БЛЕЗ ПАСКАЛЬ 1 страница

1) ЛОГИКА (“догматик”)

2) ЭМОЦИЯ (“актер”)

3) ВОЛЯ (“мещанин”)

4) ФИЗИКА (“лентяй”)

“Да бездна есть во всем: в деяниях, словах...

И темной пропастью была душа Паскаля,” -

писал Бодлер, в общих чертах и по себе, по своей душе, догадываясь о том, что из себя представляла паскалевская психика. Паскаль - трагичнейшая из фигур истории мировой мысли, “паскаль” - трагичнейший из типов психософии.

Подобно “андерсену” (см.) чудовищную мрачность восприятия себя, окружающих, мира придает в “паскале” сочетание 3-й Воли и 4-й Физики. Прежде уже говорилось, что безнадежность восприятия изначала присуща “лентяю”, и если трагизм 4-й Физики оказывается помноженным на ту неприязнь, с какой взирает на себя и мир 3-я Воля, то в результате получается то, что получилось - “Мысли” Паскаля.

“Люди ненавидят друг друга - такова их природа. И пусть они поставят своекорыстие на службу общественному благу, - эти попытки только лицемерие, подделка под милосердие, потому что в основе все равно лежит ненависть… Мы жаждем истины, а находим в себе лишь неуверенность. Мы ищем счастья, а находим лишь горести и смерть. Мы не можем не желать истины и счастья, но не способны ни к твердому знанию, ни к счастью. Это желание оставлено в нашей душе не только, чтобы покарать нас, но и чтобы всечасно напоминать о том, с каких высот мы упали... человек - это сплошное притворство, ложь, лицемерие не только перед другими, но и перед собой. Он не желает слышать правду о себе, избегает говорить ее другим. И эти наклонности, противные разуму и справедливости, глубоко укоренились в его сердце.”

Даже религиозность человека Паскаль объяснял антипатией к себе и другим, и, вполне возможно, что его собственная вера действительно проистекала из этого не самого чистого из источников: “...единственная истинная добродетель - в ненависти к себе (ибо человеческое “я” так своекорыстно, что только ненависти и достойно) и в поисках существа, которое мы любили бы потому, что оно подлинно достойно любви. Но мы не способны любить то, что вне нас, поэтому обратим любовь на Существо, которое не будучи нами, живет во всех нас без исключения. Но в мироздании есть лишь одно такое Существо.”

* * *

Из сказанного не следует, что Паскалю весь человек был ненавистен, совокупно. Есть у людской природы одно свойство, делающее ее достойной уважения, и, конечно же, в соответствии с 1-й Логикой Паскаля, это свойство - разум. Именно интеллект ставит человека над всем во вселенной, выше самой вселенной. ”Человек - всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он - тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не надо всей Вселенной: достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо сознает, что расстается с жизнью и что слабее Вселенной, а она ничего не сознает.

Итак, все наше достоинство - в способности мыслить. Только мысль возносит нас, а не пространство и время, в которых мы - ничто”.

Вместе с тем Паскаль не был бы “мещанином”, т.е. существом изначала чудовищно противоречивым, если бы воспевая разум он одновременно не проклинал его, если бы догматизм органично не уживался в его сознании со скептицизмом. Главный для 3-й Воли тезис о ничтожестве человека колеблет даже твердую веру 1-й Логики в сверхнадежность и всемогущество рационального начала, подталкивает к скептицизму.

Более того, “паскалевская” специфика противоречия между Первой и Третьей функциями, как раз и заключается в том, что величие человека описывается как осознание (1-я Логика) своего ничтожества (3-я Воля). Он пишет: ”Величие человека тем велико, что он осознает свое ничтожество. Дерево свое ничтожество не сознает.

Итак, человек чувствует себя ничтожным, ибо понимает, что он ничтожен; этим-то он и велик”.

* * *

Кроме ироничного взгляда на всякое мудрствование, творчеству Паскаля присущ еще один элемент, так же как бы выводящий его из рядов философской корпорации - это прекрасный литературный язык, которым он излагал свои взгляды. Бог ведает как, но сложилось такое представление, что мудрость непременно должна быть облечена в серые, скучные, уродливые, сермяжные одежды, иначе это не мудрость. Паскаль всем своим творчеством опровергал этот дикий, но повсеместный предрассудок. Его мысли - это “мысли-образы”, его слава - это не только слава “французского Архимеда”, но и слава “французского Данте”. Творчество Паскаля не только умно, но и выразительно, эстетически значимо.

Декартовскую “философию разума” Паскаль дополнил “философией сердца”, как бы дико не звучало такое дополнение для уха интеллектуального ортодокса. Дело в том, что в отличие от Декарта (см. ”платон”) у Паскаля не только Логика, но и Эмоция помещалась Вверху, и стало быть, противопоставлять обе сильнейшие стороны своей натуры, опыт ума и опыт сердца он просто не мог.

Верхнее положение у “паскаля” Логики и Эмоции - функций, преимущественно речевых, делает из представителя данного типа превосходных собеседников. “Паскаль” - вообще “человек-общение”, одновременно и вдумчивый, и глубоко чувствующий, рассудительный и остроумный. В общении ему претит всякая односторонность, универсализм - его стихия. Явно имея в виду себя, Паскаль писал: “ В свете не прослывешь знатоком поэзии, или математики, или любого другого предмета, если не повесишь вывеску “поэт”, “математик” и т.д. Но человек всесторонний не желает никаких вывесок и не делает различия между ремеслом поэта и золотошвея.

К человеку всестороннему не пристает кличка поэта или математика и т.д., он и то и другое и может судить о любом предмете. Но это никому не бросается в глаза. Он легко присоединяется к любой беседе, которую застал, вошедши в дом. Никто не замечает его познаний в той или иной области, пока в них не появляется надобность, но уже тут о нем немедленно вспоминают; точно так же не помнят, что он красноречив, пока не заговорят о красноречии, но стоит заговорить - и все сразу вспоминают, какой он хороший оратор”.

* * *

Как всякий обладатель 4-й Физики Паскаль – буддист. В его “Мыслях” есть один пассаж, который сделал бы честь иному бодхисаттве: “ По натуре мы несчастны всегда и при всех обстоятельствах, ибо когда желания рисуют нам идеал счастья, они сочетают наши нынешние обстоятельства с удовольствиями, нам сейчас недоступными. Но вот мы обрели эти удовольствия, а счастья не прибавилось, потому что изменились обстоятельства, а с ними - и наши желания.”

Будучи “лентяем”, Паскаль отличался редким бескорыстием, с легкостью переносил аскезу, болезни и даже написал “Молитвенное размышление об обращении во благо болезней”. Вот характерный отрывок из этого сочинения: “ Господи... Ты даровал мне здоровье на служение Тебе, а я истратил его для суетных целей. Теперь Ты посылаешь мне болезнь, чтобы исправить меня: не допусти же меня прогневить Тебя моим нетерпением. Я злоупотребил своим здоровьем, и Ты справедливо покарал меня. Помоги мне извлечь должную пользу из Твоего наказания... Если сердце мое было полно привязанности к миру, пока в нем была некоторая сила, уничтожь эту силу для моего спасения и сделай меня неспособным наслаждаться миром.”

Отношение Паскаля к материальному пласту жизни выглядит со стороны милым, не только не опасным, но даже привлекательным чудачеством. Однако из этого не следует, что все “паскали” - бессребреники, филантропы и аскеты. 4-я Физика беспартийна и в своем отношении к миру зависит от окружающих. Поэтому, попади Паскаль вместо монастыря в казарму, очень может быть, корыстолюбие, черствость и жестокость столь же органично вошли бы в его плоть и кровь, как монастырская аскеза и бескорыстие.

* * *

О 3-й Воле Паскаля уже говорилось. Остается добавить, что остро ощущая свою малость, уязвимость, ничтожество, он явственно чувствовал и другие типичные для “мещан” болячки: раздвоенность, заброшенность, эгоизм, тоску, суетность, тщеславие. Паскаль писал: “ Противоречие. - Человек по своей натуре доверчив, недоверчив, робок, отважен.

Описание человека: зависимость, жажда независимости, надобности.

Состояние человека: непостоянство, тоска, тревога.

Тоска. - Все невыносимей для человека покой, не нарушаемый ни страстями, ни делами, ни развлечениями, ни занятиями. Тогда он чувствует свое ничтожность, заброшенность, несовершенство, зависимость, бессилие, пустоту. Из глубины его души сразу выползают беспросветная тоска, печаль, горечь, озлобление, отчаяние.

...Почет - заветная цель человека, он будет всегда неодолимо стремиться к ней, и никакая сила не искоренит из его сердца желания ее достичь.

И даже если человек презирает себе подобных и приравнивает их к животным, все равно, вопреки самому себе, он будет добиваться всеобщего признания и восхищения.”

Хотя Паскаль в “Мыслях” говорит как бы отвлеченно, о неком человеке вообще, на самом деле это - исповедь, и все что сказано в них о высоте и низости людской натуры - плод исключительно личных наблюдений, наблюдений над 1-й Логикой, 2-й Эмоцией, 3-й Волей и 4-й Физикой.

* * *

С внешней стороны “паскаля” можно охарактеризовать следующим образом: худощав, с тонкими, иконописными чертами лица. Взгляд болезненный, уплывающий, задумчивый и печальный. Жест и мимика робки, но выразительны. Речь ярка, интересна, но отличается некоторой нервозностью и раздражением. Одежда небрежна, и в прическе довольно художественного беспорядка. Женщины редко прибегают к макияжу.

ЭПИКУР

1) ФИЗИКА (“собственник”)

2) ЛОГИКА (“ритор”)

3) ЭМОЦИЯ (“сухарь”)

4) ВОЛЯ (“крепостной”)

Несмотря на 3-ю Эмоцию, “эпикуры” вовсе не производят впечатление людей холодных. Они теплы, и по первым ощущениям легко сравниваются с плюшевыми мишками: та же массивность, соединенная с неторопливостью, леностью и мягкостью. Очевидный меркантилизм психологии “эпикура” совсем не отдает скаредностью, но принимает почти чудаческие формы любовного, до копейки продуманного денежного расчета. Робкая полуулыбка часто озаряет по-детски безвременное лицо “эпикура”. Речь тиха, ровна, но последовательна в своем логическом сцеплении, ей одного не хватает - энергетического наполнения, чтобы быть по-настоящему убедительной. И именно по ровной, обдуманной, но нетвердой речи легче всего распознать “эпикура”.

* * *

Относительно Эпикура существует давнее заблуждение, путающее его мировоззрение с мировоззрением Аристиппа (см.), эпикурейство с гедонизмом, т.е. философией, в основу которой положен принцип примата плотских утех над всеми другими. Но на самом деле, поскольку психотипы Эпикура и Аристиппа отличны, то, соответственно, различались и их философии. Судя по всему, заблуждение относительно взглядов Эпикура родилось еще при его жизни, и он должен был публично открещиваться от упреков в гедонизме. Эпикур писал: “...когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, - нет мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждения мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкой, а только трезвое рассуждение”.

Вместе с тем Эпикур не представлял собой и аскета, бродящего в мире чистых абстракций. У него была 1-я Физика, заставляющая с величайшей серьезностью относиться ко всему, что связано с чувственным восприятием. Но так как у Эпикура 1-я Физика сочеталась с 4-й Волей, которая не жаждет самоутверждения, а вместе с ним и крайностей, то и сильная склонность к распутству, чревоугодию и сребролюбию в его психике не находила почвы. Если в чем со всей ясностью и проявляется 1-я Физика Эпикура, так это в грубом материализме его философии. Вот, может быть, один из самых характерных отрывков с изложением основ эпикурейства: “ Всякое ощущение, говорит он, внеразумно и независимо от памяти: ни само по себе, ни от стороннего толчка оно не может себе ничего ни прибавить, ни убавить. Опровергнуть его тоже нельзя... разум не может опровергнуть ощущений, потому что он сам целиком опирается на ощущения; и одно ощущение не может опровергнуть другое, потому что доверяем мы каждому из них. Само существование восприятий служит подтверждением истинности чувств. Ведь мы на самом деле видим, слышим, испытываем боль; отсюда же, отталкиваясь от явного, надобно заключить и о значении того, что не так ясно. Ибо все наши помышления возникают из ощущений в силу их совпадения, соразмерности, подобия или сопоставления, а разум лишь способствует этому. Видения безумцев и спящих тоже истинны, потому что они приводят в движение (чувства), а несуществующее к этому не способно.

...те, кто утверждает, что душа бестелесна, говорят вздор: будь она такова, она не могла бы ни действовать, ни испытывать действие, между тем как мы ясно видим, что оба эти свойства присущи душе... душа состоит из атомов самых гладких и круглых...”

Из высказываний Эпикура со всей очевидностью вытекает, что закоренелый его материализм заходил так далеко, как это только возможно: даже галлюцинации и сны для него истинны, поскольку видимы, а душа состоит из атомов и даже известно каких. Впрочем, такая позиция естественна для 1-й Физики.

Еще любопытнее, что вслед за чувственным восприятием Эпикур ставил разум. И хотя он напрямую выводил интеллект из ощущений и только из них, т.е. отрицал существование чистых абстракций, рационализм очевидно занимал в эпикурействе второе после материализма место. А это явная примета 2-й Логики. О том же говорит и уникальная плодовитость Эпикура (300 свитков), по мнению биографов, превосходящая все, что делалось в золотой век греческой философии.

Замечателен он был и просто как собеседник. Ежедневно в знаменитый сад Эпикура собирались толпы учеников и поклонников, но подобного рода сборища не обременяли философа, а наоборот, доставляли истинное удовольствие. Вообще, для человека, подобно Эпикуру, имеющему процессионные Логику и Эмоцию, функции преимущественно речевые, общение представляет собой главную и никогда ненасыщаемую усладу жизни. Стоит ли удивляться в этой связи, что Эпикур все свое время, свободное от написания книг, посвящал неспешным дружеским беседам в саду, пренебрегая даже плотскими удовольствиями, на которые так богата была Греция его времени.

Указаний на 3-ю Эмоцию Эпикура сохранилось немного, но они есть. Прежде всего это характерная для его писаний сухость, блеклость изложения. Причем, такого рода бесстильность стиля была принципиальна для философа. Описывая подлинного мудреца, таким, каким он его себе представлял, Эпикур замечал, что “красивых речей говорить он не будет”. Там же есть еще одно характерное для 3-й Эмоции замечание:” Мудрец один способен верно судить о поэзии и музыке, хотя сам и не будет писать стихов”.

Эпикур был искренне равнодушен к политике и, даже немного ее побаиваясь, утверждал, что мудрец “не будет заниматься государственными делами”. Впрочем, он не исключал того, что мудрец “будет помогать и правителю, когда придет случай”, но точно “ не станет тираном”. Сам же Эпикур, несмотря на все свое влияние в обществе, старательно избегал всяческих официальных должностей, и в подобной аполитичности при самых благоприятных условиях для занятий политикой и страшной политизированности Афин того времени уже проглядывает 4-я Воля философа. Эпикур знал, что не рожден для власти, для лидерства, и все, предложенное им от себя вождю, правителю, заключалось в некой, не ясной по содержанию “помощи”, не более.

Вообще, пожелание философа ученикам - ” прожить незаметно” свою жизнь, можно считать программным для 4-й Воли.

* * *

Из жизни и философии Эпикура видно, что люди его типа редко оставляют заметный след в мировой истории. И потому, при попытке отыскать других “эпикуров”, да еще в политике, на память пришел лишь один - Георгий Маленков - калиф на час Советского Союза.

О слабохарактерности Маленкова прямо говорили Хрущев и Молотов, а когда такого рода упрек бросается людьми, которые сами крепостью характера не отличаются, речь, очевидно, идет о 4-й Воле. Начал Маленков свою карьеру военным писарем, и, вероятно, так бы остался внизу социальной лестницы, если бы не женился на мелкой, но честолюбивой служащей ЦК компартии. Именно она начала толкать его в спину, заставляя передвигать ноги по ступеням канцелярской карьеры (недаром Эпикур был противником брака!), именно жена устроила его на работу техническим секретарем Оргбюро ЦК партии. На этом месте он зарекомендовал себя толковым бюрократом и был переведен выше, в технические секретари Политбюро. Здесь-то, видимо, Маленков и был замечен Сталиным. Чувствуя родство по 1-й Физике и 2-й Логике и испытывая доверие только к людям с 4-й Волей, людям преданным, покладистым, Сталин уже сам потащил Маленкова по ступеням служебной лестницы.

Как это ни покажется странным, среди политиков, кроме Сталина, Маленкова по достоинству оценили только иностранцы. Вот несколько его иноземных характеристик: “Он умен и осторожен, как дикий кот. Один французский политик, который встречался с Маленковым в период его подъема, говорил мне: “ Он напоминает мне юного Лаваля.” Подобно последнему он соединял в себе острый ум с величайшим самообладанием и осмотрительностью”. “Его русский язык был самым лучшим из тех, что я слышал из уст советских лидеров. Слушать его выступления было удовольствием. Речи Маленкова были хорошо построены и в них видна была логика... Более важно то, что Маленков мыслил, на мой взгляд, в наибольшей по сравнению с другими советскими вождями степени на западный манер. Он по крайней мере разбирался в нашей позиции, и хотя он ее не принимал, но все же, я чувствовал, понимал ее. С другими лидерами, особенно с Хрущевым, не было никаких точек соприкосновения, никакого общего языка..” “Он производит впечатление скрытного, осторожного и болезненного человека, но под складками жирной кожи, казалось бы, должен жить совсем другой человек, живой и умный человек с умными, проницательными черными глазами.”

Перечислять все этапы пути Маленкова к вершине власти нет резона. Секрет его успеха, очевидно, крылся в абсолютной лояльности Сталину. Когда последний организовывал для своего окружения грандиозные пьянки в надежде выявить таким способом тайного врага, Маленков упивался до бесчувствия. Хотя, как выяснилось впоследствии, ненавидел алкоголь, после смерти Сталина сам перестал пить и позакрывал в стране распивочные, породив тем самым печальный обычай пить водку “на троих” в подворотнях.

Звездный час для Маленкова наступил в тот момент, когда умирающий Сталин из всех приближенных одному ему пожал руку. С этого момента почти целый год Маленков стоял во главе государства, пока у Хрущева не освободились руки вытащить бразды правления из слабых маленковских рук. Власть тот отдал практически без сопротивления и, может быть, даже, подобно всякому “эпикуру”, с тайным облегчением, освободившегося от непосильной ноши, человека. Во всяком случае, вернувшись домой после низвержения с Олимпа, он сказал обеспокоенной родне одно: “Все остается по-старому”. Судя по этому высказыванию, Маленков даже не заметил, как из кресла первого лица в государстве, упал в кресло просто министра, событие, которое, будь он мало-мальски честолюбив, конечно же, было бы воспринято трагически. Для Маленкова же действительно все осталось по-прежнему, поскольку на тот, по западным меркам, скромный комфорт, которым располагал он и его родня до свержения, никто не посягал (1-я Физика+4-я Воля).

Заканчивалась государственная карьера Маленкова на посту директора Экибастузской ГРЭС. И вот что примечательно: местный обком как-то объявил ему выговор “за панибратство с рабочими”, что ни покажется для нас удивительным, если вспомнить Эпикура, за ровню державшего себя даже с рабами и пускавшего в свой философский сад всякого, кто ни придет.

СИНТАКСИС ЛЮБВИ

(раздел третий)

ВВЕДЕНИЕ В “СИНТАКСИС ЛЮБВИ”

У Плутарха в “Наставлении супругам” приведен один любопытный старинный анекдот. Звучит от так: “Римлянин, которого друзья упрекали за то, что он развелся с целомудренной, богатой и красивой женой, выставил вперед ногу и сказал им: “На вид этот башмак тоже красив и ничуть не изношен, но никто не знает, где он мне жмет!”

Сходно звучащую байку рассказывали про Куприна. Говорили, что на вопрос, как ему живется спустя полгода после свадьбы, он будто бы отвечал: “Хорошая жена, как разношенный сапог, ее не чувствуешь.”

На первый взгляд, ничто, кроме темы и “обувной” метафоры, оба рассказа не объединяет. Но на самом деле это не так. В обоих рассказах явно и тайно присутствует знак беды. Древний римлянин слишком остро ощущал близость своей супруги, Куприн совсем ее не чувствовал. Но, независимо от степени комфортности ситуации, оба засвидетельствовали в своих высказываниях наличие какого-то изъяна в семейной жизни, пусть и по-разному ощущаемого.

Бог ведает, где и кто заключает за нас браки, но осознанное или бессознательное ощущение неблагополучия в семейной жизни так широко распространено, что очевидным делается одно: они заключаются где угодно, только не на небесах. Гигантский процент брака (извините за невольный каламбур) попросту исключает божественный промысел.

Многим женитьба представляется самым грандиозным в их жизни обманом или самообманом. И самое прискорбное, что по сути так оно и есть. Мы настолько не сведущи в механизмах формирования нашего и чужого внутренних миров, в системе, обуславливающей взаимное притяжение или отторжение, что едва ли не в ста случаях из ста с азартом мчимся на лживый звук охотничьего манка и убеждаемся в своей ошибке обычно лишь тогда, когда оказываемся на линии смертельного выстрела.

В литературных кругах первой половины XIX века любили зубоскалить по поводу брака Белинского. О жене его говорили, что “выходя замуж, она была уже зрелых лет, насквозь болезненная и с нервической дрожью во всем теле. Движения ее были угловаты и лишены всякой грации. Мария Васильевна, следившая за русской журналистикой, привела Белинского в совершенный восторг рассуждениями, вычитанными из его же статей. Повторенный ею урок он принял за проявления собственного развития; он увлекся страстно, как вообще был склонен увлекаться идеалами собственной фантазии...” и женился. Разумеется, даже такой восторженный человек, как Белинский, не мог заблуждаться бесконечно, истина со временем открылась во всей своей страшной наготе и, вполне вероятно, отчасти приблизила преждевременную кончину знаменитого критика.

История женитьбы Белинского, на первый взгляд, выглядит курьезом, но на самом деле курьезно в ней лишь то, что источник заблуждения Белинского лежит на поверхности и виден невооруженным глазом. Чаще причины обмана и самообмана бывают скрыты так глубоко, что остаются тайной не только для сторонних наблюдателей, но и для самих участников брачной драмы.

Перечислить все источники взаимного напряжения нет никакой возможности, поэтому приведу только одно, кажущееся парадоксальным, но верное наблюдение Лабрюйера, согласно которому им может стать даже то, что в обществе принято считать добродетелью. Он писал: “Клеант - благороднейший человек, и женился он на превосходной, очень разумной женщине; каждый из них украшение и гордость любого общества. На свете редко встречаются столь порядочные и учтивые люди, но... завтра они расстаются: у нотариуса уже готов акт о раздельном жительстве. Очевидно, иные достоинства несочетаемы, иные добродетели несовместимы.”

Кроме всего прочего, у Лабрюйера верно указан нерв проблемы - сочетаемость. Благополучие или неблагополучие совместной жизни зиждется не на условных категориях типа: “порок”, “добродетель” и т.п. - а на сочетаемости или несочетаемости суммы психических свойств одного индивидуума с суммой психических свойств другого.

* * *

Однако что же это за “фата моргана” такая, что, суля человеку неземные блаженства в обществе избранника (цы), так жестоко в конце концов обманывает его? В большинстве случаев ответ на этот вопрос будет один: любовь. Любовь - едва ли не всем известное, но неуловимое, бессчетно раз анализируемое и все-таки не дающееся в руки исследователей, чувство. И поскольку тему любви к новым никак не отнесешь, то, думаю, не будет большого греха, если в давний спор о ее природе внесу еще одну маленькую, но свою лепту.

Прежде уже говорилось, что любовь тесно связана с Эмоцией и о приходе ее человек узнает по силе испытываемых и наблюдаемых переживаний. Поэтому “романтик” с его избыточной 1-й Эмоцией как бы рождается влюбчивым и потенциально любимым, тогда как “сухарь” с его язвой по 3-й Эмоции - наоборот, как бы изначала не расположен к влюбчивости и к возбуждению страстей. Таким образом, природа по одной только эмоциональной функции, казалось, автоматически распределяет: кому любить и быть любимым, а кому нет. Все было бы именно так, если бы Эмоция являлась по-настоящему автономным и исключительным источником такого сложного чувства, как любовь. На самом деле, ощущаемое и наблюдаемое бурление чувств не существо, а производное от любви.

Подлинная суть любви - это надежда или, лучше сказать, иллюзия, рождающаяся в подсознании изначала ущербного индивидуума, будто наконец обретен человек, в паре с которым возможно достижение отсутствующих прежде, но страстно желанных цельности, полноты бытия. Вспомним платоновский миф об андрогинах. Согласно ему, первые люди были двуполыми существами (андрогинами), но боги разрубили их, и с тех пор каждая из отрубленных половин ищет утраченную, другую, слившись с которой, она вновь могла бы стать полноценным существом, неуязвимым, самодостаточным, гармоничным.

Собственно, миф об андрогинах - единственно верное образное выражение существа любви. Надежда искривленного индивидуума, что нашлась половинка, способная в точности заполнить все изломы его существа, стимулирует эмоциональные выбросы, плодит иллюзии скорого достижения “счастья”, т.е. достижения цельности, полноты, гармонии и даже объективности восприятия мира. Ведь как верно писал Гоголь: “У всякого есть что-то, чего нет у другого; у всякого чувствительней не та нерва, чем у другого, и только дружный размен и взаимная помощь могут дать возможность всем увидеть с равной ясностью и со всех сторон предмет.”

* * *

Говоря о том, что любовь - производное от надежды изначала ущербного индивидуума заполнить другим существом “щербину”, излом своей натуры, достигая тем цельности и неуязвимости, нельзя пройти мимо проблемы существа той “щербины”, что гонит одного человека к другому.

Если взглянуть на дело через призму психософии, то станет очевидным, что Первая функция, избыточная и результативная, ни в дополнении, ни в партнере не нуждается.

Иные запросы у Второй функции. Она испытывает потребность в партнере, но не от скудности; просто процесс ей дороже результата, а полнокровного процесса без партнера не бывает. Вторая не любит, а жалеет. Но не даром на Руси в старину слово “жалеть” было почти синонимом слова “любить”. Есть какая-то притягательная, непонятно откуда берущаяся сила в слабости, и сладость в жалении тоже есть. Поэтому можно сказать, что пусть не к любви, так к жалости Вторая функция очень склонна, хотя к горячечной страсти не расположена никак, и чувство, которое она обычно испытывает к партнеру, трудно характеризовать как любовь.

Остается Третья функция. И вот здесь в своих поисках мы должны остановиться. Третья отвечает всем необходимым условиям: она процессионна и потому заинтересована в наличии партнера и она же ущербна, ранима и потому нуждается в дополнении, развитии и защите. Именно Третья функция, какова бы она ни была: Эмоция, Логика, Физика или Воля - склонна более других стимулировать поиск пары. Короче, не станем далее хитрить и сразу признаемся, что единственной в буквальном смысле слова эрогенной функцией является Третья. Только она, по слабости своей и уязвимости, способна горячить кровь, плодить иллюзии, делать желанным и радостным самообман.

* * *

“Любовь” - это особое состояние эйфории, вызванное иллюзией обрести “счастье” в паре с субъектом, достаточно наделенным теми психическими свойствами, в которых ощущается недостаток.

Однако здесь я сразу должен огорчить читателя: существо любви лучше характеризовать не как надежду, а как иллюзию именно потому, что чаяния влюбленного либо не сбываются вообще, либо сбываются тогда, когда сами чаяния, а вместе с ними и эйфория давно испарились. “Любовь исчезает, когда перестает надеяться или бояться”, - говаривал Ларошфуко. И был прав. Эйфория умирает вместе со смертью радужных ожиданий и страхов, с ними связанных.

Если припомнить свой нерадостный опыт, полистать специальную и художественную литературу, то можно даже назвать временной промежуток, отводимый жизнью на “любовь”, т.е. на эйфорию. И специалисты, и просто бывалые люди, не знаю почему, но едва ли не поголовно называют одну цифру - 3 года (достаточно вспомнить “Три года” Чехова)

.Интересно отметить, что эти исключительно субъективные наблюдения по части трехлетнего срока недавно получили экспериментальное научное подтверждение. Американские эндокринологи выдвинули гипотезу, что стимулятором любовного возбуждения является специальный гормон, названный “РЕА”, именно этот гормон превращает влюбленных в амурных наркоманов и фетишистов. Но так как со временем происходит привыкание рецепторов мозга к “РЕА”, а ресурсов для увеличения дозы нет, то через 2-4 года гормон теряет свою силу. Нашлось и биологическое объяснение этого феномена, как выработанного эволюцией средства удержания родителей вместе на самую трудную и опасную для ребенка пору - первых 2-4 года.