Исус младенец

Собрала Пречистая

Журавлей с синицами

В храме:

«Пойте, веселитеся

И за всех молитеся

С нами!»

Молятся с поклонами

За судьбу греховную,

За нашу;

А маленький Боженька,

Подобравши ноженьки,

Ест кашу.

Подошла синица,

Бедовая птица,

Попросила:

«Я Тебе, Боженька,

Притомив ноженьки,

Молилась».

Журавль и скажи враз:

«Тебе и кормить нас,

Коль создал».

А Боженька наш

Поделил им кашу

И отдал.

В золоченой хате

Смотрит Божья Мати

В небо.

А сыночек маленький

Просит на завалинке

Хлеба.

Позвала Пречистая

Журавлей с синицами,

Сказала:

«Приносите, птицы,

Хлеба и пшеницы

Не мало».

Замешкались птицы —

Журавли, синицы —

Дождь прочат.

А Боженька в хате

Все теребит Мати,

Есть хочет.

Вышла Богородица

В поле, за околицу,

Кличет.

Только ветер по полю,

Словно кони, топает,

Свищет.

Боженька Маленький

Плакал на завалинке

От горя.

Плакал, обливаясь…

Прилетал тут аист

Белоперый.

Взял он осторожненько

Красным клювом Боженьку,

Умчался.

И Господь на елочке,

В аистовом гнездышке,

Качался.

Ворочалась к хате

Пречистая Мати —

Сына нету.

Собрала котомку

И пошла сторонкой

По свету.

Шла, несла не мало,

Наконец сыскала

В лесочке:

На спине катается

У Белого аиста

Сыночек.

Позвала Пречистая

Журавлей с синицами,

Сказала:

«На вечное время

Собирайте семя

Не мало.

А Белому аисту,

Что с Богом катается

Меж веток,

Носить на завалинки

Синеглазых маленьких

Деток».

1916

* * *

В багровом зареве закат шипуч и пенен,

Березки белые горят в своих венцах.

Приветствует мой стих младых царевен

И кротость юную в их ласковых сердцах.

Где тени бледные и горестные муки,

Они тому, кто шел страдать за нас,

Протягивают царственные руки,

Благословляя их к грядущей жизни час.

На ложе белом, в ярком блеске света,

Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…

И вздрагивают стены лазарета

От жалости, что им сжимает грудь.

Все ближе тянет их рукой неодолимой

Туда, где скорбь кладет печать на лбу.

О, помолись, святая Магдалина,

За их судьбу.

1916

* * *

Без шапки, с лыковой котомкой,

Стирая пот свой, как елей,

Бреду дубравною сторонкой

Под тихий шелест тополей.

Иду, застегнутый веревкой,

Сажусь под копны на лужок.

На мне дырявая поддевка,

А поводырь мой – подожок.

Пою я стих о светлом рае,

Довольный мыслью, что живу,

И крохи сочные бросаю

Лесным камашкам на траву.

По лопуху промяты стежки,

Вдали озерный купорос,

Цепляюсь в клейкие сережки

Обвисших до земли берез.

И по кустам межи соседней,

Под возглашенья гулких сов,

Внимаю, словно за обедней,

Молебну птичьих голосов.

1916

* * *

День ушел, убавилась черта,

Я опять подвинулся к уходу.

Легким взмахом белого перста

Тайны лет я разрезаю воду.

В голубой струе моей судьбы

Накипи холодной бьется пена,

И кладет печать немого плена

Складку новую у сморщенной губы.

С каждым днем я становлюсь чужим

И себе, и жизнь кому велела.

Где-то в поле чистом, у межи,

Оторвал я тень свою от тела.

Неодетая она ушла,

Взяв мои изогнутые плечи.

Где-нибудь она теперь далече

И другого нежно обняла.

Может быть, склоняяся к нему,

Про меня она совсем забыла

И, вперившись в призрачную тьму,

Складки губ и рта переменила.

Но живет по звуку прежних лет,

Что, как эхо, бродит за горами.

Я целую синими губами

Черной тенью тиснутый портрет.

1916

* * *

Я снова здесь, в семье родной,

Мой край, задумчивый и нежный!

Кудрявый сумрак за горой

Рукою машет белоснежной.

Седины пасмурного дня

Плывут всклокоченные мимо,

И грусть вечерняя меня

Волнует непреодолимо.

Над куполом церковных глав

Тень от зари упала ниже.

О други игрищ и забав,

Уж я вас больше не увижу!

В забвенье канули года,

Вослед и вы ушли куда-то.

И лишь по-прежнему вода

Шумит за мельницей крылатой.

И часто я в вечерней мгле,

Под звон надломленной осоки,

Молюсь дымящейся земле

О невозвратных и далеких.

1916

* * *

В зеленой церкви за горой,

Где вербы четки уронили,

Я поминаю просфорой

Младой весны младые были.

А ты, склонившаяся ниц,

Передо мной стоишь незримо,

Шелка опущенных ресниц

Колышут крылья херувима.

Не омрачен твой белый рок

Твоей застывшею порою,

Все тот же розовый платок

Затянут смуглою рукою.

Все тот же вздох упруго жмет

Твои надломленные плечи

О том, кто за морем живет

И кто от родины далече.

И все тягуче память дня

Перед пристойным ликом жизни.

О, помолись и за меня,

За бесприютного в отчизне.

Июнь 1916

Константиново

* * *

Даль подернулась туманом,

Чешет тучи лунный гребень.

Красный вечер за куканом

Расстелил кудрявый бредень.

Под окном от скользких вётел

Перепёльи звоны ветра.

Тихий сумрак, ангел теплый,

Напоен нездешним светом.

Сон избы легко и ровно

Хлебным духом сеет притчи.

На сухой соломе в дровнях

Слаще мёда пот мужичий.

Чей-то мягкий лих за лесом,

Пахнет вишнями и мохом…

Друг, товарищ и ровесник,

Помолись коровьим вздохам.

Июнь 1916

* * *

Не бродить, не мять в кустах багряных

Лебеды и не искать следа.

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда.

С алым соком ягоды на коже,

Нежная, красивая, была

На закат ты розовый похожа

И, как снег, лучиста и светла.

Зерна глаз твоих осыпались, завяли,

Имя тонкое растаяло, как звук,

Но остался в складках смятой шали

Запах меда от невинных рук.

В тихий час, когда заря на крыше,

Как котенок, моет лапкой рот,

Говор кроткий о тебе я слышу

Водяных поющих с ветром сот.

Пусть порой мне шепчет синий вечер,

Что была ты песня и мечта,

Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи —

К светлой тайне приложил уста.

Не бродить, не мять в кустах багряных

Лебеды и не искать следа.

Со снопом волос твоих овсяных

Отоснилась ты мне навсегда.

1916

* * *

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманней глубины.

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякиш тишины.

Осенний холод ласково и кротко

Крадется мглой к овсяному двору;

Сквозь синь стекла желтоволосый отрок

Лучит глаза на галочью игру.

Обняв трубу, сверкает по повети

Зола зеленая из розовой печи.

Кого-то нет, и тонкогубый ветер

О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.

Кому-то пятками уже не мять по рощам

Щербленый лист и золото травы.

Тягучий вздох, ныряя звоном тощим,

Целует клюв нахохленной совы.

Все гуще хмарь, в хлеву покой и дрема,

Дорога белая узорит скользкий ров…

И нежно охает ячменная солома,

Свисая с губ кивающих коров.

1916