Annotation 13 страница

У Питера Фалко руки были по локоть в крови. Он поднял взгляд, когда в операционную ворвалась Кэтрин. Как бы напряженно ни складывались их отношения в последнее время, как бы ни тяготило ее общение с ним, все это разом улетучилось. Сейчас они были профессионалами, сообща исполнявшими свой врачебный долг. — Там еще один на подходе! — крикнул Питер. — Итого четверо. Последнего до сих пор вырезают из машины. Из разреза хлынула кровь. Он схватил с лотка тампон и засунул его в открытую брюшную полость. — Я помогу, — сказала Кэтрин и надорвала стерильную упаковку халата. — Нет, с этим я справлюсь. Ты нужна Кимбаллу во второй операционной. И словно в подтверждение его слов за окнами раздался вой сирены кареты скорой помощи. — Этот будет твой, — произнес Фалко. — Дерзай. Кэтрин выбежала к погрузочной платформе встречать носилки с пациентом. Там уже стояли доктор Кимбалл и две медсестры, ожидая, пока воющая машина припаркуется к платформе. Кимбалл еще не успел открыть дверь кареты, откуда уже слышались крики пострадавшего. Это был молодой человек, руки и плечи которого были сплошь покрыты татуировкой. Он грязно ругался, пока его на носилках вывозили измашины. Кэтрин взглянула на пропитанную кровью простыню, накрывавшую нижнюю часть его туловища, и сразу поняла, почему он так кричит. — Мы закачали в него тонну морфия на месте, — сообщил врач скорой помощи, пока они везли его во вторую операционную. — Но его, похоже, ничего не берет! — Сколько? — спросила Кэтрин. — Внутривенно сорок — сорок пять миллиграммов. Мы остановились, когда у него стало резко падать давление. — Перекладываем по моей команде! — крикнула медсестра. — Раз, два, три! — Иисус проклятый ХРИСТОС! БОЛЬНО ЖЕ! — во всю мощь заорал пострадавший. — Я знаю, миленький. Я знаю, — залепетала медсестра. — НИ ЧЕРТА ты не знаешь! — Через минуту тебе станет легче. Как тебя зовут, сынок? — Рик... О, Боже, моя нога... — Рик... как дальше? — Роланд! — Есть на что-нибудь аллергия, Рик? — наклоняясь к пациенту, спросила сестра. — Да что же это за КОЗЛЫ ЗДЕСЬ СОБРАЛИСЬ! — Что с показаниями? — вмешалась в их диалог Кэтрин, натягивая перчатки. — Давление сто два на шестьдесят. Пульс сто тридцать. — Десять миллиграммов морфия внутривенно, срочно, — сказал Кимбалл. — КОЗЕЛ! ДАЙ МНЕ СТО! Пока медсестры суетились, подвешивая емкости с внутривенными растворами и забирая кровь на анализ, Кэтрин откинула окровавленную простыню, и у нее перехватило дыхание, когда она увидела резиновый жгут, наложенный врачами скорой помощи на конечность, в которой с трудом можно было распознать ногу. — Дайте ему тридцать, — скомандовала она. Нижняя часть правой ноги крепилась на тонких лоскутках кожи. Все остальное представляло собой кровавое месиво, а ступня вообще была развернута назад. Она потрогала пальцы ноги и почувствовала, что они холодные; судя по всему, кровь сюда уже давно не поступала. — Они сказали, что кровь хлестала из артерии, — пояснил врач «скорой». — Полицейский, первым прибывший на место происшествия, наложил жгут. — Этот полицейский спас ему жизнь. — Морфий введен! Кэтрин направила лампу на рану. — Похоже, повреждены и подколенный нерв, и артерия. Нога осталась без сосудов. — Она посмотрела на Кимбалла, и они оба поняли, что им предстоит. — Везем его в операционную, — сказала Кэтрин. — Он достаточно стабилен, чтобы его можно было транспортировать. А здесь место освободится. — Как раз вовремя, — заметил Кимбалл, поскольку к больнице приближалась еще одна воющая карета скорой помощи. Он повернулся, чтобы выйти встречать очередного пациента. — Эй. Постой! — Парень схватил Кимбалла за руку. — Ты что, не доктор? Болит же, черт возьми! Скажи этим сукам, чтобы сделали что-нибудь! Кимбалл искоса взглянул на Кэтрин. И сказал: — Будь с ними повежливей, приятель. Эти суки здесь главные. Ампутация всегда была тяжелым выбором для Кэтрин. Если бы ногу можно было спасти, она бы сделала все от нее зависящее. Но, когда спустя полчаса она встала за операционный стол со скальпелем в руке и еще раз посмотрела на остатки правой ноги пациента, выбор стал очевиден. Голень представляла собой сплошное месиво, а большая и малая берцовые кости были раскрошены. Судя по уцелевшей левой ноге, правая была когда-то мускулистой и правильно сформированной, к тому же с хорошим загаром. Ступня — как ни странно, практически не поврежденная, несмотря на ужасающий угол разворота, — сохранила следы от сандалий, а между пальцами остался песок. Ей не нравился этот пациент, его грубые ругательства и оскорбления, которыми он осыпал и ее, и медсестер, но, вонзая скальпель в его плоть, вырезая кожный лоскут и зачищая острые концы поврежденных берцовых костей, она испытывала жалость и грусть. Операционная медсестра убрала со стола ампутированную ногу и обернула ее простыней. Нога, еще недавно ощущавшая тепло песка на пляже, должна была стать пеплом после кремации вместе с другими органами и конечностями, принесенными в жертву ради спасения жизни. Операция вызвала у Кэтрин ощущение депрессии и опустошенности. Когда она, сняв с себя халат и перчатки, вышла наконец из операционной, меньше всего ей хотелось увидеть поджидавшую ее Джейн Риццоли. Она подошла к умывальнику, чтобы смыть с рук запах талька и латекса. — Уже полночь, детектив. Вы вообще когда-нибудь спите? — Наверное, так же, как и вы, — усмехнулась Риццоли. — Мне нужно задать вам несколько вопросов. — Я думала, вы больше не занимаетесь этим делом. — Я никогда его не брошу. Кто бы там что ни говорил. Кэтрин вытерла руки и повернулась к Риццоли. — Вы мне не слишком симпатизируете, не так ли? — Нравитесь вы мне или нет, это сейчас неважно. — Может, я что-то не так сказала? Или сделала? — Послушайте, вы здесь уже закончили на сегодня? — Вы недолюбливаете меня из-за Мура, я угадала? Риццоли заметно посуровела. — Личная жизнь Мура меня не касается. — Но вы ведь не одобряете его выбор. — Он никогда не спрашивал моего мнения. — Ваше мнение написано у вас на лице. Риццоли посмотрела на нее с нескрываемой неприязнью. — Когда-то я восхищалась Муром. Я думала, он настоящий. Полицейский, который никогда не переходит грань. А выходит, он ничуть не лучше других. Но я никак не могу поверить, что все это с ним произошло из-за женщины. Кэтрин сняла с головы шапочку и бросила ее в корзину. — Он понимает, что совершил ошибку, — сказала она и вышла из операционного отделения в коридор. Риццоли последовала за ней. — С каких это пор? — С тех пор как уехал, не сказав ни слова. Я так думаю, что была для него просто временным отступлением от принципов. — А может, это он был для вас отступлением от принципов? Кэтрин стояла в коридоре, с трудом сдерживая слезы. «Я не знаю. Я не знаю, что и думать». — Вы, похоже, оказались в центре вселенной, доктор Корделл. К вам приковано все внимание. И Мура. И Хирурга. Кэтрин гневно уставилась на Риццоли. — Вы думаете, мне все это нужно? Я никогда не напрашивалась на роль жертвы! — Но все равно так получается, верно? Существует какая-то странная связь между вами и Хирургом. Я поначалу не разглядела ее. Мне казалось, он убивал предыдущих жертв, воплощая свои больные фантазии. А теперь я уверена, что все это из-за вас. Он как кот, который убивает птичек и несет их к ногам хозяйки, чтобы продемонстрировать свой талант охотника. Те жертвы были дарами, которые должны были произвести впечатление на вас. Вот почему он убил Нину Пейтон не сразу, а только когда она оказалась в этой больнице под вашей опекой. Прежде всего он хотел, чтобы вы оценили его мастерство. Вы — его навязчивая идея. И я хочу знать, почему. — Но на этот вопрос может ответить только он один. — А у вас нет никаких соображений? — Откуда? Я даже не знаю, кто он. — Он был в вашем доме вместе с Эндрю Капрой. Если только под гипнозом вы сказали правду. — В ту ночь я видела только Эндрю. И он единственный... — Она остановилась. — Может быть, не я его навязчивая идея, детектив. Вы об этом не думали? Может, это Эндрю? Риццоли нахмурилась, озадаченная таким заявлением. Кэтрин вдруг поняла, что попала в точку. Центром вселенной для Хирурга была вовсе не она, а Эндрю Капра. Олицетворение божества, учитель, которому он подражал и которого, возможно, стремился превзойти. Он был для него братом по крови, а Кэтрин его уничтожила. Она подняла взгляд на табло, где высветился вызов, адресованный ей: «Доктор Корделл, в операционную. Доктор Корделл, в операционную». «Господи, оставят меня когда-нибудь в покое?» Она вызвала лифт. — Доктор Корделл! — Мне некогда отвечать на ваши вопросы. Меня ждут пациенты. — Когда у вас будет время? Двери лифта распахнулись, и Кэтрин зашла в кабину — усталый солдат, возвращающийся на передовую. — Мое дежурство только начинается. * * *

Я узнаю их по крови. Я смотрю на ряды пробирок, как смотрят на конфеты в коробке, гадая, какая вкуснее. Наша кровь так же уникальна, как мы сами, а мой наметанный глаз распознает самые разнообразные оттенки красного — от ярко-пурпурного до темно-вишневого. Я знаю, что придает крови цвет — гемоглобин с разной степенью насыщения кислородом. Это всего лишь химия и не более того; правда, такая химия может вызвать шок, навести ужас. Никто не может остаться равнодушным к виду крови. Хотя я и вижу ее каждый день, она не перестает возбуждать меня. Я смотрю на пробирки жадным взором. Они собрались здесь со всего Бостона и его окрестностей, их присылают из врачебных кабинетов и клиник, доставляют из больницы, что находится за соседней дверью. У нас самая большая диагностическая лаборатория в городе. Где бы вы ни оказались в Бостоне, стоит вам только протянуть руку к игле процедурной сестры, знайте, что ваша кровь найдет дорогу сюда. Ко мне. Я придвигаю к себе первый ряд пробирок. На каждой значится имя пациента, имя врача, дата. Рядом — стопка лабораторных предписаний. Я тянусь к ним, начинаю листать, изучая имена. Дойдя до середины, я останавливаюсь. Передо мной предписание для пациентки Карен Соубел, двадцати пяти лет, которая проживает по адресу 7536 Клар-роуд в Бруклине. Белая, не замужем. Все это я узнаю из ее лабораторной формы, где, кстати, указаны и номер ее полиса социального страхования, и место работы, и страховая компания. Врач запросил два анализа крови: на ВИЧ-инфекцию и сифилис. В графе диагноза значится: «Сексуальное насилие». В ряду пробирок я нахожу ту, что содержит кровь Карен Соубел. Она густая и темно-красная, словно кровь раненого животного. Я держу ее в руках и ощущаю тепло; я вижу ее, чувствую эту женщину по имени Карен. Растоптанную и перепуганную. Ожидающую своего часа. Вдруг я слышу голос и с изумлением поднимаю голову. В лабораторию только что зашла Кэтрин Корделл. Она стоит так близко, что я могу протянуть руку и дотронуться до нее. Я удивлен ее появлением здесь, тем более в такой час — между темнотой и рассветом. Редко кто из врачей заходит в наш полуподвальный мир, и ее появление повергает меня в состояние крайнего возбуждения. Увидеть ее здесь — все равно что увидеть Пеерсефону в подземном царстве Аида. Мне интересно, что привело ее сюда. Но вот я вижу в ее руке несколько пробирок с золотистой жидкостью, которые она протягивает лаборанту за соседним столом со словами: «Плевральное излияние» — и понимаю, почему она снизошла до нас. Как и многие врачи она не доверяет особо ценные образцы курьерам и лично относит пробирки в здание лаборатории «Интерпат», соединенное туннелем с клиникой «Пилгрим». Я вижу, как она уходит. Она идет мимо моего стола. Плечи ее поникли, и она еле плетется, словно пробирается сквозь топь. Усталость и флуоресцирующий свет придают ее коже нездоровую бледность. Она исчезает за дверью, так и не узнав, что все это время я наблюдал за ней. Я снова смотрю на пробирку с кровью Карен Соубел, которую все еще держу в руках, и замечаю, что она стала унылой и безжизненной. Добыча, недостойная охотника. Тем более в сравнении с той, что только что прошла мимо. Я до сих пор ощущаю запах Кэтрин. Я захожу в компьютер и набираю имя врача: «К. Корделл». На экране появляется список всех лабораторных анализов, которые она заказала в течение последних суток. Я вижу, что она находится в больнице с десяти вечера. Сейчас половина шестого утра, пятница. Ей предстоит работать еще целый день. А мой рабочий день близится к концу. Когда я выхожу из здания, на часах уже семь утра, и солнце брызжет мне в глаза. С утра уже жарко. Я иду к подземному паркингу, спускаюсь на лифте на пятый уровень и бреду вдоль рядов машин к месту номер 541, где стоит ее автомобиль. Это лимонно-желтый «Мерседес», модель нынешнего года. Она содержит его в идеальной чистоте. Я достаю из кармана брелок с ключами, который храню вот уже две недели, и вставляю один из ключей в замок багажника. Крышка багажника открывается. Я заглядываю внутрь и замечаю рычаг открывания изнутри — великолепная мера предосторожности для маленьких детей, которые могут случайно залезть в багажник. По пандусу ползет чья-то машина. Я быстро закрываю багажник «Мерседеса» и ухожу. Десять кровавых лет шла Троянская война. Девственная кровь Ифигении, пролившаяся на алтарь в Авлиде, помогла греческим судам выйти в море и двинуться на Трою, но их ожидала нескорая победа, ибо боги на Олимпе разделились. На стороне Трои оказались Афродита и Арес, Аполлон и Артемида. На стороне греков стояли Гера, Афина и Посейдон. Победа улыбалась то одной стороне, то другой, как меняет свое направление ветер. Герои убивали героев, погибали сами, и, как говорит поэт Вергилий, земля была залита потоками крови. В конце концов не сила, а хитрость поставила Трою на колени. На рассвете последнего дня осады ее воины пробудились от вида огромного деревянного коня, оказавшегося у ворот города. Когда я думаю о Троянском коне, меня всегда поражает тупость троянских воинов. Неужели, вкатывая этого бегемота в город, они не могли додуматься до того, что там прячется вражеское войско? Зачем вообще они затащили его за ворота? Зачем всю ночь пировали, преждевременно празднуя победу? Мне нравится думать, что я бы никогда не допустил подобной глупости. Возможно, это неприступные стены Трои ввергли их в состояние самоуспокоенности. Раз ворота закрыты, а баррикады надежны, как может прорваться враг? Он стоит там, за стенами. И никому не приходит в голову, что враг, возможно, уже внутри. Совсем рядом. Я размышляю о деревянном коне, размешивая сахар и сливки в кофе. Потом берусь за телефон. — Отделение хирургии, Хелен, — отвечает секретарь. — Могу я сегодня днем прийти на прием к доктору Корделл? — спрашиваю я. — У вас экстренный случай? — Не совсем. У меня какая-то мягкая шишка на спине. Она не болит, но я бы хотел, чтобы врач посмотрела. — Я могу записать вас на прием через две недели. — А сегодня днем никак нельзя? Я могу прийти в самом конце приема. — Мне очень жаль, господин... как ваше имя? — Трой. — Господин Трои, у доктора Корделл все расписано до пяти вечера, а потом она сразу поедет домой. Через две недели — это все, что Я могу вам предложить. — Что ж, не беспокойтесь. Я обращусь к другому врачу. Я повесил трубку. Теперь я знаю, что вскоре после пяти она выйдет из больницы. Она будет усталой и наверняка поедет прямо домой. Сейчас девять утра. Для меня сегодня день ожидания, предвкушения. Десять кровавых лет греки осаждали Трою. Десять лет они упорствовали, бросались на стены врага, и удача то улыбалась им, то отворачивалась по воле богов. Я ждал всего два года, чтобы получить свой приз. Достаточно долгий срок. Глава 21

Секретарь по работе со студентами медицинского факультета университета Эмори внешне была вылитая Дорис Дей — яркая блондинка, с возрастом превратившаяся в знойную южную матрону. В кабинете Уинни Блисс рядом со шкафчиком для студенческой почты уютно расположились и кофейник, и хрустальная вазочка с домашним печеньем — Мур вполне мог себе представить, как измученный учебой студент-медик приходит сюда за утешением. Уинни проработала на этой должности двадцать лет и, поскольку своих детей у нее не было, отдавала всю свою нерастраченную материнскую любовь студентам, которые каждый день являлись в ее кабинет за почтой. Она кормила их печеньем, помогала подыскать комнату, давала советы в делах сердечных и утешала в случае провала на экзаменах. И каждый год в день выпуска она проливала слезы по ста десяти деткам, покидавшим ее навсегда. Все это она рассказывала Муру своим бархатным южным голосом, угощая печеньем и кофе, и он охотно ей верил. Уинни Блисс была на редкость мягкой и заботливой. — Я поначалу не поверила, когда мне позвонили из полиции Саванны два года назад, — сообщила она, грациозно опустившись в кресло. — Я сказала им, что это, должно быть, ошибка. Я видела Эндрю каждый день, он приходил сюда, ко мне, за почтой, и это был самый что ни на есть приятный молодой человек. Вежливый, никогда от него слова грубого не услышишь. Знаете, детектив, я привыкла смотреть людям в глаза, просто чтобы дать понять, что я их вижу. В глазах Эндрю я видела хорошего мальчика. «Лишнее свидетельство того, как легко нас обмануть», — подумал Мур. — За те четыре года, что Капра учился здесь, вы не припоминаете, были ли у него близкие друзья? — спросил Мур. — Вы имеете в виду возлюбленных? — Меня больше интересуют его друзья-мужчины. Я говорил с его прежней домохозяйкой здесь, в Атланте. Она сказала, что к нему иногда заходил молодой человек. Она думала, что он тоже студент-медик. Встав из-за стола, Уинни подошла к шкафу с документами и достала оттуда компьютерную распечатку. — Вот список курса, на котором учился Эндрю. Всего сто десять студентов, из них половина — мужчины. — У него были близкие друзья среди них? Она бегло просмотрела три страницы списка и покачала головой. — Мне очень жаль. Я просто не могу вспомнить никого, с кем он был особенно близок. — Вы хотите сказать, что у него вообще не было друзей? — Нет, я просто не знаю никого из его друзей. — Могу я посмотреть список? Она протянула ему распечатку. Мур просмотрел первую страницу, но, кроме имени Капры, ни одно из имен ему не было знакомо. — А вы знаете, где сейчас живут все эти студенты? — Да. Я обновляю их почтовые адреса для рассылки бюллетеня выпускника. — Кто-нибудь из них проживает в Бостоне или его окрестностях? — Дайте-ка мне проверить. — Она повернулась к компьютеру, и ее пальчики с розовым маникюром весело забегали по клавиатуре. Наивная Уинни Блисс казалась женщиной из другой эпохи, и ему было странно видеть, как она ловко работает с компьютерными файлами. — Вот, есть в Ньютоне, Массачусетс. Это недалеко от Бостона? — Да. — Мур придвинулся ближе к монитору, чувствуя нарастающее волнение. — Как его зовут? — Это не он, а она. Латиша Грин. Чудесная девочка. Она всегда приносила мне огромные пакеты с печеньем. Конечно, это было нечестно с ее стороны, поскольку она знала, что я блюду фигуру, но мне кажется, ей просто нравилось кормить людей. Такая уж натура. — Она была замужем? Был ли у нее бойфренд? — О, у нее потрясающий муж! Я таких великанов больше никогда не встречала! Ростом под два метра и с такой красивой черной кожей. — Черной... — повторил он. — Да. Такая, знаете, шелковистая... Мур вздохнул и вновь обратился к списку. — И вам неизвестен больше никто из однокурсников Капры, кто жил бы поблизости от Бостона? — Нет, если смотреть по моему списку. — Уинни повернулась к нему. — О, похоже, вы разочарованы. — Она произнесла это с такой печалью в голосе, как будто лично была виновата в его неудаче. — Мне сегодня выпадают одни нули, — признался он. — Съешьте конфетку. — Нет, спасибо. — Тоже блюдете фигуру? — Она лукаво посмотрела на него. — Я не сладкоежка. — Тогда вы точно не южанин, детектив. Он не мог удержаться от смеха. Уинни Блисс с ее широко распахнутыми глазами и мягким голосом просто очаровала его, как наверняка очаровывала всех студентов — и юношей, и девушек, — которые заходили к ней в кабинет. Его взгляд скользнул по стене за ее столом, на которой были развешаны групповые фотографии выпускников. — Это студенты медицинского факультета? Она обернулась и посмотрела на стену. — Я вменяю в обязанность своему мужу делать фотографии выпускников. Это непросто, собрать их вместе. Как любит говорить мой муж, студенты — как кошки, которые гуляют сами по себе. Но мне хочется иметь такие фотографии, и я заставляю их всех собираться. Разве они не милые? — А где курс Эндрю? — Я покажу вам альбом. Там и имена указаны. — Уинни встала и подошла к книжному шкафу со стеклянными дверцами. С благоговением она взяла с полки тонкую папку и провела ладонью по обложке, словно смахивая пыль. — Это выпускной курс Эндрю. Здесь фотографии его сокурсников, и здесь же вы найдете названия клиник, где они проходили интернатуру. — Она на мгновение заколебалась, потом протянула ему альбом. — Это мой единственный экземпляр. Поэтому не могли бы вы посмотреть его здесь, не вынося отсюда? — Я устроюсь вон в том углу, чтобы вам не мешать. И все время буду в поле вашего зрения. Договорились? — О, я вовсе не потому, что не доверяю вам! — А зря, — произнес он и подмигнул ей. Она зарделась словно школьница. Он устроился с альбомом в углу в зоне отдыха, возле кофейника и вазы с печеньем. Плюхнувшись в потертое кресло, Мур раскрыл памятный выпускной альбом медицинского факультета Эмори. Пробил полдень, и вереница студентов-первокурсников в белых халатах потянулась в кабинет проверить поступившую почту. Когда же из этих детей вырастают доктора? Он вряд ли доверил бы свое стареющее тело этим юнцам. Он замечал их любопытные взгляды, слышал шепот Уинни Блисс: «Это детектив по расследованию убийств, из Бостона. Да-да, этот неприметный господин в углу». Мур плотнее вжался в кресло и сосредоточился на фотографиях. Рядом с каждой значились фамилия студента, его родной город и название интернатуры, куда он был приглашен. Дойдя до фотографии Капры, он замер. Капра смотрел прямо в объектив — улыбающийся молодой человек с честным и открытым взглядом. Это и повергало Мура в дрожь: хищники бродили среди добычи, не вызывая подозрений. Рядом с фотографией Капры значилось название программы его стажировки. Хирургия, медицинский центр «Риверлэнд», Саванна, Джорджия. Ему стало интересно, кто из его однокурсников был направлен на работу в Саванну, кто еще проживал в этом городе в то время, когда Капра вел охоту на женщин. Он пролистал страницы альбома, вглядываясь в названия клиник, и обнаружил, что еще трое студентов-медиков стажировались в пригородах Саванны. Двое из них были женщины, третий — мужчина-азиат. Еще один тупик. Опустошенный, он откинулся на спинку кресла. Альбом раскрылся у него на коленях, и он увидел фотографию декана медицинского факультета, улыбающегося в объектив. Под снимком было напечатано его напутствие выпускникам: «Исцелить мир». «Сегодня 108 замечательных молодых людей дают священную клятву, завершая свое долгое и трудное путешествие в мир знании-Этой клятве врач, целитель остается верным всю свою жизнь...» Мур выпрямился в кресле и начал снова перечитывать послание декана. «Сегодня 108 замечательных молодых людей...» Он поднялся и подошел к столу Уинни. — Госпожа Блисс! — Да, детектив? — тут же откликнулась она. — Вы сказали, что на первом курсе Эндрю было сто десять студентов. — Мы принимаем каждый год по сто десять человек. — А вот декан в своей речи упоминает только о ста восьми выпускниках. Что случилось с остальными двумя? Уинни печально покачала головой. — Я до сих пор не могу забыть, что случилось с той бедной девочкой. — Что за девочка? — Лора Хатчинсон. Она работала в клинике на Гаити. Это один из наших факультативных курсов. Я слышала, что дороги там, мягко говоря, ужасные. Так вот, грузовик вылетел в кювет и перевернулся. — Выходит, это был несчастный случай... — Она сидела на заднем сиденье. Ее не могли эвакуировать в течение десяти часов. — А еще один студент? — спросил Мур. — Был еще один, который не дошел до последнего курса. Уинни опустила глаза, и он догадался, что ей не очень-то хочется говорить на эту тему. — Госпожа Блисс! — Такое бывает довольно часто, — неохотно проговорила она. — Студент вылетает из института. Мы пытаемся помочь ему наверстать программу, но, понимаете, некоторые на самом деле плохо усваивают материал. — Так этот студент... как его имя? — Уоррен Хойт. — Он бросил учебу? — Да, можно и так сказать. — У него были какие-то проблемы? — Ну... — Она огляделась по сторонам, словно пытаясь найти того, кто мог бы прийти ей на помощь, но рядом никого не было. — Наверное, вам лучше поговорить с одним из его преподавателей, доктором Каном. Он сможет ответить на все ваши вопросы. — А вы не можете? — Здесь скорее... личные мотивы. Доктор Кан вам все расскажет. Мур взглянул на часы. Он рассчитывал сегодня вечером вылететь обратно в Саванну, но, видимо, предстояло задержаться. — Где можно найти доктора Кана? — спросил он. — В анатомичке. Еще из коридора он уловил запах формалина. Мур остановился перед дверью с табличкой АНАТОМИЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ, собираясь с духом. Хотя ему и казалось, что он готов к предстоящему испытанию, зайдя в лабораторию, Мур опешил от увиденного. Все пространство занимали двадцать восемь столов, расставленных в четыре ряда. На столах лежали трупы в разных стадиях разложения. В отличие от трупов, которые Мур привык видеть в лаборатории судебно-медицинской патологии, эти выглядели искусственными. Кожа была натянута словно винил, забальзамированные сосуды окрашены в ярко-голубой или красный цвет. Сегодня студенты занимались головой, отделяя лицевые мышцы. С каждым трупом работало четверо студентов, и в лаборатории стоял гул голосов, зачитывающих вслух тексты из учебников, задающих вопросы, предлагающих советы. Если бы не отвратительные экспонаты на столах, студентов вполне можно было бы принять за заводских рабочих, колдующих над механическими узлами. Молоденькая девушка с любопытством взглянула на Мура — незнакомца в строгом костюме, который забрел в святая святых. — Вы кого-нибудь ищете? — спросила она, нависая со скальпелем над щекой трупа. — Доктора Кана. — Он в другом конце комнаты. Видите того крупного мужчину с белой бородой? — Да, вижу, спасибо. — Он двинулся между рядов, невольно заглядываясь на каждый труп, мимо которого проходил. На женщину с костлявыми конечностями. На чернокожего мужчину с обнаженными крупными мышцами бедра. В конце зала группа студентов внимательно слушала верзилу а-ля Санта-Клаус, который демонстрировал ткани лицевого нерва. — Доктор Кан? — произнес Мур. Мужчина оторвал взгляд от трупа, и от Санта-Клауса не осталось и следа. У профессора были темные глубокие глаза без тени юмора. — Да? — Я — детектив Мур. Меня направила к вам госпожа Блисс. Кан выпрямился, и неожиданно Мур оказался перед человеком-горой. В его огромной руке скальпель казался неуместной хрупкой вещицей. Он отложил инструмент и сорвал с рук перчатки. Когда он отвернулся к умывальнику, Мур увидел, что белые волосы Кана схвачены в конский хвост. — Ну, и зачем я вам понадобился? — спросил Кан, протянув руку за бумажным полотенцем. — У меня есть несколько вопросов, касающихся одного студента-первокурсника, который учился у вас семь лет назад, Уоррена Хойта. Хотя Кан стоял к нему спиной, Мур видел, как застыла над раковиной массивная рука профессора. Наконец Кан оторвал полотенце и молча вытер руки. — Вы его помните? — спросил Мур. — Да. — Хорошо помните? — Он был запоминающимся студентом. — Не хотите рассказать поподробнее? — Не так чтобы очень. — Кан скомкал бумажное полотенце и швырнул в мусорную корзину. — Речь идет об уголовном расследовании, доктор Кан. Несколько студентов уставились на них во все глаза. Слово «уголовное» явно привлекло их внимание. — Пройдемте в мой кабинет, — сказал профессор. Мур последовал за ним в соседнюю комнату. Сквозь стеклянную перегородку хорошо просматривалась лаборатория с ее двадцатью восемью столами. Целая деревня трупов. Кан закрыл дверь и повернулся к нему. — Почему вас интересует Хойт? Он что-то натворил? — Ничего, насколько нам известно. Мне просто нужно знать о его взаимоотношениях с Эндрю Капрой. — Эндрю Капра? — фыркнул Кан. — Наш самый знаменитый выпускник. Теперь медицинские институты будут особенно популярны. Как же, учат психопатов правильно кромсать тела. — Вы считали Капру сумасшедшим? — Я не уверен в том, что существует психиатрический диагноз для таких людей, как Капра. — Хорошо, спрошу иначе: какое у вас о нем было мнение? — Я не замечал никаких отклонений. Эндрю казался мне совершенно нормальным. Такое описание каждый раз повергало Мура в состояние особой тревоги. — А Уоррен Хойт? — Почему вы спрашиваете про Уоррена? — Мне нужно знать, были ли они с Капрой друзьями. Кан задумался. — Не знаю. Я не могу сказать, что делается за стенами этой лаборатории. Меня интересует только то, что происходит здесь. Студенты пытаются впихнуть в свои и без того перегруженные мозги такой объем информации, что не всем удается справиться со стрессом. — Именно это и произошло с Уорреном Хойтом? Поэтому он бросил учебу? Кан повернулся к стеклянной перегородке и уставился на анатомическую лабораторию. — Вы никогда не задумывались, откуда берутся трупы? — Простите? — Откуда они появляются в медицинских институтах? Как получается, что они оказываются на этих столах, со вспоротыми животами? — Я полагаю, некоторые люди завещают свои тела медицинским школам. — Совершенно верно. Каждый из этих трупов когда-то был человеком, принявшим в высшей степени благородное решение. Они завещали нам свои тела. Вместо того чтобы гнить в каком-нибудь гробу из палисандрового дерева, они решили посвятить свои останки полезному делу. На них учатся новые поколения целителей. Без настоящих трупов это было бы невозможно. Студентам необходимо видеть человеческое тело в трех измерениях, во всех вариациях. Им необходимо исследовать со скальпелем в руке ответвления сонной артерии, лицевые мышцы. Да, чему-то можно научиться и на компьютере, но это совсем не то, что самому надрезать кожу. Извлечь тончайший нерв. Для таких операций необходимо настоящее человеческое тело. Нужны люди, обладающие щедрой душой и благородством, готовые подарить самое дорогое, что у них есть, — свои тела. Я считаю, что люди, чьи трупы лежат на этих столах, уникальны. Я глубоко уважаю их и прививаю такое же отношение своим студентам. В этой комнате не хихикают и не отпускают скабрезные шутки. Ребята с благоговением и почтением относятся к мертвым телам. Когда анатомирование заканчивается, останки кремируются с соблюдением положенного ритуала. — Профессор обернулся и посмотрел на Мура. — Так заведено в моей лаборатории. — А какое это имеет отношение к Уоррену Хойту? — спросил Мур. — Самое прямое. — Он поэтому ушел из института? — Да. — Он снова отвернулся к окну. Мур стоял, уставившись в широкую спину профессора, ожидая, пока тот найдет нужные слова. — Препарирование трупа — длительный процесс, — продолжил Кан. — Не все студенты справляются с заданиями в срок, предусмотренный расписанием. Некоторым нужно дополнительное время, чтобы усвоить сложный материал по анатомии человека. Поэтому я разрешаю им приходить в лабораторию в любое время. У каждого из них есть ключ от этого здания, так что они могут работать здесь даже ночью. Некоторые так и делают. — И Уоррен приходил? Последовала пауза. — Да. Жуткое подозрение шевельнулось в голове Мура. Кан подошел к шкафу с документами, выдвинул ящик и принялся рыться в ворохе бумаг. — Это было воскресенье. Я уезжал на уик-энд из города и намеревался вернуться в тот же вечер, чтобы подготовить образец для занятий в понедельник. Знаете, эти дети такие неряхи. Некоторые кромсают трупы так, что работать с ними дальше невозможно. Поэтому я всегда готовлю один хороший экспонат, чтобы продемонстрировать им анатомию тех или иных органов. Мы как раз изучали репродуктивную систему человека, и студенты начали препарировать эти органы. Помню, было поздно, когда я приехал в кампус, наверное, за полночь. Я увидел свет в окнах лаборатории и подумал, что какой-то чересчур усердный студент решил обойти сокурсников. Я зашел в здание. Прошел по коридору. Открыл дверь. — И там был Уоррен Хойт, — догадался Мур. — Да. — Кан наконец нашел то, что искал в ящике. Он вытащил папку и повернулся к Муру. — Когда я увидел, чем он занимается, я... я был вне себя. Я схватил его за рубашку и швырнул прямо на умывальник. Я не церемонился, признаюсь, но я был настолько зол, что не мог сдерживаться. Мне до сих пор не по себе, когда подумаю об этом. — Он сделал глубокий вдох, но даже сейчас, спустя семь лет, ему было трудно успокоиться. — Закончив орать на него, я приволок его сюда, в этот кабинет. Усадил за стол и заставил написать заявление, что с восьми утра следующего дня он уходит из института. Я не стал требовать от него объяснений, но он должен был уйти, иначе я грозился написать докладную о том, чему стал свидетелем. Разумеется, он согласился. У него просто не было выбора. Да и не могу сказать, чтобы он очень расстроился. Вот это меня больше всего поражало в нем — ему все было нипочем. Он ко всему подходил спокойно и рационально. Таков был Уоррен. Очень рационалистичный. Никогда не переживал. Он был словно... — Кан сделал паузу. —...словно робот. — А что вы увидели? Что он делал в лаборатории? Кан протянул Муру папку. — Здесь все написано. Я хранил эти записи на случай возможного судебного иска со стороны Уоррена. Знаете, сегодня студенты могут запросто подать на вас в суд за что угодно. Если бы когда-нибудь Уоррен попытался восстановиться в институте, я бы дал ход этим документам. Мур взял папку. Она была подписана просто: «Уоррен Хойт». Внутри были три страницы машинописного текста. — Группа Уоррена была прикреплена к трупу женщины, — сказал Кан. — Они начали препарирование малого таза, чтобы рассмотреть мочевой пузырь и матку. Органы не подлежали извлечению, их просто нужно было обнажить. В тот воскресный вечер Уоррен пришел в лабораторию, чтобы завершить работу. Но то, что должно было называться бережным препарированием, превратилось в зверское расчленение. Как будто, взяв в руки скальпель, он полностью потерял контроль над собой. Хойт не просто обнажил органы. Он варварски вырезал их из тела. Сначала он отрубил мочевой пузырь и положил его между ног трупа. Потом вырезал матку. Все это он проделал, даже не надевая перчаток, как будто хотел пощупать органы своими руками. В этот момент я и застал его. В одной руке он держал сочащийся орган, а другой рукой... — От отвращения у Кана сорвался голос. То, что не смог произнести Кан, было напечатано на странице, которую как раз читал Мур. И он сам закончил фразу: — Он мастурбировал. Кан прошел к столу и сел в кресло. — Вот почему я не мог допустить, чтобы он получил медицинское образование. Господи, какой же из него получился бы врач? Если он проделывал такое с трупом, что бы он сотворил с живым пациентом? «Я знаю, что. Я видел его работу своими глазами». Мур обратился к третьей странице досье Хойта и прочитал заключительный параграф. «Господин Хойт согласен добровольно покинуть учебное заведение с 8:00 утра завтрашнего дня. Взамен я обещаю хранить конфиденциальность в том, что касается этого инцидента. В связи с повреждением трупа его партнеры по столу номер 19 будут подключены к другим группам для изучения этой стадии препарирования». Партнеры по лаборатории. Мур взглянул на Кана. — Сколько студентов было в группе Хойта? — У каждого стола работают по четыре студена. — И кто были трое других? Кан нахмурился. — Я не помню. Это было семь лет назад. — А вы не храните записи о лабораторных работах? — Нет. — Он сделал паузу. — Но я помню одну девушку из его группы. — Профессор потянулся к компьютеру и вызвал списки своих студентов-первокурсников по годам. На экране появились имена сокурсников Уоррена Хойта. Кану хватило мгновения, чтобы пробежать их глазами, после чего он произнес: — Вот она. Эмили Джонстоун. Я помню ее. — И чем она вам так запомнилась? — поинтересовался Мур. — Ну, во-первых, она была просто прелесть. Милашка вроде Мег Райан. Во-вторых, после того как Уоррен был отчислен из института, она пришла ко мне узнать, почему он ушел. Мне не хотелось называть ей причину. Тогда она сама спросила, не связано ли это с женщинами. Похоже, Уоррен не давал Эмили проходу, и она его здорово побаивалась. Нечего и говорить, что она испытала облегчение после его ухода. — Как вы думаете, она может помнить остальных двух коллег по группе? — Не исключено. — Кан снял телефонную трубку и позвонил в секретариат. — Привет, Уинни. У тебя случайно нет контактного телефона Эмили Джонстоун? — Он взял ручку, записал номер и повесил трубку. — Она работает в частной клинике в Хьюстоне, — сказал он, набирая новый номер. — У них там сейчас одиннадцать, значит, она должна быть на месте... Алло, Эмили? Это голос из твоего прошлого. Доктор Кан из Эмори... Верно, анатомичка. Какая древность, не правда ли? Мур подался вперед, с волнением вслушиваясь в каждое слово. Когда Кан наконец повесил трубку и взглянул на него, Мур прочитал ответ по его глазам. — Она действительно помнит двух других партнеров по анатомичке, — сказал Кан. — Одна из них была женщина по имени Барб Липпман. А другой... — Капра? Кан кивнул. — Четвертым в группе был Эндрю Капра. Глава 22