Часть 3 4 страница. Хикман глубоко вздохнул, и это помогло ему принять решение

Хикман глубоко вздохнул, и это помогло ему принять решение.

– Конечно‑конечно, – широко улыбнулся он, выпуская из легких воздух. – Я совершенно не хочу, чтобы меня обвинили в противодействии полиции.

– Так как их зовут? – помолчав, повторила свой вопрос Фетр.

– Мисс Елена Флеминг и доктор Джон Айзенменгер.

Орам делал записи в блокноте, но в этот момент, поскольку Фетр умолкла, он поднял голову и спросил:

– А когда они уезжают?

Фетр с трудом сдержала раздражение – насколько ей было известно, в обязанности Орама не входило открывать рот.

– Думаю, они пробудут здесь до Богоявления, – ответил Хикман, не догадываясь об этом нарушении субординации.

– Прошу прощения? – обескураженно переспросил Орам.

Хикман улыбнулся. Фетр сдержалась, но ее это развеселило не меньше.

– До шестого, – пояснил Хикман. – День, когда волхвы пришли поклониться нашему Господу.

К удовольствию Фетр, Орам залился краской и сосредоточился на своих записях.

– А сейчас они здесь? – осведомилась она. – Мы можем поговорить с ними?

– Боюсь, в данный момент они отсутствуют, но скоро должны вернуться.

И Фетр решила, что с этим можно повременить.

– Тогда, может быть, я могу побеседовать с вашей женой?

– Это необходимо? Она сейчас готовит обед.

От внимания Фетр не ускользнул содержавшийся в этих словах вежливый намек.

– К сожалению, да. Мы не займем у нее больше десяти минут и больше не станем ее беспокоить.

– Ладно, – с недовольным видом пожал плечами Хикман и вышел из комнаты. Он отсутствовал около пяти минут.

Однако если Тристан Хикман занимал оборонительную позицию, то его супруга решительно не желала отвечать ни какие вопросы. Она смотрела на Фетр с таким видом, словно та была не полицейским, а какой‑то заразой, источавшей неприятный запах, от которого никак не избавиться.

– Не могли бы вы рассказать о ваших вчерашних перемещениях?

– Перемещениях? – переспросила миссис Хикман с такой интонацией, словно услышала оскорбительную дерзость в свой адрес.

– О том, где вы вчера находились.

Эта реплика не улучшила взаимопонимания.

– Я весь день была дома, – с откровенным неудовольствием ответила миссис Хикман. – Готовилась к приезду гостей.

– И ни разу не выходили из замка?

– Нет. – Это прозвучало не столько как ответ, сколько как предупредительный выстрел, объявлявший о враждебных намерениях.

– Вам что‑нибудь говорит имя Уильяма Мойнигана?

– Нет.

– Вы уверены?

– Я же сказала: нет.

Фетр уязвленно поникла.

– А нельзя ли поговорить с вашей дочерью? – осведомилась она.

Хикман и его жена обменялись многозначительными взглядами.

– Послушайте, неужели это так необходимо? – спросил он у Фетр. – Никто из нас не знал этого человека, пусть даже он и работал в поместье. Поэтому, если у вас нет серьезных оснований полагать, что моя дочь как‑то связана с этим человеком, я вынужден вам отказать. Она очень ранима, и ваши вопросы могут вывести ее из равновесия.

Фетр вдруг почувствовала, что заплыла слишком далеко и течение грозит унести ее прочь от надежной пристани. Настаивать или нет? Однако она не успела разрешить эту дилемму, как миссис Хикман нанесла новый удар, проявив поистине бойцовские качества:

– Думаю, с моей свекровью тоже не имеет смысла беседовать. Она отдыхает, и мне бы не хотелось, чтобы ее тревожили.

Фетр, ошеломленная этой атакой и растерявшая всю свою уверенность, осталась стоять с раскрытым ртом. Ей стало еще хуже, когда она взглянула на Орама и увидела, что тот явно наслаждается ее затруднительным положением.

– Рано или поздно нам все равно придется с ними побеседовать, – изрекла наконец она.

– В таком случае я советую вам сначала позвонить по телефону и выяснить, насколько это будет удобно, – отрезала Тереза Хикман. Судя по ее грозному виду, она могла бы служить эффективной защитой дома от тата‑ромонгольского нашествия.

Фетр встала и в отчаянной попытке вернуть профессиональное достоинство осведомилась:

– Ну, по крайней мере, вы не будете возражать, если я перед уходом поговорю с няней?

Судя по всему, та была не столь ранима, как остальные члены семейства.

– Хорошо, – после некоторых колебаний ответили мистер и миссис Хикман и вышли из комнаты.

Через некоторое время вошла девушка, ранее открывшая им дверь. Она села и вскинула тревожный взгляд на полицейских. Фетр заметила, как Орам выпрямился и в его глазах запрыгали чертики. Фетр ничего не оставалось, как признать, что барышня действительно весьма привлекательна.

– Мисс…

– Доминик. Доминик Ренвьер.

– Вы француженка?

– Да. – Фетр проигнорировала ухмылку Орама.

– И вы работаете здесь няней?

– Да. Приглядываю за Томом. Это сын Нелл.

– Как давно вы этим занимаетесь?

Доминик задумалась. На ней были белая футболка и обтягивающие черные джинсы. Упершись локтями в колени, она наклонилась вперед и нахмурила лоб, ее лицо говорило о сосредоточенном раздумье.

– Думаю, год и три месяца.

– И вы живете здесь? – внезапно обрел дар речи Орам.

– Да. У меня есть своя комната.

«Интересно, зачем ему это знать?» – подумала Фетр.

– А вчера вечером где вы были? – осведомилась она. – Скажем, часов в шесть.

– Купала Тома.

– А до этого?

– Кормила его, – простодушно ответила Доминик.

– А где вы жили во Франции? – вмешался Орам.

– В Нанте.

– Это что, имеет отношение к делу? – повернулась Фетр к своему подчиненному.

– Может иметь.

Фетр наградила его испепеляющим взглядом.

– А фамилия Мойниган вам что‑нибудь говорит? – вновь повернулась она к свидетельнице.

Та погрузилась в еще более глубокое раздумье.

– Нет, – ответила она наконец. – Не помню.

– И вы никогда не встречали человека с такой фамилией? И не слышали, чтобы кто‑нибудь ее упоминал?

– Нет, по‑моему, нет. Это тот… Тот человек, который… – с искренним ужасом осведомилась Доминик.

– Да, мы так полагаем.

Девушка прикрыла глаза, замотала головой и принялась что‑то бормотать по‑французски. Фетр посмотрела на Орама.

– Надеюсь, у моего коллеги больше нет вопросов?

Орам ухмыльнулся.

– Спасибо, что уделили нам время, – промолвила Фетр, обращаясь к Доминик Ренвьер.

– Вы закончили? Мистер Хикман попросил меня проводить вас…

– Ну конечно, – поднимаясь, заметил Орам.

Когда они спускались по лестнице к загроможденному залу, Фетр спросила:

– Вам нравится здесь работать?

Доминик помедлила на нижней ступеньке.

– О да. Мистер и миссис Хикман чрезвычайно добры ко мне. И Нелл очень симпатичная.

– А мать мистера Хикмана?

Доминик улыбнулась и ограничилась единственным замечанием:

– Она такая гран‑дама.

И они вновь двинулись по залу между доспехами и столиками, заставленными фотографиями. Заметив среди них семейный снимок, Фетр остановилась и взяла его в руки.

– А это их сын? – спросила она.

Доминик подошла ближе. Три человека сидели за деревянным столом на широком, мощенном камнем патио. Во главе стола восседала Тереза Хикман, а по бокам от нее расположились мальчик и девочка. Судя по виду Терезы, фотография была сделана лет десять тому назад.

Доминик взглянула на нее, кивнула и отвернулась, но Фетр хватило проницательности заметить, что в ее поведении что‑то изменилось.

– Как его зовут?

– Хьюго, – не оборачиваясь и продолжая глядеть в сумрак зала, ответила Доминик.

– Он тоже врач, да? – спросил Орам, стоявший рядом с Фетр.

– Oui.

Фетр не знала, как и почему в ней родилось это убеждение, но она была уверена, что здесь таится какая‑то загадка.

– Вы хорошо его знаете?

– Нет, не очень, – смешавшись, ответила Доминик.

Фетр больше ни о чем не успела ее спросить, так как девушка развернулась и направилась к входной двери. Когда, открыв ее, Доминик выпускала их наружу, Орам улыбнулся ей своей самой масляной улыбкой и произнес:

– Мерси.

– Не за что, – улыбнулась Доминик.

Фетр вышла в морозную тьму навстречу одержимым мотылькам.

Елена и Айзенменгер, вернувшись после поездки с Грошонгом, разминулись с Хьюго. Они сразу поднялись в свою комнату, никого не встретив по дороге и даже не догадываясь о том, что их хозяева принимали в это время представителей полиции. Они бросили монетку, чтобы решить, кто первым идет в ванну. Айзенменгер выиграл и не проявил должной учтивости, решив воспользоваться своей победой.

– Только недолго, – взмолилась она.

– Почему бы тебе не принести мне чашечку кофе?

– Наглая свинья.

– Пожалуйста, черный с одним кусочком сахара, – рассмеялся Айзенменгер.

Елена улыбнулась и направилась вниз, на кухню. Она уже наливала кипяток в кружки, когда вошел Хьюго.

Она подняла голову, улыбнулась и поставила чайник на место.

– Привет, Хьюго!

– Елена! Ты потрясающе выглядишь!

Они подошли друг к другу, обнялись и несколько смущенно обменялись поцелуями.

– Да ты просто красавица! – делая шаг назад и широко улыбаясь, повторил Хьюго.

– Спасибо, – благодарно кивнула Елена.

Хьюго сел за стол, она заняла место напротив него. С мгновение они молчали, и Хьюго просто рассматривал Елену чуть ли не с профессиональным интересом. Елена даже неловко заерзала, словно он уличил ее в каких‑то неподобающих мыслях или поступках. Она не знала, что сказать. Восемь лет разлуки настолько отдалили их друг от друга, что теперь она видела перед собой лишь смутное напоминание о прошлом; и тем не менее она знала, что время любит шутить. Эти воспоминания были столь же иллюзорными, как детские мечты и надежды, и образ Хьюго с этого расстояния мерцал, как мираж в пустыне. Она помнила, с какой легкостью он двигался, как уверенно ориентировался во всем, и это всегда ее настораживало, поскольку она и представить себе не могла, что человек может быть таким самонадеянным. И сейчас она различала в Хьюго того же самого человека и в то же время совсем другого.

Оптическая иллюзия.

Стоит взглянуть на человека с иной точки зрения, и он превращается в свою противоположность. И там, где в детстве ей виделись пики и вершины, она теперь находила тенистые долины и даже пропасти.

– Мама рассказала мне о несчастном случае.

– Да.

– Это несколько омрачит праздники.

– Да.

– Не лучшее время для возобновления знакомства.

– Да. – Она чувствовала себя полной идиоткой, способной лишь повторять одно и то же слово, но ее словно парализовало от этой перемены ракурса.

– Столько времени прошло. И дело даже не в этих восьми годах – так много всего случилось…

– Да, – кивнула она. – Но никто…

– Я просто хотел сказать, – продолжил он, не заметив, что перебил ее, – что так и не выразил тебе соболезнования… это было так ужасно.

– Ничего. Тебе своих неприятностей хватало.

– Но они несопоставимы с твоими. Я видел, как горевали мои родители…

– Не сомневаюсь, они сделали все, что от них зависело.

Хьюго помолчал, не отводя взгляда от Елены.

– Ты же знаешь, что мы с Нелл могли бы сделать больше, но родители не хотели… втягивать нас в эту историю. Я учился в медицинской школе, а Нелл… ну…

– Я понимаю.

Казалось, после этого заверения он несколько расслабился, но ненадолго.

– И все равно я не понимаю, почему мы так отдалились друг от друга. Надеюсь, ты не считаешь…

Елена не ожидала, что Хьюго впадет в такой покаянный тон.

– Ты ни в чем не виноват. У меня тоже были неприятности. И на самом деле мне не хотелось никому о них рассказывать. – Она всегда это говорила.

– Неприятности?

Елена смущенно кивнула. Она предпочитала не говорить на эту тему, и даже Айзенменгер знал об этом лишь вскользь.

– У меня было что‑то вроде нервного срыва.

Елена умолкла и опустила голову. Хьюго протянул руки через стол и сжал ее кисть. Ладони у него были поразительно гладкими и сухими.

– Ничего удивительного. Такое любого выбило бы из колеи.

Елена передернула плечами, словно говоря этим, что ей не хотелось бы, чтобы ее сравнивали с другими.

– Но как бы там ни было, теперь все уже в прошлом, – неожиданно бодрым голосом произнес Хьюго. – И мы можем все начать сызнова, не правда ли? – Елена не успела кивнуть, как он продолжил: – Только подумай, сколь многого нам уже удалось достичь. Я – врач, ты – адвокат.

– Мы оба следуем семейным традициям.

– Да. Папа из шкуры вон лез, только бы я занялся хирургией.

– Могу себе представить.

– А ты, как я понял, теперь тоже имеешь отношение к медицине? Этот Джон – хороший парень?

– Да.

Хьюго покачал головой, и на его лице появилась хитрая улыбка.

– А тебя не смущает то, куда он запускает свои руки? Все эти трупы, кровь, внутренности…

Елена рассмеялась.

– Он не берет работу на дом.

– Надеюсь, – шутливо передернувшись, откликнулся Хьюго. – А ногти ты у него проверяешь?

Елена снова рассмеялась, на этот раз искренне почувствовав себя счастливой.

На лице Хьюго вдруг появилось очень серьезное выражение.

– Ты же знаешь, Елена, как ты дорога мне. Надеюсь, он хорошо с тобой обращается.

Елена изумленно умолкла.

– Он очень хорошо со мной обращается, – ответила она после паузы.

Она подняла голову и не смогла понять выражения его лица. Может, это была ревность? Однако уже через мгновение он вновь улыбнулся и спросил:

– Ну и где же он прячется?

– Наверху. Скоро вы сможете познакомиться.

– Прекрасно.

Оба умолкли и вдруг одновременно осознали, что он все еще держит ее за руку. Они опустили головы, а потом посмотрели друг другу в глаза, и он слегка сжал ее запястье.

– Ты стала изумительно красивой женщиной, Елена.

И, лучась улыбкой, выпустил ее кисть из своих рук.

– Спасибо, Хьюго, – смущенно ответила она. – И ты превратился в очень привлекательного мужчину, – исключительно из вежливости добавила она.

На этот раз Хьюго рассмеялся во весь голос.

– Ягненка с луком, пожалуйста.

Фетр, не испытывавшая особого пристрастия к индийской кухне, колебалась. Она судорожно пыталась вспомнить, какое из блюд этой кухни вызывает у нее наименьшую неприязнь, но чем внимательнее она вглядывалась в незнакомые названия, тем больше запутывалась. Официант не выказывал нетерпения, но Фетр понимала, что он не может потратить на нее весь вечер. Это смутило ее еще больше, однако она постаралась ничем не показать этого, что в свою очередь вогнало ее в состояние коллапса. Время сгустилось и начало растягиваться. Чем больше она пыталась сосредоточиться, тем меньше была в состоянии думать.

Что это было – филе или джалфрези?

– Куриное филе, пожалуйста, – наконец изрекла она.

Этот малодушный заказ был встречен официантом с презрительным высокомерием. Он и бровью не повел, но Фетр каким‑то образом удалось проникнуть в его мысли.

– Грибное бхаги и саг‑алу,[14]– добавил Сорвин. – Ты что будешь – рис или хлеб? Мне нравится пешаварский наан.[15]

– Да, пешаварский наан, – волевым усилием решила она.

– Тогда два пешаварских наана, пожалуйста.

И официант с невозмутимым видом покинул их.

– Думаю, мы могли бы воспользоваться удобным случаем и обсудить наше дело.

Неужто это единственное, чем можно заняться?

– Насколько я понимаю, это твое первое крупное расследование, а потому можно потратить время на то, чтобы разобраться во всем как следует.

– Да… наверно. – Больше всего Фетр хотелось забыть о делах и не думать о работе, но отказаться от предложения Сорвина она не могла.

– В участке иногда бывает трудно все обдумать. – Он произнес это таким тоном, словно в полицейском участке Ньюфорда всегда царили шум и гам, что совершенно не соответствовало его тихой захолустной атмосфере.

– Ну так и что ты думаешь?

Действительно, что я думаю? Она много о чем думала, но все это не имело никакого отношения к делу. К тому же она устала и мечтала об отдыхе. И, как она ни старалась, ей не удавалось сосредоточиться на смерти мистера Уильяма Мойнигана.

– Главное – это процесс накопления, – непринужденно продолжил Сорвин. – Любые новые сведения следует соотносить с тем, что уже известно.

Вообще‑то инспекторы редко занимались обучением начинающих детективов. Полиции еще предстоит овладеть академическим отношением к наставничеству и научиться проводить семинары и теоретические дискуссии на тему «Влияние новых открытий в генетике на уголовную ответственность» или «Гражданские права и их превратное истолкование законодательством». Как правило, все ограничивалось императивами – пойди, сделай, посмотри, – и в глубине души Фетр понимала, что должна быть благодарна Сорвину за редкую возможность перенять опыт у старшего офицера.

– Как элемент мозаики, – покорно ответила она.

Сорвин энергично закивал, явно радуясь тому, что она оказалась такой способной ученицей.

– Вот именно. Мозаика.

Как будто аналогия не была банальностью.

Фетр совсем недавно перевели в Ньюфорд, но она уже успела сильно привязаться к Эндрю Сорвину. Не то чтобы он производил впечатление безупречного рыцаря.

Холт, превратившийся в неисправимого сплетника за длинные зимние вечера, посвященные расследованию мелких краж, успел поведать ей, что, несмотря на свою обезоруживающую улыбку и невинный вид, Сорвин был настоящей акулой. Ему была присуща если не жестокость, то по крайней мере холодная беспристрастность. Она видела, как он держит себя со свидетелями и подозреваемыми, и эта манера поведения наверняка распространялась и на личные отношения. И тем не менее это не только не отпугивало, но, напротив, делало его еще привлекательнее.

– Значит, у нас есть человек, заживо сгоревший в машине. Это выглядит подозрительным, поэтому в данный момент мы расцениваем случившееся как убийство, пока нам не удастся доказать обратное.

Им подали несколько поппадумов,[16]и Сорвин, отломив кусок, обмакнул его в соус и принялся жевать.

– Мы полагаем, что жертвой является Уильям Мойниган, хотя убедительных доказательств этого у нас пока нет. – Он сделал большой глоток пива. – Как идут дела с установлением личности?

– Я отдала расческу судмедэкспертам, и они сняли с нее пять волосков. Говорят, этого будет достаточно, чтобы провести сравнение ДНК с образцами тканей, полученных при вскрытии.

– А что с зубами?

– Ортодонт снял слепки с зубов, так что теперь остается только найти зубоврачебную карточку.

– В Лестере не удалось?

– Пока нет.

– А в других базах данных ничего нет?

Фетр покачала головой. Если Сорвина и разочаровали результаты, он ничем этого не показал и продолжил поглощать поппадумы.

– Значит, в качестве рабочей версии мы можем предположить, что его каким‑то образом лишили способности двигаться – возможно, убили, – а потом запихнули в машину и подожгли ее.

– Видимо, да, – кивнула Фетр. Однако в ее голосе прозвучало сомнение, и это заставило Сорвина взглянуть на нее.

– Какие‑то сомнения?

– А что, если Мойниган не жертва, а убийца? – медленно произнесла она.

– Хорошо, предположим, – согласился Сорвин, не отводя от нее взгляда. – Что из этого следует?

– Он хочет убедить нас в том, что тело в машине принадлежит ему. Поэтому и поджег ее.

– Это нам удастся выяснить, когда мы сверим ДНК волос и тела.

– Да, если человек, живший у миссис Глисон, действительно был Мойниганом. А вдруг это был убийца?

Сорвин усилием воли сдержал улыбку.

– Но у нас есть показания Блума, подтвердившего, что Мойниган жил у миссис Глисон, – заметил он.

Фетр это не смутило.

– А если он в сговоре с Мойниганом?

В это время официант с впечатляющим высокомерием принес им заказ, и Сорвин не успел ответить.

– Что‑нибудь еще? – осведомился он с таким видом, словно предпочел бы услышать отрицательный ответ. И тем не менее, когда Сорвин покачал головой, на лице официанта не отразилось ничего, даже отдаленно напоминавшего благодарность.

Оба занялись пищей и некоторое время молчали, пока Сорвин не нашел нужные слова.

– Мне не хотелось бы сейчас обсуждать идею заговора, – промолвил он. – Поэтому давай предположим, что мистер Жареный действительно Уильям Мойниган, и будем действовать исходя из этого предположения.

– Да, сэр, – несколько сникнув, ответила Фетр.

– Можешь называть меня Эндрю, когда мы не на работе.

– Я думала, мы все еще на работе, – подняв на него глаза, ответила Фетр и тут же пожалела о том, что сказала это.

– Да нет, – с удивленным видом возразил Сорвин. – Мы отдыхаем. С тобой все в порядке? – внезапно нахмурился он.

– Просто устала, – вздохнула Фетр.

Он улыбнулся и прикоснулся к ее руке.

– Ну, надеюсь, не слишком. Как бы то ни было, «Звезда Индии» мало похожа на столовую в участке, – добавил он. – Слишком много плюша.

Фетр улыбнулась и снова сосредоточилась на еде.

– Меня интересует другое, – возвращаясь к прежней теме, продолжил Сорвин. – Почему это две недели тому назад Мойниган вдруг решил собрать свои вещички в Лестере и вернуться сюда после восьми лет отсутствия.

Фетр, еще не оправившаяся после своей предыдущей неудачи, не ответила.

– И еще этот мистер Грошонг. Он тоже очень меня интересует. Он сказал, что не знает этой машины, но другие жители деревни ее почему‑то узнали.

– Может, у него плохая память?

– Он не производит впечатления склеротика. К тому же остается непонятным вопрос, почему Мойниган в свое время покинул поместье. Может быть, поссорился с Грошонгом?

– Это что, так важно?

– Одному Богу известно, – улыбнулся Сорвин, отломил кусок хлеба и принялся с удовольствием жевать. – В этом‑то все и дело, – заметил он, пережевывая пешаварский наан. – Расследование предполагает не столько поиски неизвестного, сколько погружение в давно забытые обстоятельства. Нельзя исключать ни одной возможности, пока не будет доказано, что этого не могло произойти. Это только Шерлок Холмс сразу умел определять истинную подоплеку преступления. В реальной жизни так не бывает.

– Но если причиной его отъезда была ссора с Грошонгом, которая произошла восемь лет назад, почему все это всплыло только сейчас?

Сорвин не мог ничего ответить, но пока его это не смущало.

– Безусловно, это очень интересный вопрос, – со значением произнес он.

Что мало проясняло ситуацию.

Они снова умолкли. Фетр допила вино и решила перейти на воду, которая и была принесена их сверхвнимательным и сверхвысокомерным официантом вместе с еще одним бокалом пива для Сорвина.

– Вкусно, – промолвил он. – Тебе нравится?

Фетр кивнула в надежде на то, что, несмотря на свой талант детектива, он не распознает ложь.

– А откуда взялись деньги, часы и фотография? – спросила она, чтобы поддержать разговор.

Сорвин ответил не сразу – может, пережевывал исключительно вкусный кусок мяса, а может, просто не знал, что сказать.

– Деньги меня не интересуют, – наконец изрек он. – Что такое пятьсот фунтов в наше время? Вряд ли это можно назвать состоянием, скорее трудовые капиталы. – Сорвин вздохнул. – А вот часы и фотография – это интересно. Я имею в виду, каким образом у такого неудачника могли оказаться столь дорогие дамские часы? И откуда у него фотография этой пожилой четы?

– Украл?

Но Сорвин подозревал, что все не так просто.

– Либо украл, либо купил, зная, что часы краденые.

– Но ведь он мог купить их легально, – заметила Фетр, которая еще не была столь циничной.

– Не думаю, Салли, – покровительственно произнес Сорвин. – Все его имущество состояло из пятисот фунтов, расчески и нескольких предметов одежды. Вряд ли он стал бы тратить несколько сотен фунтов на приобретение золотых часиков.

– А может быть, они достались ему по наследству. А мужчина и женщина на фотографии – его родственники.

На этот раз Сорвин даже не попытался скрыть свой покровительственный тон.

– Я еще понял бы, будь это детская фотография, но пятидесятилетняя пара, которая к тому же никак не может быть его родителями… Нет. Я думаю, часы были украдены, и украдены не случайно – они каким‑то образом связаны с фотографией.

Он не стал говорить, что его тоже мучают какие‑то отрывочные воспоминания, которые никак не складываются в законченную картину.

– Мы не можем утверждать этого, нам еще слишком мало известно, – возразила Фетр, которая вновь обрела уверенность при виде того, как Сорвин игнорирует все то, что не согласуется с его версией. – Вы сами сказали, что мы не должны исключать ни одной возможности, пока не докажем, что этого не могло произойти.

– Это реальная жизнь, Салли! – вскричал Сорвин. – Это не любовный роман, в котором баснословные богачи бросают все и, прихватив с собой часики возлюбленной, отправляются в народ и снимают комнату у миссис Глисон. Поверь мне, они были украдены!

Фетр слегка обиделась, но это не помешало ей продолжать отстаивать свою точку зрения.

– Я просто говорю, что не следует исключать и эту возможность.

– Не забывай, что его, возможно, убили. Из каждых трех убийств два являются следствием противозаконной деятельности.

Фетр не была знакома с этой статистикой, однако она выглядела вполне достоверной.

Сорвин заметил, как она заняла оборонительную позицию, и опустил вилку.

– Послушай, в каком‑то смысле наш спор абсолютно бесплоден. Нам все равно нужно выяснить, откуда взялись эти часы. А для этого придется прочесать списки украденного.

Фетр не сомневалась, что эта неприятная обязанность будет поручена именно ей.

– Я не пренебрегаю твоим мнением, Салли, – улыбнулся Сорвин. – Просто у меня больше опыта.

Она кивнула, но с довольно мрачным видом. Его слова ее явно обидели.

Сорвин взял вилку и вернулся к трапезе. Фетр, с которой уже было довольно, отставила тарелку и принялась украдкой наблюдать за ним.

Потом он резко отложил вилку в сторону и промолвил:

– Прости. Я не должен был так с тобой говорить.

– Ничего. У тебя действительно гораздо больше опыта, чем у меня.

Она тоже была ему небезразлична.

Симпатичных женщин среди полицейских было не много, и поэтому с первого дня обучения ее начали преследовать мужчины (а один раз даже женщина). Однако все они выглядели так, что она не уступила бы им и за весь чай «Уормвуд‑Скрабз».[17]Обычно ей удавалось сохранять дистанцию, избегая прямого выяснения отношений, иногда приходилось прибегать к откровенному разговору, и лишь однажды она была вынуждена дать ногой в промежность. Очень редко она ощущала в своей душе какой‑то отклик.

Именно так было с Сорвином. Он ни на чем не настаивал, по крайней мере, не слишком сильно. Она знала, что всем мужчинам присуща настойчивость в отношениях, а у нее это всегда вызывало протест. Ей не нравилось, когда ею манипулировали, подгоняли ее и заставляли делать что‑то вопреки ее воле.

Сорвин делал все правильно, и хотя он тоже играл с ней, почему‑то это не вызывало у нее возражений.

Он доел остатки своего блюда и откинулся на спинку кресла.

– Замечательно, – промолвил он.

– Да, – откликнулась Фетр.

– Что‑нибудь еще?

– Нет, спасибо.

К ним подошел официант, и Сорвин попросил у него счет, после чего снова повернулся к Фетр, которая сидела, уставившись на скатерть.

– Ну же, не грусти, – промолвил он. – Наши дела не так уж плохи.

И в его голосе прозвучало что‑то, что заставило ее улыбнуться.

– Так‑то лучше, – заметил Сорвин.

– Прости. Я действительно устала.

– Тогда я отвезу тебя домой, – простодушно ответил он, вовсе не намекая при этом, что чего‑то от нее ожидает. И Фетр почувствовала, что благодарна ему за это. Ей понравилось заниматься с ним любовью и хотелось повторить это, но сейчас она действительно изнемогала от усталости.

У Сорвина тоже остались самые приятные воспоминания об их последней ночи, и ему не терпелось освежить их. Но он уже слишком хорошо знал Фетр и поэтому был вынужден приберечь свои плотские желания для другого случая.

Знакомство с Хьюго Хикманом произвело на Айзенменгера двойственное впечатление. С одной стороны, он был привлекателен, раскован, общителен и, судя по всему, достаточно открыт, но вместе с тем в нем было нечто такое, что вызывало у Айзенменгера неприязнь. Чувство это было неопределенным, оно то возникало, то исчезало, рождая ощущение дискомфорта. В конце концов он решил, что Хьюго просто слишком идеален и, более того, сам знает об этом. Айзенменгеру ничего не оставалось, как заподозрить, что его неприязнь к Хьюго объясняется обыкновенной завистью, а поскольку ему вовсе не хотелось быть завистником, он постарался подавить в себе это чувство.

Однако полностью избавиться от него Айзенменгеру так и не удалось.

Когда их представили друг другу, Хьюго широко улыбнулся и с должной долей скромности крепко пожал Айзенменгеру руку.

– Как я понял, вы – патологоанатом. Потрясающе интересная дисциплина. Папа всегда воспитывал во мне уважение к патологам, правда, па? Как ты говорил: «Всегда поддерживай с патологами добрые отношения, потому что именно они подчищают все твои промахи и могут как спасти тебя, так и погубить».