Зелёная радуга

Выйдя наружу, Эврих немедленно задрал голову, придирчиво осматривая пещерный свод. Каменный купол действительно напоминал дно гигантской опрокинутой корзины: его покрывал сплошной плетень, красивый, крепкий и частый. Аррант поискал глазами дыру на месте выпавшего обломка, но не нашёл. Он только застонал про себя, когда молодые воины пригласили их с Волкодавом в самую глубину, и начал оглядываться по сторонам, силясь запомнить дорогу.

Итигулы редко занимались строительством. Постоянно воюющее племя не увеличивалось в числе, так что последние сто лет стены и крыши возводились разве что взамен рухнувших. Строили из обломков местного камня, скрепляя его извёсткой, замешенной на сыворотке и яйце. Самые же старинные жилища, заселённые ещё до Последней войны, были целиком вырублены в скалах, благо те охотно уступали резцу. Надо ли говорить, что такие дома считались наиболее почётными и подходящими для лучших людей, слишком именитых, чтобы ночевать под кровом общинного дома? Когда арранта и венна препроводили под назначенный для них кров, знакомый с обычаями итигулов сразу сказал бы – этих гостей принимали воистину по‑царски. Ради того, чтобы они могли несколько ночей вкушать старинное гостеприимство, из жилища, высеченного в цельном утёсе, спешно перебралась к общему очагу семья старшего сына вождя.

– Двести лет ни один шан не переступал праотеческого порога! – сказал усатый итигул, втаскивая за связанные руки спотыкающуюся Раг. – Гордись, нечестивица, ради прихоти гостей ты изведала великую честь!

Шанка встала у стены, держась по возможности прямо и не позволяя себе хотя бы опереться о камень, завешенный толстым ковром. Лишь медленно обвела взглядом жильё, вытесанное, быть может, руками её собственных предков. Очаг в северном углу и потрескавшаяся от времени кожаная труба, сквозь которую в отверстие высоко на стене уходил дым. Деревянные сундуки, по крышкам которых были напоказ выложены тончайшие шерстяные ткани, слава итигульских мастериц, и с гордостью расставлены дорогие покупные предметы вроде сосуда от водяных часов, по неосведомлённости превращённого в кубок… Крюк для люльки, пухлые войлоки и ковры, укрывшие плоть скалы… и груды подушек, на которые Эврих – важный странствующий мудрец – сейчас же улёгся. Итигулы вышли наружу, продолжая на ходу отпускать шуточки о странных жителях равнин, коим милы раздутые бурдюки с дерьмом, по недоразумению схожие с женщинами. Волкодав закрыл за горцами дверь. Она, кстати, была из толстого дерева, укреплённого железными полосами. Такая дверь остановит и холод, и дикого зверя, и врага, рвущегося в жильё. И никакой нечисти не даст ходу вовнутрь. Хорошая дверь.

Эврих начал было подниматься с подушек, но Волкодав вскинул руку, и аррант замер на месте. Венн слушал удалявшиеся шаги. Эврих тоже прислушался, но ничего не различил, кроме тяжёлого дыхания Раг. Были вещи, в которых с Волкодавом ему не равняться. Он это понял давно.

– Ушли, – сказал наконец венн.

Эврих подхватился с уютного ложа, словно оно его жгло:

– Стража есть?…

– Нету никакой стражи. И замка нет… – проворчал Волкодав и обернулся к женщине: – Приляг, госпожа… Больше никто не обидит.

Раг до того не ждала ничего подобного, что сначала просто не услышала этих слов. А может, и услышала, но не поняла. Она попыталась ударить Эвриха, когда тот стал распутывать верёвку у неё на руках.

– Успокойся, госпожа, мы тебе не враги, – терпеливо повторил аррант и под локти усадил женщину туда, где только что возлежал сам. – Ты немного отдохнёшь, и мы вместе подумаем, как нам отсюда выбраться…

Волкодав принёс Раг меховое одеяло, потом подвесил над очагом маленький котелок. Шанка не стала сопротивляться, когда Эврих снова взял её руки и начал бережно растирать синие борозды на запястьях. Она пристально, испытующе смотрела на двоих мужчин, неизвестно с чего вздумавших о ней позаботиться. Она не спешила поверить, что ей предлагают спасение и что это спасение в самом деле возможно. Не иначе, проклятые кворры выдумали ещё способ сломить её дух. Или их гости настолько глупы, что вправду решились пойти против воли хозяев?… Когда Волкодав принёс горячую чашку, пахнувшую пряным листом, Раг смогла сама взять её и поднести ко рту.

– Вы добрые люди, чужеземцы, но неразумные, – неожиданно проговорила она. Голос у неё оказался низким, с заметной хрипотцой. – Дайте мне нож, потом вы скажете им, что я украла его. Вы гости, вас за это, может, прогонят, но убить не убьют…

Эврих ободряюще улыбнулся:

– Не хорони себя раньше времени, почтенная. Себя и своё дитя. Скоро все итигулы напьются, и мы попробуем убежать…

Раг покачала головой. У неё были тёмные волосы, и Эврих заметил, что в них уже порядочно седины.

– Ты ничего не понимаешь, – сказала она. – Ты назвался учёным, чужеземец, но ты не знаешь кворров. Ты думаешь, почему они так беспечно напиваются на пиру? Даже если вся деревня свалится с ног, останутся белые духи, приносящие смерть, и ничто на свете не притупит их бдительности. Они загрызли столько наших лазутчиков, что я уже и не знаю, желать ли, чтобы мой брат Лагим послал воинов… Если меня не подводит чутьё и ты достоин остаться в памяти шанов – дай нож!

Волкодав тем временем приоткрыл дверь, выглядывая наружу. Оттуда сейчас же раздалось поскуливание, и в щель просунулись две белые морды. Влажные пуговки носов так и работали, вбирая запахи дома и людей, сидевших внутри.

– Зачем кворрам стража? – усмехнулась Раг. – Сюда и так никто не войдёт… И никто не выйдет отсюда…

Волкодав открыл дверь пошире. Восемь лап немедленно переступили порог, два белых зверя подняли головы, вопросительно глядя на своего Вожака, потом направились к Раг. Ей потребовалось всё её мужество, чтобы не шарахнуться прочь.

– Как вышло, что тебя захватили в плен, почтенная госпожа? – спросил Эврих. Он смотрел на её живот, казавшийся ещё больше из‑за толстого одеяла. – Прости моё любопытство, но тебе, как мне кажется, недолго осталось носить бремя… В моей стране женщины, ощутившие приближение срока, стараются не уходить из дома одни, а родня загодя посылает за лекарем! Неужели домашние дела вынудили тебя идти куда‑то одну? Или твои защитники не смогли тебя отстоять?…

Раг с усилием отвела глаза от улёгшихся псов. Глаза, как и волосы, у неё были тёмные – по мнению «истинных», это свидетельствовало об утраченной чистоте крови. Вроде того, как если бы щенок утавегу родился с рыжими пятнами на боках. Зачем такому жить и ещё больше портить породу?

Раг сказала:

– В твоей стране женщины перестали быть женщинами и забыли, чем они отличаются от мужчин. Я удалилась из деревни и воздвигла себе родильную перекладину, но выбрала неудачное место. Кворры заметили палатку и захватили меня.

Эврих, движимый любопытством бытописателя, осведомился:

– Скажи, почтенная, женщины ваших врагов тоже так поступают? Я имею в виду, уходят испускать рождение в одиночку, невзирая на опасность от неприятелей, холода и диких зверей?

Раг шевельнулась под одеялом, тёмные глаза блеснули в полутьме.

– Женщины кворров годятся только на то, чтобы давать грудь щенкам демонов, которых они называют собаками. Почему ты не позволяешь мне умереть от собственной руки, чужеземец? Ты хочешь, чтобы завтра меня бросили на растерзание вот этим собакам? Или сожгли на костре?…

Эврих опустился на колени у её изголовья, приложил ладони к вискам, шершавым от засохшего пота.

– Спи, – сказал он, глядя в расширенные зрачки Раг. – Отдохни, пока можно.

Учение у Тилорна не прошло бесследно: целительное внушение неплохо давалось арранту. Он сосредоточился и почему‑то сразу вспомнил Сигину. Деревенская сумасшедшая словно бы возникла подле него и неосязаемо склонилась над Раг, навевая ей сон. Пленница удивлённо посмотрела сперва на Эвриха, потом на пустое место с ним рядом, не в силах понять, откуда вдруг такое чувство покоя и неподвластной разуму внутренней уверенности, что всё будет хорошо. Она моргнула несколько раз и смежила ресницы. Пока Эврих поднимался с колен, ощущение присутствия рассеялось без следа.

– А ты вправду умный… – сказал Волкодав, когда аррант подошёл к нему. – У меня бы не вышло… вот так оттуда её увести…

До сих пор он, право, гораздо охотнее тыкал учёного носом в его многочисленные упущения. Вроде недостаточного усердия в воинском деле.

Эврих вдруг необыкновенно смутился и ответил:

– Теперь ещё бы устроить, чтоб не зря это у нас получилось.

Волкодав довольно долго молчал и наконец проговорил:

– Места тут… странные… Гора эта, где души танцуют… Не надо человеку в горах жить! Мне уже мерещится что‑то… Вот сейчас дверь откроется, и Сигина войдёт…

Ночь стояла звёздная и тихая. Было слышно, как постепенно пошли на убыль в общинном доме песни и шум. Ещё немного, и деревня останется на попечении одних утавегу. Эврих осторожно разбудил Раг:

– Вставай, госпожа моя, надо выбираться отсюда.

Ей, судя по всему, снилось что‑то очень хорошее. Когда он тронул её за плечо, она даже улыбнулась во сне, и лицо, не особенно юное и вдобавок обезображенное беременностью, на мгновение стало по‑девичьи красивым и светлым. Потом она открыла глаза, вспомнила, где находится, и вздрогнула, сжавшись, а обветренное лицо снова сделалось непроницаемым и суровым, и ранние морщины возникли в углах губ.

– Вставай, госпожа, будем выбираться, – повторил Эврих.

Женщина тяжело завозилась, откидывая одеяло и косясь на тёплую одежду, которую аррант успел позаимствовать из сундуков.

– Ты ничего не смыслишь в нашей жизни, чужеземец, – пробормотала она. – И совсем не ценишь свою. Тебе хочется висеть на колу, проклиная звезду, под который был зачат? Или стоять пригвождённым и смотреть на мальчишек с луками, выбирающих места на твоём теле?…

– Одевайся, госпожа, – сказал Эврих.

Раг натянула через голову пушистое вязаное одеяние:

– Мне снилась моя мать. Её плоть давно укрыта землёй, а душа веселится среди заповедных снегов Харан Киира. Разве ты не знаешь, к чему снятся умершие? Тебе тоже хочется туда, где нет времени?

Эврих спросил:

– Твоя почтенная матушка, она что, звала тебя за собой?

Раг несколько удивилась:

– Она ласкала меня… гладила по голове…

– Ну вот видишь, – сказал аррант. – Она тоже пыталась ободрить тебя, а ты никак не поверишь.

При всей необыкновенной стойкости Раг идти она, как скоро выяснилось, была почти не способна. Все силы ушли на то, чтобы не дать кворрам возможности потешиться её беспомощностью. Эврих почти нёс пленницу, обхватив поперёк тела и закинув одну её руку себе на плечо. Маленькая женщина оказалась удивительно тяжёлой. И с каждым шагом становилась всё тяжелей. Эврих поневоле вспоминал собственные слова, со смехом произнесённые на пиру, – о телохранителе, не желающем таскать поклажу. Кто же знал, что легкомысленному – лишь бы отвязаться от собеседника‑итигула! – высказыванию предстояло оправдаться так скоро? Он не только поддерживал Раг, но и нёс оба заплечных мешка, Волкодавов и свой собственный. Если побег всё‑таки обнаружат, придётся их бросить. Эврих загодя подумал об этом и переложил деньги и драгоценные «Дополнения» в отдельную сумку. Рукопись он устроил на самом дне. Он не первый раз путешествовал по горам и знал, что бывают мгновения, когда лишним грузом оказывается даже серебро. Возможно ли подобное по отношению к книге? Эврих только усмехался про себя. Скоро выясним…

Жаль было, что он так и не успел расспросить «истинных» итигулов о затерянном храме древних Богов. Может, шаны что‑нибудь знают? Или всё забыли в плену?…

Под каменным кровом, прятавшим деревню от непогод и вражьего глаза, царила почти кромешная темнота, лишь впереди лучились колючие огоньки звёзд. Молодой аррант всё посматривал на них, ощупью пробираясь вдоль шершавой стены. Иные миры, по которым некогда странствовал Тилорн!… Собираясь в путешествие за таинственной штуковиной из разбитого звёздного корабля, Эврих лелеял нечестивую мысль самому когда‑нибудь отправиться в иномирье вместе с Тилорном. Звёзды ещё никогда не казались ему такими далёкими и недостижимыми, как теперь…

Он не видел и не слышал Волкодава, кравшегося впереди. Просто из темноты время от времени протягивалась рука и принуждала их с Раг сворачивать в нужную сторону. Либо не дыша врастать в стену, чтобы разминуться с итигулами, пробиравшимися к отхожему месту. Что же касается утавегу, то не ошибся мудрец Тагиол Аррский, первым сказавший: человека можно приучить ко всему. Мало‑помалу Эврих совсем перестал обращать внимание на громадных белых псов, возникавших, точно из воздуха, в каждом закоулке деревни. И даже Раг перестала вздрагивать, когда очередной «белый дух» тыкался холодным носом ей в руку. Иногда Эврих спохватывался и принимался гадать, так ли добродушно будет это зверьё, когда настанет время лезть через стену. Волкодав определённо имел над утавегу какую‑то власть. Но вот сколь далеко она простиралась?…

Самое удивительное, что особого страха аррант не испытывал. Хотя умом понимал, что в случае неудачи живым в плен лучше не попадать. Он словно бы пережил весь причитавшийся ему страх ещё в пиршественном чертоге, пока решал, надо ли вмешиваться в чужую вражду, а потом, сделав выбор, подыскивал для итигульского предводителя достаточно убедительные слова. Теперь настала пора действовать, и жаркий ток крови смыл боязнь почти без остатка. Эврих только старался потише ступать и, следя за тем, как постепенно разрастался впереди ломоть звёздного неба, пытался вычислить, скоро ли стена. Конечно, деревенское забрало выросло перед ним совсем неожиданно. Как раз когда он отвлёкся, поудобнее перехватывая никнувшую Раг.

– Как ты?… – спросил он шёпотом. Женщина не ответила. Она тяжело дышала сквозь зубы, еле слышно постанывая, а потом судорожно вздрогнула всем телом, и Эврих мгновенно облился потом: как бы срок, о котором они рассуждали в доме сына вождя, не истёк прямо сейчас!… Он тут же начал мысленно рыться в содержимом мешков, прикидывая, хватит ли запасных рубах на пелёнки и тряпки… и наткнулся на Волкодава, стоявшего под стеной. Вокруг в темноте угадывалось не меньше десятка белёсых расплывчатых пятен. Свита, достойная Вожака.

Венн перенял у Эвриха женщину, помог спустить наземь мешки и прошипел в ухо:

– Лезь!

Стена в этом месте была намного выше человеческого роста. Эврих вытянул руки и приподнялся на цыпочки, но края нащупать не смог. Волкодав подставил ему сперва колено, потом сцепленные руки и наконец плечо. Голова арранта возвысилась над стеной, он сумел опереться локтем и, подтягиваясь, подумал: как же сами‑то итигулы собираются в случае чего сюда карабкаться и стрелять? А если не собираются – что там, на той стороне? Отвесный обрыв, который сам по себе защита, не нужно и воинов?… Эврих успел мысленно вознести краткую, но очень прочувствованную молитву, согласно которой Боги Небесной Горы ни в коем случае не должны были допустить подобного невезения… Сумка с рукописью и деньгами свесилась набок и мешала ему. Обдирая живот, он всё‑таки навалился на каменный край и заглянул на ту сторону.

Там всё было словно в предсказаниях зиронских оракулов. То есть как хочешь, так и понимай. Глаза Эвриха давно освоились с темнотой, насколько это было возможно для обычного зрения, но разглядеть нечто определённое в тени нависшей горы… ну хоть плачь. Он решил сообщить об этом Волкодаву, распластался по кромке стены и свесил голову внутрь. Венн смотрел на него снизу, и его глаза отчётливо светились точно такими же огоньками, как и у зверей, молчаливым полукругом сидевших поодаль. Эвриху сразу расхотелось что‑либо говорить. Он молча поймал подброшенный венном мешок, оказавшийся его собственным, вытащил моток верёвки, продел один конец под лямку и стал опускать мешок за стену. Когда шнур обмяк, он высвободил его и торопливо поймал вторую заплечную сумку. Потом пришлось опять ложиться животом и свешиваться внутрь уже как следует, потому что Волкодав поднял на руки Раг, и та с неожиданной силой вцепилась в протянутые навстречу ладони, шаркая по стене башмачками в поисках опоры. Эврих выволок её наверх, удивляясь про себя собственному проворству. Пока он переводил дух, Волкодав присоединился к нему на стене – очень тихо и неизвестно каким способом. И, почти не задерживаясь, соскочил наружу. Уж верно, он видел, куда прыгает. Эврих снова увидел, как светятся у него глаза. Он снова прижался к шершавой поверхности камня, ощущая исцарапанной кожей все выпуклости и углы, и свесил ноги внутрь, уравновешивая тяжесть Раг, медленно спускавшейся на руки Волкодаву. Мелькнула мысль: вот сейчас подоспеют разгневанные итигулы и схватят за сапоги. Или утавегу, потеряв из виду своего приятеля венна, очнутся и примутся бросаться на стену, будоража деревню яростным лаем… Ничего этого не произошло. Раг вдруг тихо ахнула и выпустила его руки. Её запястья выскользнули из пальцев арранта, и тот успел смертельно перепугаться: разбилась!… – но снизу долетел негромкий голос Волкодава, и Эврих, испытав величайшее облегчение, соскочил в темноту следом за спутниками.

Облегчение немедленно сменилось приступом страха, ибо, уже падая вниз, он сообразил, что летит неизвестно куда… всё длилось мгновение. Под ногами хрустнули камешки, неожиданное столкновение с землёй сложило Эвриха втрое, он ударился подбородком о собственное колено, но, впрочем, даже не прикусил языка. И выпрямился, осознавая, что невозможное всё‑таки удалось. Они выбрались из деревни. И там до сих пор никто не поднял тревоги.

– А‑оу‑у‑у‑ау‑у‑а, – сдержанно долетело из‑за стены. Это утавегу желали им доброй дороги и печалились, что пришлось так скоро проститься с Вожаком. Эврих невольно поискал глазами Волкодава. Звёздный свет позволил ему рассмотреть, как тот поднял голову, оглядываясь на стену. В третий раз Эврих заметил в его глазах нечеловеческие огоньки и внутренне сжался, почти уверенный, что венн вот сейчас ответит псам на их языке. Но Волкодав промолчал.

– Ну скажи что‑нибудь!… – взмолился молодой аррант, карабкаясь следом за своим спутником по крутой узкой тропе. – Как в деревню пришли, ты точно говорить разучился! Что с тобой происходит?…

Он снова тащил оба заплечных мешка. И мысль о лишнем грузе, который давно пора было бросить, не единожды посещала его. И не казалась крамольной. Из‑за двойной тяжести Эврих начал взмокать уже через сотню шагов и, остановившись, торопливо стащил тёплую куртку. Теперь телу было хорошо и прохладно, зато начали мёрзнуть руки. Особенно кисти. Когда он хватался за камни, то чувствовал, что пальцы утратили гибкость.

Волкодав нёс на руках Раг. Время от времени женщина что‑то тихо говорила ему, Эврих не слышал, что именно, но, вероятно, она указывала дорогу к горе, именуемой Тлеющая Печь. Раг вела их к поселению шанов кратчайшим путём. Венн шёл быстро: серпик молодого месяца, выглянувший из‑за дальнего хребта, проливал с неба светлое серебро. Эврих спешил следом, невольно вспоминая, как несколько месяцев назад Волкодав нёс на руках его самого. Засечный кряж, конечно, имел с Заоблачным весьма мало общего. И погоня, грозившая им тогда, была совершенно иной…

Мыш то уносился вперёд, разведывая путь, то пропадал где‑то позади. Когда он в очередной раз пронёсся мимо арранта, коснувшись его волос шелковистым крылом, а потом упал на плечо Волкодаву и возбуждённо заверещал, тот вдруг обернулся к Эвриху и проговорил со зловещим спокойствием:

– Они обнаружили, что нас нет на месте, и снаряжают погоню.

Эврих прикинул про себя пройденное расстояние и заключил, что их настигнут гораздо раньше, чем они выйдут туда, где уже есть надежда встретить воинов‑шанов. У него не шевельнулось предположения, что Волкодав может ошибаться насчёт погони. Он только спросил:

– Откуда ты знаешь?

Это было то же самое любопытство, что заставляло его рассматривать волны, нёсшие их к подножию Всадника. Он хорошо помнил кондарские подвиги венна. Может быть, он выучился понимать крики Мыша? Или мысленно общался с утавегу, как виллы с симуранами и между собой?… Волкодав ответил:

– Они хотят пустить псов, но те не берут след. Подскажи, госпожа, нет ли здесь поблизости места, где нас не смогут найти? Без собак, я имею в виду?…

Раг ответила:

– Мы на земле кворров, а здесь они повсюду найдут нас даже ощупью. Теперь мы умрём, и молитесь своим Богам, чужеземцы, чтобы смерть оказалась не слишком страшна.

– Да что ты всё о смерти… – начал было Эврих, но Раг перебила:

– Я знаю только одно место, куда не сунутся кворры. Но и мы оттуда живыми не выйдем, ибо смертным заповедано ступать на священную землю…

Эврих сразу подумал о Вратах, которые – почём знать? – вполне могли здесь обнаружиться. У него дома верили, что человек, склонный путешествовать в Нижний Мир, может в течение своей жизни воспользоваться тремя разными Вратами и ни в коем случае не более. О тех, кто пробовал сунуться в четвёртые, рассказывали поистине жуткие вещи: их уносило в какие‑то вовсе уж запредельные пространства, откуда выбраться умудрялись немногие, да и то лишь посредством могущественной магии или чуда Богов. Только люди, близкие к святости, могли переноситься туда и обратно помимо всяких Врат, по своему произволу. Их так и называли – Соединяющие Миры. Эврих к святости отнюдь не приближался, да и трое Врат, отпущенных человеку, уже миновал. Потому, кстати, они с Волкодавом и начали свой путь возле Туманной скалы. Одни из доступных Эвриху Врат были ещё дальше от Западного материка, а возле других его вовсе не ждала радушная встреча…

Что ж! Если потребуется выбирать между четвёртыми Вратами и жаждущими отмщения итигулами, Эврих предпочёл бы посмотреть, куда именно забрасывает путника роковая черта…

Раг прервала его размышления, сказав:

– Это Харан Киир!…

Двое мужчин невольно вскинули глаза, поворачиваясь к исполинской вершине, громоздившейся по левую руку. Слова Раг и её зловещее предупреждение ни дать ни взять были услышаны. Точно в ответ, над ледяным пиком начало разгораться зелёное зарево.

Это не было северное сияние, которое на родине Эвриха являлось раз в девяносто лет и почиталось великим знамением, а в родных местах Волкодава всю зиму висело зеленоватой бахромой в небесах, колыхаясь под порывами нездешнего ветра. Островные сегваны, обитавшие ещё дальше к северу, рассказывали, будто у них сияние переливалось цветами и даже иногда разговаривало: потрескивало и шипело. То, что предстало глазам беглецов, ничуть не походило на тот морозный северный свет. На вершине Харан Киира возник длинный язык ярко‑зелёного пламени. Некоторое время он держался на месте, дрожа и колеблясь, потом метнулся на склон, растёкся по скалам, окутывая их светящимся прозрачным туманом, завертелся в устье ледяной расщелины, отступил в тёмную глубину… Скрылся из глаз и опять расправился над вершиной, чем‑то напоминая поднятую ладонь… кивающую, манящую…

Зовущую.

Эврих на некоторое время утратил дар речи и просто созерцал необыкновенное явление, не думая ни о чём. Сама собой улетучилась даже мысль, обыкновенно первым долгом его посещавшая: о «Дополнениях», о пёрышке и чернилах. Он даже не начал безотчётно подыскивать слова, как всякий раз делал, когда видел нечто, казавшееся достойным рассказа. Именно это обстоятельство – странная пустота мыслей – и заставило его в конце концов спохватиться. Он встряхнулся, завертел головой и обнаружил, что медленно идёт по каменистому, заросшему реденькой травкой склону прямо туда, где по другую сторону неширокой долины устремлялись вверх снежники Харан Киира. Учёный аррант оглянулся на Волкодава. Венн тоже шёл в ту сторону, хотя и медленнее. Когда остановился Эврих, остановился и он. Было видно, что странное наваждение в полной мере коснулось его. Спутники переглянулись, и Волкодав сказал:

– Оно зовёт…

– Значит, вы тоже слышите Зов, – подала голос Раг. Она неуклюже шевелилась на руках у венна, ощупывая живот. – Пока мы понимаем, что делаем, мы ещё можем вернуться!

Эврих зябко передёрнул плечами. А может, итигулы их всё‑таки не убьют? Или удастся найти какую‑нибудь нору и отсидеться в ней до рассвета?…

Хотя что должно было измениться с рассветом, оставалось неясно.

– Почему вы, оба племени, так боитесь умерших? – вдруг спросил Волкодав. – Ведь это ваши умершие. Разве они причинят зло собственным внукам?

Зелёное пламя всё так же металось впереди, и Эвриху вдруг показалось, будто оно, как живое, тянулось к ним через долину. Но не могло пересечь некую границу, меркло, тускнело и отступало обратно на вершину, чтобы почерпнуть силы из неведомого источника.

– Живой человек не должен заглядывать туда, где ликуют отлетевшие души… – ответила Раг. Она смотрела на Харан Киир расширенными глазами, и странное зарево отражалось в зрачках.

– Ну а мы пируем и веселимся на кладбищах, чтобы умершие пращуры не чувствовали себя покинутыми и забытыми, – сказал Волкодав. – Сколько землю топчу, ещё ни один мертвец мне не гадил так, как живые!

Эврих напрягал слух, ловя шорохи ночи. Погони не было слышно, и от этого только становилось страшней. Если бы сзади раздавались возгласы, перекличка рогов и лай злобных ищеек, можно было бы по крайней мере судить, далеко ли преследователи. Без этого так и казалось, будто итигулы вот‑вот ринутся из‑за ближайшего камня. Или даже не ринутся, а подкрадутся всё так же неслышно, и нож, входящий под рёбра, будет первым, что успеешь заметить. А заодно и последним.

– Пошли‑ка глянем, кто там зовёт нас из горы, – сказал Волкодав. Поудобнее перехватил закусившую губы Раг – и двинулся вперёд, через маленькую долину, навстречу танцующему огню. Эврих навьючил мешки, которые опустил было наземь, и поспешил следом за ним. Странное дело! Стоило принять решение, и потусторонняя жуть, только что грозившая затопить разум, словно бы отодвинулась. Теперь арранта больше заботило, как бы успеть добраться до заповедной горы прежде, чем появятся итигулы. Неглубокая долинка, разграничивавшая две громады возносящихся скал, была совершенно открытой и голой, словно корыто. Когда‑то давно, может, во времена Великой Тьмы, здесь сползал язык ледника, но теперь лёд отступил, покинув ложе, проточенное в утёсах. Где‑нибудь на равнинах ледниковый шрам давно заплыл бы плодородной землёй, зарос деревьями и травой и изгладился, превратившись в мягкой распадок. Здесь всё оставалось таким же, каким было тысячи лет назад.

То есть спрятаться негде. Эврих почти бегом поспевал за размашисто шагавшим венном и ждал, что в заплечный мешок вот‑вот воткнётся стрела. Он пристроился за спиной Волкодава, стараясь держаться поближе к нему. У того ведь на спине не было ничего, кроме ножен с Солнечным Пламенем.

Зелёный огонь в очередной раз возник над вершиной, сбежал вниз по склону (Эврих успел обратить внимание, что он не растапливал снега) и остановился прямо перед ними, у входа в расселину. Аррант присмотрелся к скалам по обе стороны входа, сверкавшим, точно россыпи изумрудов, от близости пламени, и задумался: камень или лёд?…

Они миновали самое дно лысой ложбины и стали подниматься наверх, и в это время сзади появились‑таки итигулы. Волкодав оглянулся, услышав за спиной тоскливый вой утавегу. Белые псы не пожелали искать след беглецов и подавно не собирались набрасываться и рвать, но не смогли и совсем отказаться от повиновения людям. Два народа слишком долго жили в согласии и любви, чтобы память поколений вот так запросто стёрлась. Хотя бы и от пришествия Вожака.

Волкодав посмотрел назад как раз вовремя, чтобы увидеть, как преследователи возникли из‑за скал. И остановились, поражённые зрелищем сбежавших гостей, уходивших туда, откуда, по мнению итигулов, живым не возвращался никто. Волкодав сразу понял, что погоня дальше не двинется. Вождь Элдаг в сердцах стегнул ремнём Старейшую, скулившую у колен, и поднял лук. Многим, должно быть, хотелось выстрелить в ускользавшую добычу, но обратить оружие в сторону запретной горы решился только он один. Когда предстоит неведомое и опасное дело, вперёд всегда выходят вожди.

– У‑у‑о‑о‑о‑а… – обиженно заплакала псица. Рога мощного горского лука с гудением распрямились, бросая стрелу. Зелёное сияние волнами катилось с вершины, и было видно, как стрела взвилась над долиной, потом клюнула вниз, без промаха целя туда, где стояли двое мужчин, умыкнувшие пленницу. Увернуться от одинокой стрелы, пущенной за пять сотен шагов, было несложно. Однако уворачиваться не пришлось. В какой‑то миг стрела как будто ударилась о незримую стену, выбила сноп бледных искр и соскользнула наземь. К тому времени, когда её наконечник соприкоснулся с камнями, итигулов на противоположном склоне уже не было. Храбрые горцы ничего так не страшились, как неудовольствия праотеческих душ, рассерженных отчаянным деянием Элдага. Понятно, не самого вождя следовало в том винить, а троих нечестивцев, вздумавших осквернять обитель умерших. Да и пращуры, возможно, остановили стрелу Элдага единственно затем, чтобы самим насладиться отмщением… Но как бы то ни было, самым разумным казалось поспешить от Харан Киира прочь – и подальше. И ещё несколько дней поменьше торчать в виду священной вершины…

– Странно! – сказал Эврих. – А мы ничего не заметили, когда там проходили! Ты ничего не ощутил, Волкодав?…

Волна зелёного пламени позёмкой стелилась над снегом и камнями, летя к ним по склону. Бежать или прятаться было бесполезно, Эврих успел только напрячься всем телом и зажмуриться, прикрывая ладонью лицо… и опять ничего не произошло. Мертвенное свечение неосязаемо обтекло его ноги и втянулось в устье расселины, залив её отблесками пылающих изумрудов. Эврих вошёл следом. В спины людям дохнул первый порыв ветра, долетевшего с далёких вершин.

Расселина тянулась вверх по склону, постепенно уводя всё дальше в недра горы. Странное негреющее пламя змеилось вперёд, то ярко разгораясь, то затухая. Время от времени оно притрагивалось к людям, должно быть первым за столетия решившим проникнуть сюда. Постепенно они перестали вздрагивать и шарахаться от неощутимых прикосновений, и Эврих даже начал подспудно удивляться собственной недавней боязни. Теперь он ощущал только жгучее любопытство, побуждавшее отбросить усталость и страх и выяснить наконец, что за тайну хранил в себе Харан Киир. При этом аррант понимал краем сознания, что всё творившееся с ними было частью заклятия. Известно же, как ловко умеет недобрая сила найти подход к человеку. Небось никому не скажет: «Иди‑ка сюда, я из тебя чудовище сделаю». Кому хватает простых радостей, тому они будут обещаны. Кого не подманишь посулами, тем назначат свою, особую цену. В одном затронут честь воина, другому посулят спасти от гибели друга, третьему загадают загадку, которую непременно захочется разрешить…

Порою Эврих мимолётно задумывался об этом и пытался сообразить, действительно ли они с Волкодавом, как выразилась Раг, перестали понимать, что делают, и слепо шли вперёд по велению Зова? Или ими всё же двигала их собственная воля, а значит, они в любое мгновение могли повернуться и выйти наружу?…

Потом до него в очередной раз доходило, что все эти рассуждения не имели смысла, поскольку идти назад попросту не хотелось.

Несмотря на два тяжёлых мешка и груды битого камня, то и дело вынуждавшие пробираться на четвереньках, Эврих обогнал Волкодава и шёл первым. Звёзды окончательно пропали над головой, расселина превратилась в самую настоящую пещеру. Венн с его ночным зрением, возможно, и так не переломал бы здесь ноги, но Эврих был весьма благодарен сиянию, озарявшему нагромождения заледенелого камня. Вот впереди наметилось расширение, искрившееся ледяными гранями и кристаллами инея на стенах, и аррант, скользя и спотыкаясь, даже прибавил шагу… Голос Волкодава, глухо раздавшийся сзади, осадил его:

– Дальше не пойдём… госпоже плохо.

Первым чувством, посетившим молодого учёного, была досада. И угораздило же Раг как раз когда я оказался у самого порога неведомого!… Он стыдливо подавил недостойное движение души, бросил мешки и побежал назад к Волкодаву.

Женщина мотала головой, изо всех сил закусив губы. Эврих понял с первого взгляда, что «срок» воистину наступил. Волкодав уже стоял на одном колене, осторожно опуская роженицу на подостланный плащ.

– Давай, лекарь… – проворчал он, поглядывая на Эвриха. – Мне что делать?

У арранта, правду сказать, несколько дрогнуло сердце. То есть он лечил и даже спасал людей. И сам себя без лишнего хвастовства полагал неплохим знатоком врачевания. Но вот роды принимать ему пока ещё не доводилось, а всё, к чему приступаешь впервые, внушает понятное опасение. И в особенности, если дело столь ответственное и непростое!

– Воды бы нагреть… – выговорил Эврих и запнулся, сразу поняв: ляпнул глупость. То есть воду легко было добыть, наколов льда со стен. Или даже сбегав наружу за снегом. Но вот на чём растопить?… Дровам в пещере, понятно, взяться было неоткуда. Да и снаружи, насколько помнилось Эвриху, не было ни сушняка, ни кустов. А пожухлую траву для мало‑мальски пристойного костерка пришлось бы собирать до рассвета…

К немалому удивлению арранта, Волкодав молча вытащил из своего мешка котелок и деловито застучал по ледяной стене обухом топорика. Эврих хотел спросить его, каким образом он собирался развести огонь, но тут у Раг вырвался стон, и аррант поспешно склонился над женщиной.

– Вы… должны… оставить меня, – с трудом выдавила она. – Уходите…

– Никуда мы не уйдём, милая, – ласково проговорил Эврих. Теперь, когда он внутренне примирился с необходимостью задержки, его досада улеглась, уступив место деловитой сосредоточенности, и в памяти как‑то само собой начало всплывать всё касавшееся рождений. Он принялся греть и особыми движениями разминать окоченевшие руки, добиваясь тока тепла и такого знакомого ощущения упругого живого комка между разведёнными ладонями. – Куда это ты нас прогоняешь? Волкодав сейчас костёр разведёт, а там, снаружи, совсем холодно… да и ветер, по‑моему, поднимается…

Слово «врач», как ему объясняли когда‑то, совсем не случайно состояло в родстве со словом «врать», сиречь говорить, и в особенности – произносить заклинания. Половина, если не больше, лекарского успеха зависела от умения подыскать нужное слово, способное отвлечь страдальца от горестного созерцания и обратить его дух на путь излечения. Эврих сказал всё как надо и допустил только одну ошибку: взял Раг за руку. Как раз в это время её прихватило опять, и маленькая женщина с невероятной силой стиснула пальцы лекаря, превратив их в белые слипшиеся стручки.

Тяжело дыша, она простонала:

– Я должна… одна… мужчинам опасно… погубите себя… и моего… маленького сына…

– Какого сына? – изумился Эврих. – Неужели тебе никто ещё не говорил, что ты носишь дочь?

Ему некогда было присматриваться, чем занимался Волкодав, но оттуда, где возился венн, уже явственно пахло дымом и начинало понемногу распространяться тепло. Вот только запах у дыма был совсем не такой, какой бывает, когда огонь поедает дрова. Эврих подумал о диких козах, обронивших в пещере помёт. Горящий навоз, впрочем, тоже пахнет не так…

Он деловито положил руки на живот Раг, послушал исходившие оттуда токи, а потом начал осторожными движениями успокаивать и утешать больную плоть.

– Скажи, милая, – обратился он к женщине, – что побудило тебя вновь отважиться на материнство? Ведь ты, прости меня, достигла возраста зрелости. У тебя, наверное, есть взрослые дети? Легко ли ты прежде рожала? Если я буду это знать, я смогу лучше помочь тебе…

Взгляд шанки, обращённый вовнутрь страдающего тела, понемногу вновь стал осмысленным. Раг неожиданно повела глазами:

– Ты умеешь всё понять о ребёнке… А самого главного не распознал… Я совсем недавно заплела одну косу… Год назад я была девственницей, сынок.

– Во имя всех Богов Небесной Горы!… – не слишком искренне поразился Эврих, между тем как его руки продолжали своё дело. – Расскажешь мне, что за удивительная судьба так странно распорядилась тобой?…

Волкодав прекратил стучать топором и поставил котелок на два камня возле костра. Раг заметно успокоилась, согретая умелыми ладонями Эвриха. На её губах появилось даже нечто вроде улыбки.

– Мы должны были пожениться годы назад, – сказала она. – Но случилось так, что старший брат моего любимого ушёл ликовать среди пращуров на… – Она на миг осеклась, ибо жутковато было говорить о Харан Киире, находясь в пещере его склона, в сиянии зелёной радуги, которую её народ прежде созерцал только издали и почитал сонмищем праотеческих душ. – Кворры отдали его в пищу орлам, – продолжала Раг. – Его жена и дети остались сиротами, и тогда мой любимый стал супругом вдове. Так велит древний обычай, уже забытый кворрами, но бережно хранимый у очагов шанов. Я помогала жене моего любимого и его новым детям…

Её голос снова прервался. Напряжённое чрево размеренно сокращалось, готовясь извергнуть дитя.

– И вновь прошу тебя: не сердись на моё любопытство, – проговорил Эврих. – Видишь ли, у многих народов принято мужчине водить столько жён, скольких он может наделить кровом, пищей и любовью. И я слышал также, будто есть племена, где могучие и властные женщины правят семьями, направляя дела многих мужей…

Он услышал, как фыркнул за его спиной Волкодав.

– Отец Небо в Своей премудрости создал многое, что кажется нам странным и даже непотребным, – ответила Раг. – Мы, шаны, усматриваем в этом лишь повод ещё раз преклониться перед Ним и ощутить свою малость. Поучая земные племена, Отец Небо уделял каждому ту толику мудрости, которую этот народ был в состоянии постичь. Мы, впрочем, находим, что преподанные нам заветы наиболее достойны свободного и разумного племени. У нас каждый мужчина даёт пропитание только одной жене, а каждая жена шьёт рубашки только одному мужу…

Волкодав проверил пальцем нагревшуюся воду, отодвинул котелок от огня и, прихватив его сквозь рукава, натянутые на ладони, перелил содержимое в пустой бурдюк. Мыш немедленно устроился на бурдюке, радуясь теплу. Венн заново наполнил котелок чистым колотым льдом и поставил его в жар синеватого пламени, поедавшего куски горючего камня огневца. Этот тёмно‑серый, жирно блестевший камень давал много золы и, сгорая, распространял премерзкую вонь, но лучшего топлива в пещере найти было нельзя. И на том спасибо неведомой, но, видимо, благосклонной Силе, обитавшей в недрах горы…

Он видел, что у Эвриха всё шло путём. Неприметное волшебство арранта обняло исстрадавшуюся душу женщины и прямо‑таки на руках унесло её от колодца боли и ужаса, в который она уже было приготовилась кануть. Теперь шанка родит – спокойно и без мучений, и не будет никакого ущерба ни ей, ни ребёнку… Оставалось позаботиться о малом.

Согнав недовольно раскричавшегося Мыша, Волкодав потеплее закутал бурдюк, опустился на корточки возле Раг и показал ей рукоять Солнечного Пламени:

– Станешь рожать, не беспокойся ни о какой нечисти, госпожа. Вот этот меч её сюда не допустит… – Повернулся к Эвриху и велел: – Буду нужен, зови.

Выудил из котомки головку чеснока и ушёл.

Ему сразу не понравилось то, что происходило снаружи. Когда перелезали забор и покидали деревню, ночь была не то чтобы тёплой, но пар изо рта, как теперь, всё‑таки не валил. И вот с северо‑запада неизвестно с какой стати задул режущий ветер, летевший словно бы из самого сердца ледяной пустоты. Он ещё не принёс облаков, способных затянуть серп месяца и звёзды, ярко мерцавшие в небесных потоках. Воющий вихрь тревожил снежные одежды вершин, и залитые ночным светом хребты представали чередой шагающих великанов в развевающихся белых плащах. Волкодав ощутил, как понемногу заползает в сердце чёрная жуть. Север и запад – скверные стороны горизонта. Там умирает солнце, там холод и ночь. Оттуда не может прийти ничто хорошее, и пример тому – сегваны, некогда явившиеся с Островов. Разумные люди даже печь в доме помещают в северном углу – необоримой заступой от всяческой нечисти, лезущей погубить живое гнездо… Волкодав весьма сомневался, что его хиленький костерок, разожжённый вдобавок не на честном дереве, а на подземном камне, сумеет кого‑нибудь защитить. На добрую сталь надежды было побольше. Венн помнил: когда почтенные женщины под руки уводили его мать в баню – давать жизнь младшим братикам и сестричкам, – отец всегда шёл вместе с женой, а братья матери обнажали мечи и несли дозор у двери, покуда не раздавался из бани пронзительный младенческий крик. Ибо известно: нечисть, спешащая на тёплую кровь, ничего так не боится, как благороднейшего изделия кузнеца в руке воина, не склонного к шуткам… Волкодав снова посмотрел на небо. Ветер подхватывал и раздирал клочья снежных полотнищ, швыряя их на склоны белыми крутящимися смерчами. Шаткие столбы летящего снега опадали на камни и снова вздымались, двигаясь в одном направлении. Прямо к нему.

Невидимая рука словно нацеливала бредущие призраки на устье расселины, где стоял Волкодав… Ему не хотелось думать, чем могут обернуться рослые смерчи, если позволить им добраться до цели. И что вообще получится, если они проникнут в пещеру. И задержит ли их преграда, остановившая Элдагову стрелу, он не стал даже гадать.

Враг шёл на него, и он собирался принять бой. Может быть, безнадёжный. Очень даже может быть. Скрыться негде, отступать – некуда, драться же с неведомой силой… Волкодав вытащил из кожаного кармашка два длинных тонких шнура, которые на всякий случай всегда в нём таскал, и привязал один к висевшему на поясе топору, а второй – к рукояти боевого ножа. Потом обратился лицом к югу и начал молиться, хотя не очень‑то ждал, чтобы его молитву услышали. Может ли голос, обращённый к Светлым Богам, достигнуть Их слуха в горах? Да ещё в двух шагах от входа в какое‑то подземелье?…

Снежные столбы только ещё перебирались через ложбину, а ветер уже нёс тончайшую морозную пыль, ранившую глаза. Стрелы холодных порывов легко пронизывали одежду, достигая тела, вымораживая из него жизнь и тепло. Чёрное небо над головой вызвало в памяти рассказы Тилорна. Волкодав почувствовал себя крохотной живой искоркой посреди гигантского ледяного мрака, разделившего миры. Может ли такая искорка хоть мгновение противостоять вечной Тьме, если, говорят, однажды её дыхание погасит даже Солнце и первосотворённые звёзды?… Волкодав выбрал себе удобное место, где его никто не сумел бы обойти, и стал ждать.

Когда ко входу в расселину устремился качающийся столб летящего, крутящегося снега, венн сделал шаг и встал у него на пути. Это не кан‑киро, где нападающему вежливо освобождают дорогу, а потом столь же вежливо помогают исчерпать и рассеять враждебный порыв. Так можно делать, пока в твоём противнике есть хоть что‑то человеческое и остаётся надежда заставить его призадуматься. На Волкодава же двигалось воплощённое Зло, Зло такой высокой пробы, что способность принимать облик человека, животного или иного живого существа была им уже утрачена, поскольку нет созданий изначально злых, есть только отошедшие от Добра… но не до такой степени! Худший из земных душегубов и даже чёрных волшебников всё же когда‑то был грудным малышом и улыбался матери, когда та склонялась над ним. Этим не было дано даже смутной памяти о чём‑то чистом и светлом: какими видел их Волкодав, такими они и возникли. Порою вихрящийся снег обретал смутное сходство с человеческими фигурами, но не мог удержать внятного облика и летел дальше, бескрыло перелетая с камня на камень.

– Ну, идите сюда!… – зарычал Волкодав.

Боевой нож, подаренный слепым Дикероной, коротко свистнул, распарывая мчавшийся навстречу ветер. Смазаный для верности чесноком, он попал в самую середину снежного призрака, и Волкодаву померещился где‑то за гранью слуха чудовищный хриплый рёв. Белая тень взмахнула бесформенным подобием рук и распалась позёмкой, превращаясь в снежную кляксу на тёмно‑бурых камнях. Теперь это был самый обычный снег, на который можно ступать без боязни, что кто‑нибудь схватит за ноги. Волкодав торопливо подтянул нож обратно к себе…

Он ещё улучил мгновение задуматься, какие такие духи столь упорно лезли в пещеру. И кто мог быть их повелителем. Потом снежных привидений сделалось больше, и думать стало недосуг. Как всегда, когда начиналась настоящая битва, сознание словно бы отодвигалось в сторонку, передавая свою власть какому‑то более древнему разуму, коренившемуся непосредственно в теле. И этот разум знал: никто из стаи белой нечисти не должен проникнуть в пещеру. Никто. Ни единая тварь.

Вот стало некогда метать нож и топор, и Волкодав перехватил секиру левой рукой, а правой вытащил меч. Рукоять Солнечного Пламени показалась необъяснимо горячей. Быть может, меч вправду не зря носил своё имя, и наседающие морозные привидения разбудили в нём заложенную когда‑то частицу огня?… Очередная бесформенная тварь метнула ему в лицо пригоршню ледяных игл, Волкодав метнулся в сторону и, уже летя через голову кувырком, срубил крутящийся столб ударом меча. Он явственно услышал шипение и увидел струйку пара, сорвавшуюся с клинка.

Потом он понял, что рано или поздно его сомнут и затопчут. Сколько‑то он ещё сможет сражаться, но потом Харан Киир подтвердит свою славу заповедной горы, с которой не уходят живыми смертные нечестивцы. Венн оценил собственные силы и попытался прикинуть, продержится ли до рассвета. На рассвете вся эта пакость должна исчезнуть сама собой. Рассыпаться и пропасть, сражённая солнечными лучами. Волкодав всё никак не мог сообразить, скоро ли появится солнце. Ему казалось, ночь тянулась уже очень долго. С другой стороны, если верить движению звёзд… Звёзд?

Спасаясь от очередного заряда колючего ледяного крошева, он выгнулся назад и упал на спину прямо в пятно осыпавшейся позёмки. Топорище слетело с ладони, и секира, вертясь на шнуре, срезала белый смерч, качавшийся слева. Солнечный Пламень вскинулся в правой руке и полоснул невесомую плоть второго такого же привидения, уже склонившегося над упавшим. Освобождённые снежинки пронеслись тонкой кисеёй, и в долю мгновения перед прыжком, поставившим его на ноги, Волкодав увидел над собой небо.

Его северная половина была, как и прежде, занята равнодушно мерцавшими звёздами. Южную половину занимала исполинская тень. Как раз когда Волкодав взвился с земли и приготовился к новой сшибке, оттуда, с юга, донёсся глухой раскат грома. Бесформенные чудовища так и отпрянули, словно испугавшись чего‑то, и венн смог рассмотреть больше. На Заоблачный кряж надвигалась гроза. Со стороны не такого уж далёкого моря летела колесница разгневанного Бога Грозы, и тому, кто породил убийственный северный вихрь и наслал на Харан Киир зловещие порождения Тьмы, пощады ждать не приходилось. Громоздившиеся тучи легко одолевали вершины, взбирались на перевалы, касались макушками небесного купола, и с одной стороны их освещало серебряное сияние месяца, а с другой… С другой стороны угадывался далёкий пепельный свет ещё не вставшего солнца.

Вот сверху вниз резанула лиловым огнём ослепительная рогатая молния! Горные хребты до основания потряс удар такой яростной силы, что Волкодав с облегчением понял: помощь пришла. Гроза шла против ветра, хотя праздник Хозяина Громов уже миновал. Вот теперь многострадальная Раг спокойно произведёт на свет живого, победно кричащего малыша, и можно будет посмотреть, ошибся ли Эврих, предсказывая девчонку. В эту ночь Тёмные Боги не возрадуются жертве. Ибо когда раздаётся голос Бога Грозы, всяческая нечисть и нежить спасается в глубокие норы и долго не смеет высунуться наружу…

Скоро хлынет очистительный дождь и без следа растопит всё зло, покушавшееся на людей. Но пока гроза только‑только подходила, и духи мороза, чуя погибель, ещё отчаяннее устремились вперёд. Словно порывались отбить нечто очень важное для себя и для Тех, чьи гигантские тени угадывались между звёздами с северной стороны гор.

Неужели ребёнку Раг предначертана какая‑то особенная судьба, могущая прозвучать в кругах мироздания?… Подумав так, Волкодав почувствовал себя причастным к судьбам Вселенной и понял, каково приходилось его отдалённому предку, великому Кузнецу, помогавшему Богу Грозы отстаивать мир во время Великой Тьмы. Нет, сказал он себе. Правду всё‑таки говорят, будто с тех пор мир измельчал. Или это я такой скудоумный, что совсем не хочу помышлять о высоких вещах?… Я должен защитить женщину. И её дитя, виновное только в том, что надумало именно теперь явиться на свет. А уж что этому младенцу предназначили Боги, я того не знаю. И знать не хочу…

У него был отличный топор, насаженный на дубовое топорище. Вдоль ухоженного лезвия бежал священный узор: вереница зубцов с насаженными кружками. Очередная молния вспорола грозовой мрак над горами, и Волкодав видел, как мертвенный отсвет коснулся металла и задержался на нём, облекая топор чуть заметной мерцающей пеленой. Белое чудовище, выросшее было перед венном, сначала отпрянуло, а потом рассыпалось ещё прежде, чем его коснулась секира. Вот когда стало радостно и легко на душе!… Сделав быстрое движение, он чиркнул топором поперёк расселины сзади себя, оставив на земле тускло светившуюся черту от одной скальной стены до другой. И ринулся вперёд, потому что святыни святынями, но для полной уверенности следовало самому за всем присмотреть…

Он вернулся в пещеру, когда наконец прекратилась нескончаемо длинная ночь и солнце, объявившееся за облаками, превратило сплошную чёрную стену ливня в потоки серого жемчуга. Колесница Бога Грозы удалилась на север, и где‑то там, в небесах, ещё продолжалась борьба. Волкодаву показалось, что в пещере было тепло. Насколько вообще может быть тепло в подземелье со стенами, сложенными наполовину из камня, наполовину изо льда. Умный Эврих догадался набрать горючих обломков, и костёр весело дымил посередине пещеры. Отсветы огня мешались с бликами зелёного сияния, затаившегося в глубине подземного хода. После битвы со снежными вихрями зелёный туман показался венну знакомым и родным существом. И если уж на то пошло, это существо, как и сам он, только что уцелело благодаря чуду Бога Грозы. А значит, никакого зла в нём не было. И быть не могло.

Раг крепко спала под стеной, держа у груди живой комочек, даже не подозревавший о том, как удивительно и странно начался его земной путь.

– Дочка… – тихо, чтобы не потревожить женщину и дитя, сказал Эврих. Вид у арранта был такой, словно это он, а не Раг, только что изведал родильные муки. Всё‑таки учёный подбросил на ладони кусок жирно блестящего тёмно‑серого камня и спросил: – Вы топили этим на каторге?…

– Нет, – сказал Волкодав. – Там было недалеко до сердца горы, и оно грело нас круглый год… А этот камень… Я знаю, что он может гореть, потому что однажды из‑за него случился пожар и погибли проходчики…

Он присел на корточки возле огня и тщательно отжал мокрые волосы. Потом стащил куртку и рубашку и повесил сушиться, растянув на шнурке, пропущенном в рукава. Эврих с интересом следил за его действиями: вот уж чувствуется, что человек привык к подземельям, и ни убавить тут, ни прибавить. И не то чтобы Волкодав делал нечто, не укладывавшееся в привычные рамки. Важно было, как он это делал. Понаблюдав за ним некоторое время, молодой аррант огорошил венна вопросом:

– Скажи, друг мой, ты не боишься пещер?

Волкодав некогда слышал краем уха, будто человеку такой, как у него, жизни чего‑то полагалось бояться. То ли низких сводов над головой, то ли, наоборот, открытых пространств. Тилорн в своё время до одурения расспрашивал его на сей счёт и даже по своему обыкновению сказал какое‑то учёное слово. Волкодав не запомнил ни учёного названия, ни того, чего же именно он теперь был обязан всеми силами избегать. Выглядеть дремучим невеждой не хотелось, и венн буркнул:

– Может, и боюсь. Это что, имеет значение?

– Я не ставлю под сомнение твою сме… – с некоторой обидой начал было Эврих, но Волкодав спасся от него бегством: без особых затей подхватил топор и ушёл в глубь пещеры, туда, где дрожала зелёная радуга и где, по его представлениям, богаче был пласт огневца. Хотя оставалось неясным, на кой ляд запасать топливо, если скоро перестанет дождь и можно будет уходить из пещеры.

– О Мать Премудрости!… – донеслась из‑за спины горестная жалоба Эвриха. – Истинно, Ты была милосерднее к добродетельному Салегрину. Сей учёный муж всё записывал со слов внушающих уважение путешественников и не имел дела с варварами, которые… Волкодав!… Ты только не заблудись там смотри!…

В последнем возгласе арранта звучало искреннее беспокойство. Венн удалился, улыбаясь в усы. Он не очень понимал людей, способных где‑либо заблудиться. И уж подавно – в пещерах, где не найдётся двух одинаковых поворотов, лазов и даже глыб, вывалившихся из стены, которые можно было бы спутать!…

Он довольно долго стучал обухом топора, обкалывая серые комья и располагая добытое таким образом, чтобы попавший сюда человек, менее сведущий в делах подземного мира, сумел догадаться, что здесь можно устроить костёр. Оставалось позаботиться, чтобы человек этот не поджёг весь пласт, вызвав по недомыслию пожар целой горы. Пока венн обдумывал, как это лучше устроить, его взгляд упал на сплошь ледяную и довольно гладкую стену, возле которой волнующимися клубами плавал зелёный туман. Он поймал себя на том, что совсем почти перестал обращать внимание на светящееся облачко, поначалу такое необъяснимое и жутковатое… И всё‑таки привычная настороженность не до конца в нём задремала. Что‑то кольнуло его, он опустил топор, начал всматриваться в тёмную глубину льда… и наконец разглядел примерно в аршине от поверхности перевёрнутый человеческий силуэт.

Волкодаву не требовалось объяснять, как такое бывает. Несчастный провалился в трещину ледника и замёрз в ней, переломав руки и ноги. И было это давно, очень давно. Снег и ледяное крошево, заполнившие могилу, успели слежаться и под собственной тяжестью превратиться в глыбу прозрачного монолитного льда. Для этого требовался не один век. А уж для того, чтобы оказаться на самом дне когда‑то обширного ледника, под слоями камня и земли, рядом с неизвестно какими водами промытой пещерой…

Венн подошёл поближе к стене и вгляделся, напрягая зрение. Мёртвый человек висел к нему лицом. Его рот был страдальчески приоткрыт, возле губ так и застыло во льду облачко вытекшей крови. Эге! да ему ещё и рёбра раздавило, смекнул Волкодав. Как мучился небось, бедолага!

А в остальном лицо выглядело совершенно живым, даже глаза остались открытыми. Красивое, совсем молодое лицо… И руки, явно принадлежавшие не воину и не мастеровому. Такими только пером по пергаменту водить. Или ещё что‑нибудь в том же духе делать. Волкодав отступил от стены и неодобрительно покачал головой. Это скверно, когда мёртвым отказывают в честном погребении и бросают там, где застигла их жестокая смерть. Юноша был в лёгкой одежде, чем‑то напоминавшей излюбленное одеяние Эвриха, и в сандалиях на босу ногу. По заснеженным горам в таком виде не лазят. Значит, не сам сдуру или по неопытности провалился в ледяную ловушку. Его туда сбросили. Может, ещё и постояли в своё удовольствие наверху, слушая, как постепенно затихает далеко под ногами беспомощный стон обречённого…

Волкодав отвернулся от замученного и пошёл туда, где оставил топор. Работа предстояла долгая и нелёгкая. Примерился – и шарахнул топором по стене, сразу отколов изрядный кусок…

Эврих, как и следовало ожидать, скоро явился на грохот падающих обломков. Он сразу понял, в чём дело, и намерение Волкодава поначалу заставило его скривиться:

– У нас не считают добродетелью тревожить кости умерших…

Венн даже не повернул головы, продолжая размеренно крушить лёд. Молодой аррант постоял рядом с ним, наблюдая, как прозрачная чернота стены сменяется щербатым грязно‑белым беспорядком, потом вздохнул:

– А ещё у нас полагают, что мёртвые должны вкушать отдых, лёжа в могилах, а не висеть вот так, словно канатоходцы, сорвавшиеся с верёвки… и я слышал, что всякому, кто похоронит даже чужого мертвеца, Боги Небесной Горы на том свете поднесут серебряный кубок!…

Сходил туда, где остались их мешки, принёс свой топорик и взялся помогать Волкодаву.

Возня мужчин нисколько не беспокоила Раг. Шанка крепко спала, положив голову на колени матери, вновь пришедшей её навестить. Она не слышала треска льда и глухих ударов, раздававшихся в двух десятках шагов. Мать пела ей колыбельную и гладила по щеке, по обсыпанным ранней сединой волосам. Мать ушла очень, очень давно, ещё когда Раг была маленькой девочкой. Раг лишь смутно помнила её черты и поэтому не особенно всматривалась в лицо Той, что сидела над нею. Зато если бы Эврих и Волкодав могли видеть то же, что она, они бы обязательно признали чудесную гостью. Но заглянуть в чужой сон им было не дано.

Мыш всё пристраивался на выступе камня прямо над головой женщины. Камень был очень холодным, от него мёрзли лапки, и зверьку это не нравилось. После долгих попыток найти удобный насест Мыш обиженно спорхнул со стены, перелетел туда, где трудились венн и аррант, заполз в рукав снятой Эвриховой куртки и залёг там, выставив наружу лишь чёрную мордочку. Надо же, в самом деле, видеть, что происходит.

Когда наконец двое мужчин выломали из стены тяжеленную глыбу льда и осторожными ударами топоров обкололи тело замёрзшего, снаружи совсем рассвело, и тучи уже местами рвались: дождь ещё умывал горы по сторонам Харан Киира, но там и сям по склонам гуляли солнечные лучи. Мёртвый человек лежал на бурых камнях осыпи, и теперь никто не сказал бы про него: как живой. Пока он оставался во льду, прозрачная толща позволяла видеть каждую складку одежд, каждый волосок. Да и висел он, вмёрзший, хотя и вниз головой, но всё‑таки в позе, сообразной тяге земной, удержавшей его словно бы в вечном полёте сквозь темноту. А теперь, когда его извлекли из этой темноты и хотели положить на спину, это было всё равно, что укладывать растопыренную корягу, простирающую в разные стороны скрюченные, нелепые сучья. Больше не было последнего достоинства мученической смерти, осталось лишь безобразие трупа. И лицо, проросшее кристаллами льда, больше не казалось, как и всё тело, принадлежащим когда‑то жившему человеку. Пустая скорлупа, бренная оболочка, покинутый, обречённый разрушению дом. Нечто такое, чему полагалось бы воссоединиться со стихиями много вёсен назад.

– Как ты собираешься его хоронить? – спросил Эврих.

Венн подозрительно посмотрел на него:

– А как хоронят… Сожгу…

Мало ли что взбредёт на ум арранту, ещё начнёт вспоминать стародавние обряды, о которых вычитал в книжке!… И точно.

– Мы вообще‑то не знаем, какого обычая придерживался его народ… – сказал Эврих, входя с ним обратно в пещеру – перетаскивать куски огневца. Волкодав подумал о том, что они действительно не имели понятия, во что веровал народ убитого парня, но промолчал. Обычай огненного погребения был правильным и хорошим, это он знал точно. Душа мёртвого сразу возносится в небо, чтобы предстать перед справедливым судом, а прах растворяется в воздухе и земле и более не задерживает полёта души.

– Когда‑то давно, во времена первых людей, жил‑был старик с тремя сыновьями… – начал вдруг рассказывать Эврих. – И вот он умер, и стали они гадать, как всего честнее поступить с его телом. «Земля есть Матерь людей и Богов, – сказал самый старший. – Положим батюшку в Материнское лоно, пускай вновь возродится!» Но в ту же ночь приснился ему покойный отец и стал жаловаться: защекочут, мол, его там могильные черви, никакого покоя не будет. «Боги Небесной Горы вылепили всех нас из глины, – сказал тогда средний. – Упокоим батюшку в большом кувшине, зальём воском плотную крышку…» Но настала ночь, и…

– Неправильно рассказываешь, – укладывая тёмно‑серые глыбы, проворчал Волкодав. – Не в кувшин, а в дупло. Потому что Боги вырезали нас из дерева.

– Нет, в кувшин! – воинственно перебил Эврих. – Это стариннейшее аррантское предание! Мой Учитель бывал в столице и сам разбирал письмена на каменных плитах, сработанных чуть не до Сошествия Ночи!…

Так у них было принято называть Великую Тьму.

– Я твоей плиты не видал, – огрызнулся Волкодав. – Я только знаю, как об этом рассказывают у нас. Это предание моего племени.

– Вот так всегда! – обречённо всплеснул руками Эврих. – Знание, изначально дарованное народу, более других склонному к мудрости, начинает распространяться в мире и претерпевает неизбежные искажения, а потом тебе заявляют: и то не твоё, и это тоже, а тут всё было иначе…

Волкодав ничего не ответил. Окажись рядом Тилорн, он уж объяснил бы им: ссориться не из‑за чего, ибо каждый по‑своему прав. Что касается Волкодава – заблуждение Эвриха было для него очевидно, но втолковать это арранту он не надеялся. Он давно уяснил, что спорить с учёным было почти так же бессмысленно, как и со жрецом. Да и неприлично развлекаться словесными перепалками в двух шагах от мёртвого тела…

– Лучше послушайте, как всё было на самом деле, – услышали они голос Раг. – Средний сын предложил сделать плот и отправить останки батюшки по реке, поскольку все знают, что самого первого человека Отец Небо сплёл из стеблей травы шех, растущей вдоль речных берегов…

Она стояла у входа в расселину, держа на руках голенькую дочурку, и кормила девочку грудью.

– Что ты делаешь, женщина!… – ужаснулся Эврих. – Застудишь дитя!…

Раг только усмехнулась.

– Вы, жители равнин, привыкли к теплу и разного рода излишествам, – сказала она. – Вам не понять, почему мы, горцы, такие крепкие и выносливые. Моя дочь не застудится, а вырастет умницей и красавицей, ничем не похожей на изнеженных и хилых девушек из низин. А ты, лекарь, лучше посмотри, как мы обтираем снегом наших младенцев, и поступи так же со своими детьми, когда они у тебя будут!

Действительно, малышка преспокойно глотала самую лучшую в мире пищу и знай сучила ножками, не обижаясь на сырость и порывы далеко не тёплого ветра. Потом снова проглянуло солнце.

– А кто этот юноша, для которого вы готовите священный костёр? – спросила Раг. – Неужели кворры осквернили убийством заповедную гору? За это их следовало бы…

– Мы не знаем, кто он такой и кем были его убийцы, но народ Четырёх Орлов тут ни при чём, – поспешно заверил женщину Эврих. – Случившееся здесь произошло много столетий назад. Задолго до Последней войны…

Раг с сомнением покачала головой. Однако убеждать его в виновности кворров всё же не стала.

Волкодав тем временем счёл, что они натаскали потребное количество топлива и жара хватит вполне. Он вновь поднял замёрзшего и уложил его на серую груду. Потом сходил в пещеру, сгрёб часть костра на плоский, как лопата, осколок и вынес наружу. Камень, в особенности такой заледенелый, разгорается неохотно: лучше избежать лишней возни. Волкодав, правда, ждал, что всё равно придётся помучиться, как вчера, но ошибся. То ли оттого, что огневец вынесли на солнце, то ли по какой другой причине, – погребальный костёр занялся на удивление легко. Так, как будто сложили его из сухих дубовых поленьев.