Первая Вторая Третья Четвертая 7 страница

Суть в том, что Ахматова была не просто “акыном” по 2-й Эмоции, но по 1-й Воле “царственным акыном”, для которого не все дозволено в поэзии, но лишь то, что не роняет достоинства, не колет самолюбия автора и вообще восходит к иерархической приподнятой системе тем и образов, ставящей поэта в исключительное положение над толпой. Принцип умолчания “царственного акынизма” точно изложен у Пушкина в “Борисе Годунове”, когда царь Борис, наставляя сына, говорит:

“Будь молчалив, не должен царский голос

На воздухе теряться по-пустому;

Как звон святой, он должен лишь вещать

Велику скорбь или великий праздник”.

Этот принцип был очень близок Ахматовой, недаром она сама в стихах называла слово “царственным”. И малый объем ее наследия, кажется, подтверждает предположение о сугубо элитарном подходе поэта к творчеству. А заодно, на первый взгляд, подтверждает и прежде высказанную мысль, что 1-я Воля своими аристократическими замашками отменяет процессионность и многогранность Второй функции (в данном случае 2-й Эмоции).

Все так, и все не так. Одна женщина, спавшая некоторое время в одной комнате с Ахматовой рассказывала, что “первые ночи она не могла заснуть, потому что Анна Андреевна во сне все время не то что-то бормотала, не то пела. Слов нельзя было различить - только ритм, совершенно определенный и настойчивый: “Казалось, она вся гудит, как улей””. Поразительное свидетельство, не правда ли? Изнасилованная ахматовской 1-й Волей в период бодрствования, 2-я Эмоция все равно прорывается в период беспамятства и проделывает положенную ей “акыническую” работу поэтического оформления всего пережитого за день, без деления на достойное и недостойное, низкое и высокое. Гудящая по ночам, как улей Ахматова - идеальный образ для воплощения мысли о неистребимости в человеке процессионного начала, как бы его ни попирала избыточная 1-я Воля.

Однако и временное расслабление во сне не в состоянии компенсировать “царю” муки дневного самоистязания и снять общий трагический фон жизни. Как точно было сказано другим поэтом:

“Покой и тишь во мне

Я волей круг свой сузил...

Но плачу я во сне,

Когда слабеет узел.”

* * *

Еще один трагический мотив жизни “царя” заключен в его волюнтаристском лозунге “Если захотеть, то все получится!” Трагизм тут заключен в самой нереалистичности лозунга, заведомом отказе от компромисса со средой, природой, миром, обществом, чужими волями и желаниями. “Если захотеть, то все получится!” – кричит 1-я Воля, писая против ветра, но брызги летят вовсе не туда, куда хочет Воля, а туда, куда дует ветер. И с этим скорбным разладом между жизненным, совершенно органичным лозунгом и средой обитания “царь” ничего поделать не может.

* * *

Ничто так не живит 1-ю Волю как власть. Кальвин, с юности не вылезавший из тяжелейших болезней, без всякого кокетства писавший в письмах “моя жизнь подобна непрерывному умиранию!” захватив власть в Женеве, жил, жил, жил, хороня близких и соратников. Железными обручами Воли сжав разваливающийся организм, Кальвин, вдохновленный той властью, какой имел над согражданами, нечеловеческим усилием жил и работал так, что даже богатая Кальвинистская церковь до сих пор не в состоянии издать полное собрание его сочинений, так оно огромно.

1-я Воля любит власть, любит чистой, лишенной посторонних примесей любовью. Власть для нее не средство достижения богатства или реализации давних задумок, а цель, ценная сама по себе. Один из биографов Черчилля писал, что “если бы в то время Черчилля и Ллойд Джорджа спросили, зачем они пошли в парламент, то, будь они искренни, они бы ответили: “Чтобы стать министрами.” А зачем стать министрами? Оба с уверенностью могли бы сказать: “Для того чтобы стать премьер-министром.” А зачем? Черчилль на этот вопрос ответил бы: “Для того, чтобы быть премьер-министром.”

Жизненное кредо 1-й Воли идеально изложил один герой повести Тургенева “Первая любовь”. Привожу отрывок на данную тему полностью, настолько он выразителен и лапидарен, что добавить к нему практически нечего: “ “Сам бери, что можешь, а в руки не давайся; самому себе принадлежать – в этом вся штука жизни”, сказал он мне однажды. В другой раз я в качестве молодого демократа пустился в его присутствии рассуждать о свободе…

-“Свобода,” – повторил он, -“а знаешь ли ты, что может человеку дать свобода?”

-“Что?”

-“ Воля, собственная воля, и власть она даст, которая лучше свободы. Умей хотеть – и будешь свободным, и командовать будешь”.

Непоколебимая уверенность “царя” в своем праве на власть - сила и одновременно его ахиллесова пята. Дело в том, что судьба нередко при жизни лишает “царя” трона, и именно такого удара часто не выдерживает железная, но хрупкая 1-ая Воля. Один из современников того же Черчилля, посетив его, только что лишившегося министерского портфеля, писал: “До чего странные настроения бывали у него. Когда он на подъеме, у него полная самоуверенность, когда он внизу, он впадает в глубокую депрессию.” По счастью, молодой организм тогдашнего Черчилля выдержал удар. Но бывало и иначе, когда утрата власти и смерть оказывались соединенными знаком равенства. Вопреки мощи 2-й Физики, как свечи, сгорели Твардовский и Наполеон, первый после увольнения с поста главного редактора “Нового мира”, второй - после окончательной потери империи.

1-я Воля слишком крепка, поэтому гибкостью не отличается и очень хрупка. Интересно, что проблема хрупкости 1-й Воли всерьез интересовала Софокла в период написания “Антигоны”, и вот к каким выводам он пришел: “… слишком непреклонный нрав

Скорей всего сдается. Самый крепкий,

Каленный на огне булат скорее

Бывает переломлен и разбит…

И самым мудрым людям не зазорно

Внимать другим и быть упорным в меру.

Ты знаешь: дерева при зимних ливнях,

Склоняясь долу, сохраняют ветви,

Упорные же вырваны с корнями.