думать о сексе. Но существо, лежащее за спиной, все строило какие‑то воздушные замки из своих девственных фантазий и еще полночи донимало меня тупыми девичьими вопросами.

Проводив ее с утра и мысленно дав пинка под зад, я тут же про нее забыл.

…Жизнь на морковке вяло потекла дальше: хватал девок за многочисленные сиськи и разнокалиберные жопы, пил пиво, не хотел работать. Я даже в итоге нашел девочку, согласную трахаться, но вышло все это как‑то неаппетитно. Неумелая, глупая, привязчивая…

И вдруг однажды я узнал интереснейшую вещь! Что по ночам кинофотчики – студенты кино‑фото факультета – устраивают оргии в бане. Только попасть туда посторонним трудно. Мерзавцы закрываются на все замки и не открывают никому, даже родной матери. А кинофотчики были самые старые и тертые среди абитуриентов. На это отделение поступали люди, которые уже работали в кино, на телевидении, в журналах, газетах и которым, для продвижения в карьере, не хватало дополнительного образования.

Но и я уже не был школьником, так что закорефаниться с кем‑то из этой компании мне труда не составило. Вечером я примчался на их гулянку. Мне открыли дверь, и я оказался уже не среди школьниц, а среди молодушек, лет этак двадцати пяти.

Довольно скоро я уединился с одной из них в темной парилке, на верхней полке. Это был быстрый секс на березовых жестких вениках, которые щекотали ей жопу и впивались мне в коленки. Секс без уговоров и прелюдий. Секс без вопросов о свадьбе. Девица получила удовольствие и исчезла, сказав: «Пока».

Я остался лежать, подложив шайку под голову.

После месяца уговоров неподдающихся девственниц, долгих пустых ухаживаний, пробивания стены головой тебя вдруг затаскивают в темную комнату, трахают без вопросов и разговоров, а потом выкидывают из жизни, сказав «пока»?!!

Ничегосебесказалясебе!

Потом подумал, а чего переживать? Ведь я и сам такой?

Правда, через два дня я перестал воспринимать себя как циника, потому что сильно увлекся. Наконец‑то я встретил девочку своей мечты. Мы познакомились, о чем‑то поговорили, она сказала, что ее зовут Лена и что ей некогда. На следующий день я пошел ее искать, но не нашел, потому что забыл, как она выглядит.

– А где эта девушка, с которой вчера меня знакомили? – все интересовался я у приятелей.

– Да вот она! Не видишь, что ли?

Оказалось, она находилась рядом. Но так как я близорук, то просто не увидел ее тогда: девушку, которая в будущем и стала моей женой.

И Бог создал общежитие…

Два студента идут мимо общежития.

Один смотрит на вывешенные на веревочке трусы:

– Первокурсницы.

– А как ты догадался?

– Только первокурсницы стирают трусы. А начиная со второго курса, вообще все без трусов ходят.

Когда ты знакомишься с девушкой, она не может не нравиться. Дальше ею можно увлечься, потом ее бросить, а потом перезвонить и предложить выйти замуж. Бывает по‑разному. Но очень редко случается, когда люди поняли все друг про друга с первого взгляда. И с первого же взгляда влюбились навеки, решили пожениться и умереть в один день и быть похороненными в одной могиле. Чаще при знакомстве с девушкой ты даже не можешь предположить, какое место она займет в твоей жизни. Но пока ты свободен, не можешь не видеть, что вокруг так много девушек хороших и так много ласковых имен. Особенно если ты еще очень молод и у тебя за пазухой есть тайна, имя которой гиперсексуальность.

Глупо мне сейчас каяться в том, что студенческие годы, уже живя с Леной, я все равно проводил в поисках новых увлечений. Ведь вокруг была дикая масса свободных женщин, они все были интересны и открыты… В том числе и для общения. И к тому же многие из них жили без родителей, в общежитии.

И вот я, в двадцать один год, понял совершенно чудесную вещь.

Человек, придумавший общежития, был гением! Общежитие – культурный и сексуальный эпицентр города; а для нас он – двигатель разврата в массы. Там все время что‑то происходит. У кого‑то обязательно – день рождения, у кого‑то новая любовь или похороны, ну, то есть какой‑нибудь хороший повод выпить… Постоянный и спонтанный праздник. Жизнь здесь кипит круглосуточно. А главное, тут водятся бабы!

Девочка, живущая в общежитии, и девочка, которой она была дома, – это уже две разные женщины. Хотя она еще не сбросила старую кожу и по‑прежнему находится в зажиме, и по‑прежнему никому не дает и в рот не берет: в смысле выпивку, но постепенно, день за днем она начинает убеждаться, что, наверное, она несколько не права. Ей становится все понятней, что запреты на секс, курение и выпивку были в ее жизни лишь потому, что рядом всегда находились любящие родители, которые по какой‑то необъяснимой причине были противниками всего этого наслаждения. Но предки росли в доисторические советские времена, когда было не модно пить, курить и давать до свадьбы. Сейчас же все поменялось десять раз. И на самом деле, парни вокруг умные. Они не дадут ей залететь, не причинят боли, а если и предложат наркотики, так только те, что употребляют сами. А они же не дураки, чтобы употреблять всякую дрянь и приближать свой конец. Они же понимают в этом. Массовый гипноз работает. И когда девочке протягивают в компании сигарету, она курит со всеми. Если все колются героином, то и она попробует. Она свято верит, что люди вокруг нормальные.

А теперь помножьте сию дивную ситуацию на то, что здесь были девочки из застойной эры. Я уже в предыдущих главах упоминал, что это такое, если кто забыл или не знает. Но, говоря про общежитие, данную тему можно подчеркнуть особо еще раз. Здесь дети, воспитанные в полном отсутствии элементарных знаний о половой жизни, оставались еще и без присмотра элементарных родаков, что как нельзя лучше усугубляло ситуацию. Ведь незнание многих доходило просто до маразма. В школе друг другу все рассказывали, что детей рожают из пупка. При этом показывали снимки беременных баб и пускались в объяснения, что «пупок развязывается, и оттуда вылезает эмбриончик». Нередко случалось, что какая‑нибудь из целок, чтобы приобрести авторитет среди подружек, начинала корчить из себя прожженную блядь и учить их уму‑разуму: например, что при занятиях сексом кончать можно, куда угодно, но главное – не целоваться. От этого появляются дети.

Неудивительно, что вчерашние школьницы в общежитии просто потерялись и окончательно запутались в вопросах морали и норм поведения. «Что можно? Что нельзя? Господи, ответь, как себя вести и что говорить этим мальчикам, а‑ууу!»

Девушки часто перегибали палку. В смысле, можно было в коридоре общежития остановить какую‑нибудь вопросом: «А скажикася, красотка, целка ты еще, аль нет?» Она, чтобы не выглядеть «лохушкой», могла заявить: «Малец, не нужно меня глазами трахать, а носом кончать. И, вообще, я была женщиной уже тогда, когда ты еще болтался в мутной капле на конце своего отца!» То же самое могли ляпнуть следующие две, три, четыре невинности, встретившиеся тебе на пути в туалет. Ведь у девушек лучшая защита – это нападение. И никто ни за что не признался бы в своей девственности. А ну как ее сочтут невостребованной и никому неинтересной?!

Вспоминается анекдот: «Але, это прачечная?!» – «Х…чная! Министерство культуры слушает!» Приблизительно такой ответ следовал бы на вопрос о девственности от студентки института имени культуры. Там на краткий вопрос отвечали в трех сложных матерных фразах, после чего еще могли грязно выругаться. Но все это было напускное, фальшивое, а потому морочить головы этим «опытным» девочкам было проще простого! Чем некоторые «сволачные подонки», вроде нас, и пользовались.

К «подонкам» относились только старшие ребята. У болтать опытную обитательницу общежицкого кибуца тоже ведь не так просто. У каждого при этом была своя методика. Например, мой однокурсник Артур «работал» с удивительно наглой прямотой и просто врожденной артистичностью. Одним из любимых мест его производственной деятельности был душ. Артурчик безусловно знал, про мужские и женские дни, но принципиально приходил туда только в женский день и прятался в засаде. Нет, он совсем не собирался выскакивать из‑за угла и пугать девочек громким криком и длинным хоботом. Он преследовал более важные цели. Как только в душевую заходила новенькая, этот Амурчик потихоньку проскальзывал следом, раздевался и лез под струю.

«Привет, потри мне спинку!» – Перед обнаженной девочкой, стоящей в пузырьках мыльной пены, возникало самое невинное, какое только могло быть, и добродушное татарское лицо. Девочка взвизгивала от неожиданности и, прикрывая мочалкой то одну, то другую… части своего тела, возмущенно вопрошала: «Что вы здесь делаете?! Что вы себе позволяете?!»

– А че такого? – косил под лоха Артур. – Я даже не понимаю, что тут такого. Ну, сложно вам, так не трите.

Играл он хорошо. Девочка даже терялась: «Но сегодня ведь женский день. Или… я что‑то перепутала?»

– Какой день? – Артур смеялся минуты две с половиной, а потом, как маленькому ребенку, принимался ей все объяснять. – Девушка, вы с первого курса, что ли? Ну тогда ясно. Вы, наверное, читаете эти бумажки и верите во все, что там написано? Нет, девушка, это просто так написано. Здесь уже никто никого не стесняется. Все свои… Потрите мне спинку, пожалуйста. И вот здесь еще.

Так спинка за спинкой, и девочка оказывалась втянутой в сексуальные игры с продолжением. Порой ему удавалось проделывать этот номер даже с двумя или с тремя одновременно. Жаль только, работал Артур всегда в одиночку, и никого из нас не брал на эти водные процедуры.

Да и вообще, он являлся уникальным человеком. Ничего не стоило, например, проверить, есть ли он в общежитии. Бралась бутылка водки, открывалась и ставилась на стол. Если через пять минут этот сексуальный террорист не появлялся, значит, его в общежитии не было. Можно смеяться, говорить, что это фантастика и просто совпадения, но факт есть факт. Артур шел на водку. На каком бы этаже вы ее ни открыли, пусть бы даже в самой дальней угловой комнате за туалетом, как совершенно случайно появлялся ОН и говорил: «Простите, а такой‑то здесь живет?»

С Артуром мы подружились. Ведь его артистизм проявлялся не только под душем. Однажды, сидя на скамейке Летнего сада, мы придумывали, как нам заработать, и решили, раз мы артисты – будем зарабатывать на искусстве. Пусть хотя бы и на улице. Мы вспомнили все песни о траве, которых в репертуаре певцов прошедшего времени было до жути, и сделали из них «наркоманское попурри». Сшили себе костюмы, чтобы публика при одном взгляде на нас тормозила, видела, что это настоящие бродячие музыканты, и вышли в подземный переход. Он – с гитарой. Я – с бубном.

«Музыка Союза композиторов, слова Союза писателей!» – громко объявлял я. И мы начинали: «На дальней станции сойду/ Трава по пояс… Трава налево, трава – направо, трава – на счастье, трава – на славу…» Нам особенно нравилась одна песня, она совершенно всех потрясала: «Вот идет журавель‑журавель. На бабушкину конопель‑конопель. Анаша, анаша, до чего ж ты хороша! Травушка‑муравушка зелененькая…»

Публика сбегалась моментально. Бывало, что за полчаса мы зарабатывали шестьдесят рублей, а стипендия была сорок пять.

Заработок позволял нам с Артуром чувствовать себя полноценными мужиками и спокойненько крутить романчики с теми, кто нам нравился. Правда, при этом у меня была Лена, которую я любил, и поэтому старался ходить по этажам общежития культуры так, чтобы не оказаться разоблаченным. Благо оно было для этого достаточно большим. У Артура тоже была девочка, с которой он не просто встречался, но даже жил вместе в одной комнате. Причем он плевать хотел на то, что о его выходках думает она. Или не плевать, но у него все равно существовала уверенность, что его простят. И вправду, хотя такого бабника и алкоголика было еще поискать, «любимая» его всегда прощала. И всем рассказывала, как его любит, и какая он сволочь, и как делала от него аборты, и все‑все‑все. Она называла его Луною. Я как‑то спросил, почему Луной, а не Солнцем или звездой. И девица популярно объяснила, что ее «Солнышко» похоже только на Луну: вечером приходит, а утром уходит.

Но и это лунное расписание не являлось постоянным. Когда его начинало что‑то раздражать, он вел себя еще более нагло и цинично. Например, говорил своей подруге, что сходит за спичками, а то они как‑то неожиданно закончились. И исчезал дня на три. На четвертый день какие‑нибудь студентки стучались к ней в дверь, держа под руки чуть теплого Артура.

– Это ваше?

– Мое.

– Ну так заберите.

– Вы оставьте пока в коридорчике. Пускай оно полежит, проблюется, а потом затащу к себе. Чтоб в комнате не воняло.

Когда музыкант счастливо облегчал желудок, его возлюбленная затаскивала тело в комнату, после чего затирала вонючие полы в коридоре. Был случай, когда Артур ушел к двум девчонкам, напился у них, натрахался, а потом облевал простыни. Обе девочки с утра пришли к подружке Артура и предъявили ей претензии: «Что это такое! Ну‑ка убери за своим! И простыни постирай. Чего это он у нас в комнате нагадил». Она послушно забрала его, а утром они вдвоем пошли стирать белье.

Это была какая‑то жертвенная любовь, всепрощающая. Она его даже кормила на свои скудные гроши, на стипендию. Хотя он сам умел зарабатывать и к тому же имел обеспеченных родителей. Они присылали ему одежду, деньги. Одежду он носил, деньги пропивал. А девочка одевалась непонятно во что.

Но поставить ему это на вид было невозможно. У него была практически патологическая жадность, лобовая хитрость и убежденность, что он всегда прав. Однако, в общем и целом, Артур был человек очень яркий, талантливый и веселый. Настоящая душа компании. И отказать ему не могла ни одна девочка. Повелась даже Тыква, которая тогда встречалась со мной. Я не простил ей этой измены с Артуром. Ведь у них не было даже мимолетного романа. Он просто заглянул к ней по дороге от одной девчонки к другой. Неужели бабам так нравятся врожденные юмористы?

Иногда, впрочем, он мог достать своей шуткой. Как‑то я с Леной решил слиться в экстазе и попросил ключи от свободной комнаты. Мне дали. Только мы разделись, легли. Как… раздался стук в дверь.

– Кто там?

– Это я.

– Кто, твою мать, я?

– Твой друг, Артур.

– Че надо?

– Я спросить хотел. Это… У вас веник есть?

– Нет, – говорю, – Артур, у нас веника! И иди отсюда, пожалуйста, на х…!

Решив, что моя вежливая просьба не останется без внимания, я снова полез под одеяло к теплому девичьему телу. Мы почти приступили, как… снова раздался стук в дверь.

– Кто там?!…

Молчание.

– Да кто там?!…мать так… растак!..

Опять молчание.

Пришлось встать, натянуть трусы и, прикрывая рукой рвущуюся на волю сквозь ткань душу, идти открывать дверь.

За ней стоял Артур.

– Ты чего?

– Я вам веник принес.

–!!!

Веселый, короче, парень.

Но жена мне после этого естественно не дала. Все молодые, «необстрелянные», романтические: в слезах.

Кстати, о молодости и неопытности.

Самым показательным примером сексуального невежества и идиотизма стала у нас одна молдаванка. Спокойная, тихая, полноватая девушка. И вот однажды ночью она стучится в комнату к моей Лене и, удивляясь происходящему, говорит: «Вызови скорую помощь. Я, кажется, рожаю».

– Чего? – спросонья опешила Лена. – Ты напилась, что ли?

– Нет. Рожаю я.

Вызвали «скорую», хотя в роддом отвезти уже не успели. Родила девушка прямо в комнате.

Общежитие трясло, как негра в сугробе! Как могла она ходить беременной, и никто ничего не заметил?! Как? Да она и сама‑то поздно поняла, что с ней. В институте, конечно, случился скандал и встал вопрос: «Кто виноват?» Виновных не нашли. Хотели ее выгнать, но потом смирились и оставили. А перед ней встал вопрос: «Что делать?» Вернуться домой – одинокой и с внезапным ребенком – она не могла. Семья ее была из Приднестровья, а там так не принято.

Потому родители девушки настойчиво предлагали ей авантюру: «Привези хоть какого‑нибудь, самого завалящего мужика, – писали они в письмах. – Пройдешься с ним и с колясочкой по селу, чтоб все видели. Потом вы уедете. А мы скажем, что вы развелись. И все в порядке…»

Однако авантюру проиграть было не с кем. Настоящий отец ребенка предпочел оставаться инкогнито, а с другими девушка даже и не общалась. И снова она стала стучаться в дверь к Лене.

– Слушай, а может, дашь своего мужика‑то. Я его только покажу, да и все. Родители могут денег дать немного. Ну и отдохнет хорошо. У нас природа, река, шашлыки.

– Даже не знаю, – честно удивилась Лена, – он не поедет, наверное.

Но все же она рассказала мне об этом, и я решил откликнуться. Дорогу обещали оплатить, так чего ж не съездить. Девочка взяла с собой для смелости подружку, и втроем мы поехали на село.

Ехали поездом. Не долго, не коротко. Но мне показалось скучно, и уже по дороге я, как неизвестный герой, влез на верхнюю полку к смуглянке‑молдаванке, где под унылый стук колес она отдалась мне ритмично и спокойно.

Родственники встретили нас хорошо. Действительно были и природа, и шашлыки, но… постелили нам в разных комнатах. Мне досталась кровать в комнате ее брата, а она с подружкой спала в другой. Ночью я пролез к ним в комнату, наивно полагая, что подруга небольшая помеха для небольшого, но славного Романа, и мы здесь также сможем… как меня жестоко выставили за дверь.

Зато уже утром одна из ее младших сестер вдруг заявила: «Мама, а если они муж и жена, то почему они спят в разных комнатах?»

Хороший ребенок. Умненький.

И я тоже сказал: «Да! Почему?»

Обеспокоенные репутацией дочери, родители постелили нам в одной. Малина.

…Мешала жизни только сильная жара. По ночам я выходил в сад подышать воздухом и как‑то увидел, что в летнем душе, закрытом лишь полупрозрачной клеенкой, кто‑то моется. Оказалось, это наша подружка. Наличие «законной» жены мне, разумеется, не помешало запустить руку за занавес и схватить девицу за ягодицу.

– Рома! – строго и возмущенно зашептала она. – Прекрати немедленно и уйди. Я еще невинная девушка.

– Да ты что?! – восхитился я.

Буквально на следующий день мы, вместе с братом моей молдаванки, выпивали.

– Слушай, – заявил он в подпитии, – а че это ты мою сестру трахаешь?

– Интересно! – возмутился в ответ я. – А что мне с ней делать еще, когда она рядом лежит.

Но я понимал, что люди там суровые. И вытворять черт те что безнаказанно не очень правильно. Потому и направил энергию брата в другую сторону: «А ты сам чего теряешься? У тебя вон под носом целка ходит, а тебе хоть бы что. Я тут ее пощупал слегка, так она совсем даже и не против».

Мне тут же стало ясно, что зерно упало на благодатную почву. Утром я поспешил заглянуть в комнату к еще спящей невинности и мимоходом, не удержавшись, просунул руку под одеяло. Грудь поправить. Оказалось – ОНА СПАЛА ГОЛАЯ! «Ага‑а‑а, – воскликнул я. – Поздравляю!»

Она ничего не ответила. Только брат потом признался, что поздравлять не с чем: «Я, – говорит, – выпил для храбрости. Прихожу к ней и командую: «Раздевайся!» – «Для чего?» – «Размножаться будем!»

И она начала раздеваться и плакать. Раздевается и плачет, плачет и раздевается. С недоумением и жалостью он наблюдал за этой трогательной картиной, после чего совесть взяла свое и вместе с ним ушла из комнаты.

Так у них ничего тем летом и не вышло. А вот меня чуть не женили. Поняв, что мужичонка я не самый завалящий, а, практически, орел, родители девушки начали под меня подбивать клинья. «Ты такой хороший парень, – пели мне по вечерам, – может, останешься? Мы тебе и дом построим, и машину подарим». И все подливали вина, и все подкладывали шашлыков. А на небе роились кустистые облака, в воздухе сгущались стаи крупных стрекоз и… чего там еще бывает в любовных романах? Короче, чуть не окрутили. Я даже не сразу понял, что все серьезно. А когда понял…

…И тут Винни Пух снова вспомнил об одном неотложном деле…

Моя циничная бабушка всегда учила меня: «Ромочка, ты же режиссер. Это слесари постоянно женятся. А режиссер подарит девушке цветочек, поцелует в щечку, и ауфвидерзеен». Быстро, оценив все величие народной мудрости, я отчалил в любимое питерское общежитие, где ждала Лена и… еще немало симпатичных девочек.

К тому времени я так примелькался в общежитии, что мои частые визиты даже не вызывали подозрений у его жителей. Меня считали своим, и я тоже старательно прикидывался приезжим. Сочинил себе красивую, на мой взгляд, легенду. Что раньше мы с родителями жили в Кзыл‑Орде, а потом переехали в Барнаул. Там жили на улице Ленина, которая упиралась в горы, где по ночам орали козлы и мешали спать. Мне очень нравятся необычные названия, и, вообще, я хотел бы жить где‑нибудь в Гондурасе, но, к сожалению, не знаю, где он находится. То, что это вранье, и я там даже не был, нисколько меня не мучило. У всех в институте были легенды. Ведь люди собрались творческие. Особенно легендами славились студенты драмы. Так, одна красотка работала под эстонку. У нее был замечательный акцент и такое же потрясающее, никем кроме нее не выговариваемое название ее родного эстонского городка. Все ей верили, пока однажды не завалилась в гости с деревенскими сумками ее мама из русского городка Елец и не спалила дочь‑«эстонку».

…Итак, баб, как я уже сказал, мы кадрили по‑разному. Я часто делал это на общежитской кухне. К примеру, заходил и говорил, что очень хочется есть. Накормите, пожалуйста. Бабы могли дать кусок мяса и отправить восвояси. Но могли и пригласить к себе в комнату пообедать. Это было уже интересным предложением.

Иногда способы знакомства были и вовсе неординарными и нахальными. Например, как‑то в один из дней мы с ребятами напились по‑черному. Я остался у них ночевать, потому что уползти домой было просто невозможно. С утра, естественно, всем очень плохо. Болят бошки, ломит ножки. Хочется жрать, а денежек ни у кого нетути. Наверное, я мог поехать домой и поесть, но бросать приятелей не стал и принял волевое решение пойти по комнатам зарабатывать вокалом. Взял с собою товарища. У него, правда, не было ни слуха, ни голоса, но зато была страшная рожа, и он, один из немногих, мог сам передвигаться. И наш дуэт пошел по этажам.

– Мы бродячие музыканты и хотим заработать на кусок хлеба, – представлялся я каждому открывшему нам дверь. – Пустите нас, мы вам споем.

А в общежитии Института культуры почти в каждой комнате стоит ПИАНИНА. Хоть и раздолбанная, но звуки издающая. В некоторые комнаты нас из любопытства пускали. Интересно, все‑таки. Не каждый день кунсткамера на дом выезжает. Если пускали – я играл и пел, а мой второй голос тоже что‑то подвывал и протягивал всем шляпу. В которую нам из жалости кидали, кто что мог: мелкие деньги, огрызки сосисок, картошку, яйца и другие объедки.

Одну дверь нам открыли две девочки‑припевочки. Они нас впустили, но, немного послушав, важно сказали:

– Ребята, вы что, не понимаете, что поете отвратительно, а играть вообще не умеете?

– Неужели? – изумились мы. – А вы умеете?

– Конечно. Это же наша специальность. Мы – хоровики‑народники.

Мы выслушали это со вздохами извинения, за что нам дали таблетки от головной боли и накормили.

А вечером на собранную мелочь мы опять устроили пьянку. И я, задавшись вопросом, где мне сегодня давануть храпака, решил навестить добрых самаритянок. Они открыли дверь и по‑доброму, в двух‑трех матерных образных выражениях, объяснили, что женская комната вообще не место для ночевки грязных бездомных кобелей. После чего попытались меня вытолкать.

В неравной схватке – а, может, им и не очень хотелось почувствовать себя амазонками – я прорвался к кровати и завалился жопой кверху. Вынести меня они не смогли. Сказав волшебную фразу «Ну их… с тобой!», они легли вдвоем на одну кровать, которую я, проснувшись ночью, и взял на абордаж. Девочка, лежащая с краю, не супротивилась. Вторая, у стенки, вообще делала вид, что спит и к происходящему разврату отношения не имеет.

…Снова я появился там через неделю. Но той певички, с которой мы так удачно спелись, не было. В наличии имелась только ее соседка, которой я и стал петь серенады. А она начала странно ломаться, как голос парня во время мутации.

– Понимаешь, Рома, – стесняясь, сообщила она. – Я не могу с тобой быть. Я еще девица.

– А сколько тебе лет?

– Девятнадцать.

– Скока‑а? Нет, дай мне мою одежду – я уйду. Я не вынесу твоего позора! В таком возрасте. С таким чудным голосом.

– Позор, ты думаешь? – растерялась она.

– Конечно… Давай выпьем за то, чтобы никогда тень позора не легла на наши седины!

И мы с ней дерябнули. Потом хлопнули еще. Девушка все сильнее задумывалась, а может, девятнадцать – это действительно много? А может, и правда – пора. Я подливал масла в огонь, типа, разве же она не знает, что быть девственницей в двадцать – это вообще клеймо. Не нужна никому, что ли? Это не оценят. Она как‑то быстро сломалась. Позже она призналась, что ее соседка уж очень хорошо отзывалась о моих фантастических способностях. У нее перебывало немало парней, и она в этом точно разбирается. А также посоветовала, что если уж лишаться невинности, то с грамотным парнем.

Это было приятно.

Наверное, слушок, что я умело лишаю невинности, пополз обо мне, и меня пригласила для этой цели еще одна девочка. Сказала, что до нее, как бы это сказать, дошли слухи о моей компетентности. А она знает, что первый раз важен, и хочет, чтобы все прошло хорошо. К несчастью, когда видишь такое циничное отношение к сексу, ты тоже начинаешь подыгрывать. К тому же, когда она меня встретила, я был не совсем трезв. Чего она в некотором своем волнении не заметила.

– Ну ладно. Раз ты хочешь, давай, – снисходительно согласился я. А чего не согласиться? Идешь себе по коридору, а тебя зовут девственности лишить. – Девочка ты симпатичная, поэтому работать буду бесплатно. Ну, пошли к тебе.

В комнате я и вовсе заигрался настолько, что все свел к клоунаде: «Ну, раздевайся. Нет, не так. Медленно. Лучше раком встань…» Потом стал надевать на член очки. Типа, посмотри, кисанька, какого крокодила мы сейчас будем трахать. Так и не довел дело до конца. И все же, возвращаясь к вопросу о девственности и целомудрии, – разве можно ее считать невинной после такого моего визита?

…Все эти случаи, что естественно, делали меня увереннее и увереннее. Появился сытый цинизм. Так, однажды я заявился к очередной претендентке и, не считая, что нужно тратить время на долгие уговоры, сразу перешел к делу: «Ну, чего, будем сегодня трахаться?»

– Не, не, не. Посиди лучше, поешь.

Бедная девочка. Все‑таки, я ей тоже нравился.

– Ну ладно. Поем… А трахаться будем?

– Нет.

– Ну ладно. Тогда я ухожу.

– Да подожди ты.

– А чего ждать‑то? Пойду. А то так и не потрахаюсь сегодня.

В первый раз я ушел ни с чем, во второй. А в третий раз у нее сидели подружки.

– Так мы будем трахаться или нет? – снова настойчивым шепотом сразу возле двери осведомился я.

– А просто с нами посидеть не можешь?! У меня же подруги.

– Короче, жду пятнадцать минут, если четкого ответа не будет, – уйду. Че, актрисок мало, что ли?

Просидел пятнадцать минут. Поболтал с дурами. Посмотрел на нее. Глазами она показала: «Нет». Встал и пошел к двери. Возле двери меня догнали. Это было согласие.

С этой дамочкой мы встречались еще несколько лет. Потом у нее появился муж, но нам не было до него никакого дела. Надо заметить, она была очень раскованна в сексе. Просто класс. Но после секса ее сразу же хотелось куда‑нибудь отправить. Говорить с ней было особо не о чем.

Опытность моя в общении со студентками объяснялась еще и тем, что этот институт не был моим первым учебным заведением. Как говорилось ранее, за спиной уже была пара лет отсидки на филфаке. Достоинством теток‑филологов было то, что они действительно хотели учиться; недостатком – что, насколько они были умны, – настолько же и страшны. Есть даже старый студенческий анекдот. Как выбирали королеву красоты филфака. Выбрали настоящую бабу Ягу. После конкурса девочки с физфака и матфака сказали ей: «Какая из тебя красавица, ты ведь такая же страшная, как и мы!» На что она ответила: «Зато на филфаке я самая красивая».

Еще я короткое время учился на стоматолога, решив идти по стопам матери. Вообще‑то мне больше нравилась кардиология, но я тогда рассудил, что стоматология выгоднее. Сердце у человека одно, а зубов тридцать два. Значит, пациенты будут приходить чаще.

Однако быстро разобравшись, что медицина – это не мой конек, покинул этих юных Гиппократов, но успел познакомиться со студентками. Докторицы сильно отличались от студенток культуры. В «кульке» все были фифочки: главное для них – произвести впечатление. В «меде» более вдумчивые, серьезные. Их даже звали по имени‑отчеству. Ту, с которой я там сдружился, звали Анна Сергеевна. Она была на две головы меня выше, сейчас из нее вышла бы модель, а тогда мне ужасно льстило, что такая восхитительная дылда общается со мной, презренным.

Правда, Анна Сергеевна, или А. С., без боя не далась мне ни разу. То есть она спокойно впускала меня в свою комнату, мы с ней выпивали, после чего я спрашивал: «Ну чего, будем трахаться?»

– Нет! – в ужасе кричала она и начинала карабкаться от меня по шкафам и по стенам. Залезала под кровать. Я имел ее там, где ловил: на шторах или в холодильнике. Для нее это, по‑видимому, было как «веселые старты», и в итоге этого побоища она всегда давала. И, как мне кажется, получала удовольствие. Хотя лежала как корабельная сосна. По крайней мере это было необычно, и других таких девчонок, – которые бы дрались, кусались, катались по полу, – у меня никогда не было. Я только читал о таких, которые получают удовольствие от борьбы.

Наша связь закончилась внезапно. Однажды я ехал к ней и увидел, что она идет с другим молодым ковбоем‑рецидивистом. И вот тогда я решил – все!

Но если почти все мои романы – за парой исключений – заканчивались без серьезных последствий – «подарил цветочек и все» – то в общежитии народ начинал потихоньку жениться. Так, самый первый мальчик в нашей группе женился на страшной как крокодил девочке (вскоре он пошел в загс и тихо развелся). Причина браков в общежитии была банальна. Часто мальчик женился на девочке только потому, что она согласилась ему дать, если он женится. Он обещал ей это (в момент перевозбуждения), а потом приходилось расплачиваться. Что же ему делать, если очень хочется. Проституции в те времена почти не было. Точнее, нам она была недоступна. Вот и сходили с ума, совершали глупые поступки, то есть женились.

Еще сильнее потрясло всех известие, что композитор из Казахстана, прыщавый гений из параллельной группы, – тоже все. В смысле, вперед ногами… в ЗАГС. Причем женился на какой‑то жуткой – то ли бурятке, то ли монголке – девушке с маленькими хитренькими глазками и с крайне неинтересной, похожей на пингвина внешностью.

Она, в отличие от симпатичных девочек, – уверенных, что они спокойно выйдут замуж, – относилась к девушкам противоположной категории; а эти всегда сомневаются в замужестве и начинают искать разные кривые пути, как бы и им добиться того же. И пингвиниха стала спать с молодым композитором. По всей видимости, это была его первая, если можно так выразиться, женщина. И единственная, кто не посмотрел с презрением на его невзрачное табло. Этим она его и купила. Они трахались по полной программе в ее комнате, только шум стоял и вой. Потом она сумела убедить поэта‑песенника, что их бурный тупой секс – и есть настоящая любовь! На каникулах она пригласила его в гости в родной Свердловск. Едва мальчик переступил порог дома, как его пассия звонко и радостно объявила: «Дорогие родители, это мой жених. И у нас с ним будет свадьба!» Несчастный мальчик конечно же оторопел от такого поворота событий. Но на него смотрели возбужденные от волнения родители. К тому же он находился на «вражеской территории». И он сказал: «ДА».

Когда об этом узнали – институт встал на уши. У всех на глаза наворачивались слезы, особенно когда видели, как он, безумный, радуется. Когда они объявили о свадьбе, мы отговаривали: «Подумай, ты сейчас еще молодой и некрасивый. Но погоди немного, заматереешь, станешь известным, телок у тебя будет миллион. Ты же талантливый и сейчас сам себя губишь». Он отнекивался. Говорил, что раз он обещал, то слова не нарушит. Приличный человек. Наш однокурсник, ездивший к нему на свадьбу, рассказывал, что его мама там рыдала.

Через три года у него уже было двое детей и, соответственно, никаких путей для отхода. «Красавица‑же‑на», которая наверняка не смогла бы долго удерживать его у своих грудей, сумела популярно объяснить своему благоверному, что, если у него будет двое детей, в армию его не заберут. И он влип. Ему стало не до стихов и песен. Надо зарабатывать.

Девушка Артура тоже все серьезнее прибирала его к рукам. Она вцепилась в него, и он сам втягивался в их совместную жизнь. Она была удобна, прощала практически все: пьянство, загулы. Восхищалась его неслыханным талантом. Дело у них тоже шло к свадьбе.

У меня же в тот момент было несколько параллельных романов. Из них два серьезных. Один с Леной, а другой – с девушкой, которая появилась в моей жизни еще раньше Лены. Девица была одной из «моих» девственниц. Я лишил ее невинности и обнаружил чрезвычайно сексуального зверька. Она умела трахаться чуть ли не на потолке. Но при этом каждый раз, когда мы вылезали из постели или слезали с потолка, я испытывал непреодолимое желание умчаться подальше…

И потому я подумал‑подумал и перевез Лену из общежития к себе. Жил я тогда у бабки с дедом. Они не особо возражали, но, заметив мне, что у нас все‑таки «приличная семья», отвели ей отдельную от меня комнату. Дня два или три мы спали в разных спальнях, а потом я сказал: «Все. Хватит. Жить мы будем в одной комнате».

У меня с НЕЙ – серьезно.

Всё течет и всё изменяет…

Иду я вечером по улице и вижу – сидит парень и обнимается с девушкой.

На следующий день иду по той же улице и вижу того же самого парня, но девушка уже другая.

А сегодня парень опять сидит на лавочке, но уже с третьей девушкой.

Выпьем же за постоянство мужчин и непостоянство женщин.

Старинный кавказский тост

– Жених! – кричу я в микрофон, стоя на сцене дорогого ресторана. Меня и еще двоих моих приятелей наняли для того, чтобы провести свадьбу. – Жених! У тебя ничего не пропало? Невесту собираешься выкупать?

Невеста, совсем юная идиотка, которую мы же сами и похитили (неплохой приработок для артиста), сидит у нас в гримерке, наивно и счастливо предвкушая, как сейчас все гости и суженый кинутся на ее поиски.

Как бы не так! Ее суженый поворачивается и цинично, ломая столетиями сложившуюся традицию, заявляет: «Пропала? Ну их… с ней!»

– Как это? Гости дорогие, ребята, надо выкупать невесту! – завопил я, обращаясь к гостям. Иначе может произойти самое страшное!

– Га, га, гы! – залились смехом друзья жениха. – А самое страшное уже произошло: он женился. И выкупать ее мы не будем. На фиг нам это надо?

В недоумении и растерянности – неплохой приработок обламывается – я захожу в гримерку. Невеста и мои коллеги смотрят на меня вопросительно.

– Как же это? А что же теперь будет?! – изумленно спрашивает она.

– Что будет, что будет! Ну трахнем тебя по разу и отпустим, – заявляю я. Люди, давно знакомые со мной, знают, что так я всего лишь невинно шучу.

– Да? – Глаза невесты на секунду вспыхнули. А потом она потупила взор. – Ну ладно. Только чтоб муж не знал.

И САМА сняла трусы.

Немая сцена.

…

Мы не знали, как прийти в себя. Перед нами стояло создание в белом, за стенкой гуляла ее свадьба, а она смотрела вопросительно на нас и ждала. Мы, конечно, циники. Но для нас это было чудовищно. И в ужасе понимая, что мы не можем ее разочаровать, решили… не разочаровывать. А что?! Неплохой приработок для артистов.

После чего невестушка надела трусики и спокойно отправилась догуливать. До сих пор не пойму, что все это значило. Некоторые мне говорят, что она обиделась на жениха и решила тут же, не сходя с места, отомстить. Не знаю. До сих пор. Тогда же был так шокирован, что мне было не до наблюдений за людьми и раздумий на эту тему. Мысли были только о том, как отсюда поскорее унести ноги.

А эта свадьба, свадьба, свадьба, все пела и плясала…

Только она одна и осталась для меня загадкой.

А всего я провел в своей жизни тридцать восемь свадеб. И, значит, такое же количество раз видел пары, решившие жить вместе. Почти всегда с первого взгляда становилось ясно, что один из супругов – человек неплохой, а второй – «конченая тварь». Даже случайные гости на свадьбе видят это. И звучит фраза, примерно как в чеховской «Анне на шее»: «И чего это милая, такая хорошая за такого‑растакого идет?» Или наоборот: жених – человек замечательный, и все думают: «И как его эта стерва урвала?» Как складывается в дальнейшем их жизнь, я один раз видел, второй раз читал у Чехова. В этих двух случаях человек, бывший очень хорошим, скурвился; «Анна на шее» стала б…ю и стервой. А можно ли вывести тут мораль, что с волками жить – по‑волчьи выть, даже не знаю. Все‑таки работал только у богатых людей. Ну, или хотя бы один из супругов должен был быть богатым (как было у Чехова). Ведь бедные не заказывают «звезд». Наверное, среда, «подпорченная» деньгами, имеет свои особенности.

Ну да и Бог с ними.

…На тот момент, когда лично я обзавелся «второй половиной», денег ни у нее, ни у меня не было. Нам не снились ни балы, ни свадьбы в дорогих ресторанах с нанятыми музыкантами и тамадой. Нас не держала вместе какая‑либо веская причина кроме любви: например, когда девочка беременеет, а парень ВЫНУЖДЕН жениться. Ничего подобного не было! Нас связывали только чувства.

Мы оба все еще учились в институте.

Оба придумывали, как заработать. Я пахал, где мог: выступал на пьянках; зажигал с песнями на улицах; несколько раз в неделю выступал в самом модном тогда андеграундном кабаре «Арт‑клиника». Помимо этого делал все: торговал газетами, подрабатывал грузчиком и, кстати, одним из первых в этой стране, почувствовав «ветер перемен», стал мотаться в Турцию за шмотками, которые мы с Леной продавали на рынке, несмотря на мороз или жару и насрав на престиж нашего гуманитарного образования. На каникулах мы вместе ездили куда‑нибудь отдыхать. Всю Европу проехали автостопом, и нам было наплевать, по большому счету, на отсутствие комфорта и элементарных удобств. К тому же я всегда был уверен, что когда‑нибудь разбогатею. А сейчас – это временно; просто такой жизненный этап.

Казалось бы, идеальное сочетание для семьи: молодые люди, оба неизбалованные деньгами, оба равны. Любят друг друга бескорыстно, а значит, и вправду любят.

…Но почему тогда я начал изменять?

Наверное, потому что мужчина полигамен. Такими нас создала природа. Тут хоть тресни. В свою защиту я могу сказать одно: я не искал возможностей пойти налево. И не бегал за бабами. Уж тем более в первые годы нашей совместной жизни. Возможности сами находили меня. Как говорят: не вор ищет случая, а случай делает вора.

Моя главная профессия – конферанс. Конферанс – это пьянки. Пьянки – это красивые, алчущие удовольствий бабы. Бабы – это невесты, готовые снять трусы, и т. д. и т. п. Если честно, находясь в горячке работы и думая только о том, как сделать так, чтобы людям понравилось и чтобы позвали еще, я даже не всегда успевал осознать, что изменяю любимой.

Ну, например.

Как‑то к нам в «Арт‑клинику» заявляется центральное немецкое телевидение. Зная, что народ здесь работает самый свободный и отвязный, они говорят, что хотят снять сюжет «Ночь свободной любви в России». Обещают неплохо заплатить. Деньги – это хорошо. К тому же год на дворе девяносто третий, наша страна еще слыхом не слыхивала о таком виде любовных развлечений. То есть – мы в этом деле будем первые! Для людей творческих самое приятное – возглавить колонну. И мы взялись: пообещали людей собрать и на секс «развести». Кирка Миллер, художник и хозяин этого клуба, сделал из папье‑маше огромный фаллос и пошел с ним наперевес по улицам. Прохожим, как в микрофон, просил дать в него интервью. Те, кто не шарахались и весело реагировали, получали пригласительные на нашу вечеринку. На входе мы раздавали шампанское и водку. Едва собралось достаточно людей, вход в клуб закрыли…

Мы, если честно, тогда не знали, как публику к разврату подтолкнуть; конечно, были разбитной ведущий (то есть я), халявный алкоголь и веселый негритянский оркестр. Я видел со сцены, что люди зажимаются по углам, но пока до «Ночи свободной любви» мы недотягиваем. Проходит немного времени, я поворачиваюсь спиной к залу, чтобы дать очередные указания музыкантам. Разворачиваюсь и вижу… что мы уже почти приближаемся к цели. Люди стали раздеваться. Но пока все еще робко. Им нужен последний толчок.

И им стал я!

Вытащил из зала девчонку и прямо на сцене на глазах изумленных немцев мы с ней все и проделали. Публика, видя такое дело, наконец, осмелела и пошла вразнос. Свершилось.

Знаете, а стране‑то, наверное, хотелось свободной любви…

Вот скажите, кто сейчас думает, что это была измена жене? Да это был подвиг! Прорыв сквозь совковую культуру. Попытка стать легендой. Пусть ценой собственной репутации. В сломе моральных устоев тогда и была норма жизни.

Мне вот даже до сих пор интересно, сколько немцы заработали на этом сюжете. Меня потом узнавали, когда приезжал в Мюнхен: «Вы из России. Мы вас видели по телевизору!» Многие из Германии приезжали в клуб, посмотреть на меня.

А я чего… Практически, честный семейный гражданин, герой, никогда больше не повторивший такого подвига: а на фиг надо?! Подвиг бывает один раз. И герой должен быть один, потому что если героев много – это уже банда.

И снова ходишь верный.

Ходишь и ходишь… Верный и верный.

Вот так однажды иду себе по клубу и иду. Программа закончилась, а за одним из столиков сидит такая грустная‑прегрустная девочка. Все веселятся, а она чуть не плачет. Мне ее даже жалко стало. Подсел к ней и говорю: «Может, водочки?»

– Можно.

Надо же, согласна! Заказал – выпили.

– Может, еще?

…

– Нужно!

Заказал еще – выпили.

– А, может, пойдем куда‑нибудь, ну и того?.. – предложил ей.

– Что, так сразу?

– Ну почему сразу?! Разве я похож на такого циника. Вначале прогулка.

И мы пошли на прогулку: на другой этаж за ключами от чердака. На чердаке прогулка завершилась. Правда, неудачно. Там было очень грязно. Рассыпаны опилки. И мы, повалявшись в них, все ж таки решили пойти в гости к моему другу, который жил недалеко.

Встретил он нас приветливо.

…

Мне стыдно, конечно перед женой. Но такая бл…ская натура у самца: видит он, что можно телку получить, и ему пройти мимо трудно. Один раз себя можно пересилить, второй, а на третий… Ну невмоготу. Особенно, если свободных баб вокруг, как пчел на цветущем лугу.

И во второй раз притащил я к тому же приятелю еще одну куколку из клуба. Восемнадцатилетняя, гибкая, она танцевала, любуясь сама собою, и на лице ее читалось: ах, какая же я красавица.

– Ах, как же хорошо вы танцуете! – подпел я ее внутреннему настроению, случайно проходя мимо.

– Правда?

Купилась!

– Ну конечно! Ах, вам непременно необходим хороший педагог. Или вы погубите свой талант! – понес я околесицу. Все ж таки учился на режиссера, знал нужные термины и научно объяснил ей, до чего она хорошо танцует.

– У меня нет денег на учителя.

– Я вас познакомлю с одним. Он посмотрит, если понравится, возьмет бесплатно. Сделает из вас звезду.

Она меня слушала, раскрыв ротик и растопырив зубки. Господи, как же все самки одинаковы по своей природе. Уж сколько раз твердили миру… Я склеил ее точно так же, как и баб в институте. Она повелась на те же приемы, согласилась пойти к моему другу, которому по телефону – когда она не слышала – я вкратце объяснил суть. Он тут же все просек. Встретил нас в трико, типа, репетировал, и тут же «включил» учителя: «Ну‑ка, девочка, станцуйте. А сейчас сымпровизируйте. Я включу вам музыку. Представьте, что вы колосок».

И она стала что‑то изображать.

– Так‑так, очень хорошо! Разденьтесь.

Она разделась по пояс.

– Нет, полностью раздеваемся. Быстренько. Девушка, времени нет, мне надо репетировать.

Наивная танцовщица, доставляя нам несказанное удовольствие, которое мы оба с трудом маскировали деловитостью, полностью разделась. Он прибавил оборотов: «Что‑то не то. Понял! Вам надо намочить волосы, вы не чувствуете своих волос».

И она пошла в ванную.

А мы, уже не удержавшись, заловили ее там.

Она была ошарашена. Но в итоге ей вроде понравилось.

На что еще она надеялась?

О, женщины!..

То они все время думают, как развести мужика; то массово попадаются на самые примитивные приемы. Впору писать главу «Удочки для дурочки», но что в ней скажешь нового? Если мужчина не ленив, он сам быстро изучает «предмет вожделения» и легко им пользуется. Причем, ему даже не надо быть великого ума. Надо всего лишь научиться нажимать на некоторые рычажочки. «Помни, Урри, у каждого есть кнопка!» И у баб они есть.

Случалось, например, так, что я приводил кого‑нибудь к себе домой, заводил в детскую…