Роммель в боевом рейде: затерянные на нейтральной полосе

Роммель был недоволен расположением передового штаба танковой группы в Газале. Он находился слишком далеко от войск, и если поездка из Бардии занимала всего несколько часов, то теперь на такую поездку уходил целый день. Это было так же далеко, как и в Беда‑Литтории. Дом дорожного инженера, в котором разместился штаб – или «дорожный дом», как мы его называли, – несколько раз бомбила британская авиация, прилетавшая ранним утром; мы подозревали, что британцы знали, что здесь находится нора Лиса Пустыни.

В район между Тобруком и Бардией был послан офицер с заданием подыскать место для новой штаб‑квартиры. Он выбрал «дорожный дом» Гамбуте.

Мы выехали, чтобы осмотреть место для новой штаб‑квартиры и посетить генерал‑майора фон Равенштайна, командира 21‑й танковой дивизии. Мы обогнули Тобрук в два раза быстрее, чем раньше, потому что дорога оси была уже готова.

Фон Равенштайн переместил свой штаб в район западнее Бардии и расположил его почти на самом пляже. Он любил красоту, и его «мамонт» стоял в живописной роще из пальмовых деревьев, которые, хоть и были эмблемой Африканского корпуса, встречались здесь столь же редко, что и женщины. Прибыли мы уже вечером. Фон Равенштайн и его офицеры как раз собирались ужинать в большой хорошо оборудованной палатке, служившей им столовой. Они гостеприимно приняли нас.

С легкой завистью я отметил про себя, что самая скромная и беднее всех оборудованная штабная столовая в Северной Африке – это столовая Роммеля. Здесь же были деликатесы, включая свежие яйца и холодное пиво, о котором мы даже не мечтали. Я так давно не пробовал свежих яиц, что съел свое с особым удовольствием. Когда я закончил, то увидел, как фон Равенштайн подмигивает мне:

– Хм! Ну что, вкусно, Шмидт?

Мы знали друг друга – или правильнее будет сказать, я знал фон Равенштайна, – с 1937 года, когда в Изелоне (город в Вестфалии) он командовал батальоном, в котором я в качестве кадета проходил военную подготовку. И вот фон Равенштайн молча толкает ко мне через стол свое нетронутое яйцо. Я запротестовал, но он с дружеской твердостью настоял, чтобы я съел его. Вот так я полакомился генеральскими яйцами.

После ужина я решил немного прогуляться под звездным небом. Фон Равенштайн присоединился ко мне, и мы взобрались на вершину бархана.

– Я часто прихожу сюда по вечерам, – сказал он, – и наслаждаюсь красотой и безмятежностью окружающей природы. – Он глубоко вдохнул свежий воздух пустыни. – В ярком лунном свете барханы становятся похожими на сугробы.

Мы молча упивались красотой пейзажа, я подумал, какие же они разные, эти два генерала, которых я знал лучше всех: фон Равенштайн – любитель красоты, мягкий, человечный, участливый, тот, для кого жизнь была поэзией; и Роммель – предельно практичный, жесткий, равнодушный к личным проблемам других, интересующийся человеком постольку, поскольку он вписывается в его военные цели, генерал, для которого жизнь была обычной прозой.

Несмотря на такое кардинальное различие в характерах, оба генерала в вопросах, касающихся искусства войны, прекрасно понимали друг друга. Это было хорошо заметно на совещании, состоявшемся на следующее утро. Фон Равенштайн был гибок и полон идей, он с уверенностью подходил к решению самых трудных проблем. Он не допускал и мысли о поражении и всегда искал пути преодоления препятствий. Во время обсуждения я чувствовал, что, по крайней мере, здесь есть боевой генерал, равный Роммелю, и было ясно, что Роммель о нем высокого мнения.

Вместе они придумали новую операцию. Мы знали, что британцы на соллумском фронте установили радиофицированные передовые НП. Мы также подозревали, что у них в пустыне есть тайный склад для обслуживания бронемашин, постоянно ведущих разведку передового района. Генералы решили, что Равенштайн в середине сентября совершит молниеносную вылазку в передовой район силами высокоподвижной, моторизованной боевой группы при поддержке танков и нескольких зениток.

Налет планировалось совершить с наших собственных позиций южнее Халфаи. Исключительно важным был элемент внезапности, кроме того, группа должна была передвигаться стремительно – от этого зависел успех операции. Боевая группа численностью до половины полка должна была уничтожить НП противника и попытаться захватить пленных до того, как он сможет организовать контратаку. Роммель и фон Равенштайн радовались своей задумке, как пара мальчишек‑хулиганов.

– Я еду с вами, – заявил Роммель. – Теперь нужно позаботиться об одном – чтобы британская воздушная разведка ни о чем не пронюхала.

Мы вернулись в Газалу. По пути мы остановились осмотреть гамбутский «дорожный дом», который станет нашим новым боевым штабом. Было не особенно приятно узнать, что британские бомбардировщики несколько часов назад сбросили на него несколько серий бомб; мы задумались: а не успел ли противник разведать, что это место должно было стать новым домом Роммеля?

Идея сентябрьского налета понравилась штабу Роммеля. Он вносил приятное разнообразие, и многие офицеры, которые обычно никуда не ездили, попросились сопровождать генерала. В «мамонте» вместе с нами ехали генерал Кальви и итальянские офицеры.

Мы прибыли в район Капуццо вечером накануне атаки. Фон Равенштайн доложил, что все приготовления завершены, но с сожалением отметил, что, вопреки его приказам, несколько танков днем выдвинулись на позиции и могли быть замечены британской авиацией.

На рассвете мы проехали через подготовленный проход в наших минных полях и направились на восток. Роммель, словно командир подлодки на мостике, восседал на краю раскаленной солнцем крыши «мамонта». Он пребывал в необыкновенно приподнятом настроении и неистово выкрикивал: «На Египет!»

Мы двигались в неизведанный район пустыни, и меня охватило волнующее предчувствие приключения. Мы проехали западнее Бук‑Бука. Но цистерны, которые мы ожидали здесь найти, оказались пустыми. Не увидели мы и никаких признаков секретного склада. Здесь не было ничего, кроме пустых консервных банок и бутылок, тоже, к сожалению, пустых. Наши мечты о добыче – консервированных фруктах и шотландском виски – растаяли, как ливийский мираж. Я вдруг обнаружил, что у меня пересохло в горле.

Одно из подвижных подразделений нашей рейдовой группы подъехало к нам с захваченным британским грузовиком. Водитель и его спутник были взяты в плен. Грузовик осмотрели и обнаружили множество бумаг, некоторые из которых содержали копии очень важных кодов. Чем больше мы изучали эти документы, тем более важными они нам казались, и Роммель отослал их в штаб для детального изучения. Фон Равенштайн был доволен. Он сказал Роммелю:

– Господин генерал, один только захват этих документов способен оправдать нашу экспедицию.

Роммель пробормотал, что согласен, но я так и не узнал, был ли он действительно согласен или нет.

Мы добрались до намеченного пункта; танкам и моторизованной пехоте был дан приказ занять оборону. Англичане среагировали на наш визит крайне недружелюбно. Они открыли огонь из своих 25‑фунтовых орудий, которые мы прозвали «ратш‑бум» из‑за звука, который они издавали.

Затем появились Королевские ВВС. Вражеские самолеты роем пикировали на нас, и я видел, как открываются бомболюки и бомбы со свистом летят прямо на роммелевский «мамонт». Я запрыгнул в бронемашину, ища защиты, и заметил, что Роммель и его водитель метнулись прочь от «мамонта». Они бросились плашмя на землю. Бомбы со свистом падали и врезались в землю. Осколки стучали по твердым стальным стенкам «мамонта».

Когда отгремела первая серия бомб, я выпрыгнул из «мамонта» и подбежал к Роммелю. Я увидел, что водитель тяжело ранен. Он был весь в крови. Роммель приподнялся; к своему ужасу, я увидел, что он хромает.

– Вы ранены, господин генерал? – спросил я.

– Я ничего не чувствую, – сказал он, хлопая себя по бокам и ногам.

Вскоре он обнаружил, что осколок бомбы срезал каблук с его левого ботинка.

Водителя быстро отнесли в ближайшую санитарную машину. Мы осмотрели свои автомобили. В переднее колесо «мамонта» глубоко врезался осколок бомбы, но шина была высокого качества, и мы понадеялись, что она выдержит.

Наши радисты доложили, что британцы приказали предпринять новые атаки. И прежде чем мы уехали, началась следующая бомбежка. Войска получили приказ построиться для обратного марша к границе. Роммель оставался с основной частью войск до тех пор, пока они не подготовились к движению. Когда мы отправились домой, почти совсем стемнело.

Роммель сел за руль, время от времени я подменял его. Ночь была хоть глаз выколи, и мы вскоре потеряли из виду другие машины. Неожиданно поврежденное колесо спустило. Мы не могли двигаться, покуда не починим или не заменим его.

Я сказал про себя: «О боже!» Я понимал, что мне, как самому молодому, самому младшему по званию и, возможно, самому практичному из всей команды «мамонта», придется заняться ремонтом, и это меня совсем не радовало.

Мы в темноте поискали инструменты. Домкрат оказался слишком коротким. Мы набили камней под ось и руками отгребли песок. Когда я говорю мы, то имею в виду себя и молодого итальянского графа из штаба Кальви. Остальные стояли рядом, ожидая и надеясь и отпуская критические замечания. Я до этого никогда в жизни не ремонтировал пробитую шину, да еще такую огромную, как эта.

К полуночи работы была закончена. Помогали теперь все, даже Роммель, что лишь осложнило задачу.

Наш радист словно прирос к своему креслу. Он сообщил, что британцы идут по пятам нашей колонны. Он различал позывные бронетехники противника в непосредственной близости от нас, так что для нас было бы смерти подобно вызывать помощь по радио. Наши войска уже приближались к своим прежним позициям. Никто и подумать не мог, что мы застряли одни в пустыне. Радиосообщение вывело бы британцев прямо на нас.

Мы взмокли, возясь с этим колесом. Пот лил с нас градом. Пока я работал, Роммель держал надо мной свой карманный фонарик. Я взглянул на часы. До рассвета оставалось два часа. Жирный куш был бы для Уэйвела!

Наконец колесо было починено. Мы запрыгнули в «мамонт». Роммель сел за руль и на большой скорости повел этот огромный грузовик домой. На рассвете мы доехали до границы, обозначенной проволокой. Роммель нашел проход в минных полях и искусно проехал через него. Наши саперы изумленно смотрели на одинокую машину, которая на большой скорости ворвалась с нейтральной полосы.