Царьград. Крещение 4 страница

Во‑вторых, по словам императора, «архонтисса» беседовала с ним, «сколько хотела». Это обычная формула, принятая в византийском протоколе. (Так, описывая приемы послов‑«сарацин», тот же Константин сообщает, что послы, «оказавшись подле царского трона, имели встречу с василевсом, сколько хотели»; или, в другом месте: «лицезрели василевса и, сколько хотели сказать, говорили»^{198}.) Но эта формула отражала действительное положение дел. На этом неофициальном приеме, в отличие от предыдущих, официальных, княгиня имела возможность обсуждать те вопросы, ради которых она и прибыла в Царствующий град.

О некоторых из обсуждавшихся тем – например, о новом торговом соглашении между двумя странами и условиях пребывания русских купцов в Константинополе – мы можем говорить только предположительно. Но кое‑что знаем наверняка.

Так, из рассказа «Повести временных лет» известно, что уже после возвращения княгини Ольги на Русь (вероятнее всего, на следующий год) император Константин прислал к ней своих послов и потребовал от нее исполнить то, что она обещала ему, будучи в Константинополе. «Как возвращусь в Русь, – будто бы говорила ему княгиня, – многие дары пришлю тебе: челядь, воск и скору (меха. – А.К.), и воев (воинов. – А.К.) в помощь» (в Ипатьевском и Радзивиловском списках: «…и воев многих в помощь»)^{199}.

Конечно, рассказ летописи во многом легендарен. Но упоминание о «воях» точно отражает одно из главнейших положений русско‑византийского договора: как мы помним, русская сторона обязана была по требованию императора предоставить ему столько воинов, сколько он пожелает. В 50‑е годы X века, как, впрочем, и во все другие времена, Империя вела постоянные войны, а потому остро нуждалась в наемных войсках из Руси. Эта тема, безусловно, представлялась наиболее важной императору Константину. Ради нее он, собственно, и оказывал почести русской княгине.

В годы правления Константина Багрянородного византийская армия потерпела несколько чувствительных поражений от арабов, хозяйничавших в Северной Африке, Месопотамии, Сирии и Южной Италии. Так, в 949 году (а по другим сведениям, даже в 956‑м, то есть накануне визита Ольги)[161]катастрофой закончилась попытка императора отвоевать Крит, давно уже ставший главной базой для нападений арабов на византийское побережье. Подготовка к экспедиции велась долго и тщательно и потребовала огромных денежных средств, полная роспись которых приведена в трактате Константина Багрянородного «О церемониях» (подробнейший рассказ о подготовке к походу на Крит составляет отдельную 45‑ю главу 2‑й книги трактата). Известно, что в этой экспедиции принимали участие русские наемники: Константин называет их точное число – 629 человек. Однако из‑за бездарности или неопытности поставленного во главе войска евнуха Константина Гонгилы – человека, совершенно не сведущего в военном деле, – византийская армия была наголову разбита и почти полностью уничтожена.

С переменным успехом военные действия шли на восточных границах Империи, где главным противником греков был знаменитый покровитель поэтов, сам воин и поэт, Сейф ад‑доула, или Ибн Хамдан (из династии Хамданитов), эмир Халеба (Алеппо, в Сирии), имя которого уже упоминалось на страницах этой книги. Войны с ад‑доулой отличались особым ожесточением: они «сжигали, убивали и забирали в плен» – эта фраза звучит рефреном в современных описаниях военных действий как греков, так и арабов. Впрочем, иной раз противники проявляли рыцарское отношение к захваченным в плен врагам – но лишь тогда, когда в руках у них оказывался кто‑нибудь из представителей высшей знати, чью жизнь можно было обменять на ощутимые политические выгоды.

Наемники‑руссы участвовали во многих сражениях с Сейф ад‑доулой. Со слов ал‑Масуди (писавшего в 956 году), известно, что византийцы размещали их, равно как и армян, болгар или печенегов, отдельно, гарнизонами, «во многих из своих крепостей, примыкающих к границе аш‑Шамийя (Сирии. – А.К.)», и использовали против «народов, враждебных им и окружающих их владения»^{200}.

30 октября 954 года в битве у крепости Хадат (к западу от Евфрата, на границе византийских владений и государства Хамданитов) войска Сейф ад‑доулы наголову разбили 50‑тысячную армию командующего всеми вооруженными силами Империи на востоке престарелого доместика Варды Фоки. Потери греков были огромны. Сын доместика Никифор, будущий император ромеев и выдающийся полководец, едва не попал в плен к арабам: в течение целого дня он был вынужден прятаться в подземельях Хадата и лишь с наступлением ночи бежал из города и с трудом нагнал отступающего отца. В этом сражении на стороне греков, наряду с болгарами и армянами, участвовали и руссы^{201},[162]которые до дна испили всю горечь поражения; очевидно, что и они тоже понесли огромные потери.

После неудачи Варды Фоки доместиком был назначен его сын Никифор. 2 сентября 955 года он вновь осадил крепость Хадат, но вынужден был отступить, узнав о приближении Сейф ад‑доулы; кажется, руссы и на этот раз входили в состав его войска. Напуганное неудачами византийское правительство предприняло попытку заключить мир с правителем Халеба, однако эмир ответил решительным отказом, заявив, что греческому царю могут быть переданы от него только три слова: «конь, копье и меч»^{202}.

В следующем, 956 году Сейф ад‑доула напал на крепость Телл‑Батрик в Армении (в верховьях Евфрата), где находился другой видный византийский полководец и тоже будущий император Иоанн Цимисхий, и обратил того в бегство. Потери греков составили около четырех тысяч человек. Правда, осенью того же года флот греков разгромил арабов на море, а сухопутные войска удачно действовали в Месопотамии.

Перелом в ходе войны наметился лишь в июне 957 года, примерно в то время, когда княгиня Ольга отправлялась в Царьград. Пользуясь тем, что Сейф ад‑доула напал на пограничные области Византии, доместик Никифор Фока опять подступил к крепости Хадат, осадил ее и на этот раз добился от гарнизона и жителей капитуляции на условии сохранения им жизни; сама крепость была разрушена. С этого времени греки всё чаще стали одерживать верх над своим грозным врагом. В июне следующего, 958 года Иоанн Цимисхий добился внушительного успеха, заняв важнейшую в стратегическом отношении крепость Самосату на Евфрате; осенью того же года он обратил в бегство самого Сейф ад‑доулу и захватил множество пленных.

Для того чтобы добиться перелома в войне, власти Константинополя были готовы задействовать все имеющиеся у них ресурсы и заключить новые соглашения со своими действительными и потенциальными союзниками. Арабский поэт Абу Фирас, между прочим, двоюродный брат Сейф ад‑доулы, сын гречанки, не раз участвовавший в походах против греков и проведший много лет в византийском плену, сообщает под 958 годом о том, что император Константин после неоднократных военных стычек с эмиром Халеба и неудачной попытки заключить с ним перемирие (это было, как мы только что сказали, в 955 году) «начал мирные переговоры с соседними народами… Он заключил мир с властителями болгар, русских, турок (венгров. – А.К.), франков и других народов и просил у них помощи»^{203}.

Властительницей русских была княгиня Ольга. Говоря о заключении мира с ними и об обращенной к ним просьбе о помощи, Абу Фирас, по всей вероятности, имел в виду те самые переговоры, о которых идет речь в тексте настоящей главы.

Соглашение на этот счет, очевидно, было достигнуто, коль скоро император Константин отправил своих послов в Киев за «воями». Однако Ольга не стала выполнять обещанное и отослала послов императора обратно ни с чем. (Именно тогда, по летописи, она и принялась укорять греческого царя, припоминая ему свое долгое стояние в «Суду».) По‑видимому, что‑то в ходе русско‑византийских переговоров категорически не устроило киевскую княгиню, почему она и пошла на разрыв отношений. Но что именно, мы, к сожалению, не знаем, и потому историкам приходится выдвигать разного рода догадки и предположения на этот счет.

Так, в историографии уже давно высказывается предположение, будто истинной целью визита Ольги в Царырад было желание породниться с императором Константином, заключить династический брак между одной из его дочерей и своим сыном Святославом: именно это неудачное сватовство якобы и было позднее переосмыслено летописцем как неудачная попытка самого греческого царя жениться на Ольге. Константин ответил отказом, что и оскорбило русскую княгиню^{204}.

Что можно сказать по поводу этой распространенной точки зрения? Прежде всего то, что никаких подтверждений в источниках она, увы, не имеет, оставаясь не более чем догадкой исследователей. Правда, иногда предполагают, что сам Святослав мог находиться в Константинополе вместе с матерью, так сказать, инкогнито, и именно он, несостоявшийся жених, и был тем самым «анепсием» Ольги, которого упомянул Константин Багрянородный^{205}. Между прочим, на приемах у императора Константина присутствовали какие‑то «люди Святослава», а это обстоятельство, если принимать во внимание терминологию источника, могло бы указывать на присутствие на том же приеме и самого князя. (Так, в числе русских, побывавших на приемах у императора, упоминаются «люди» самой Ольги, а также «люди» находившихся здесь же «апокрисиариев» – послов.) Однако мы уже говорили о том, что имя Святослава было хорошо известно Константину Багрянородному. Если бы «архонт Росии» – то есть формально правящий русский князь – действительно оказался в его городе, это вряд ли укрылось бы от его внимания и обязательно нашло отражение в придворном церемониале. Так что от мысли о присутствии Святослава в составе посольства приходится отказаться. А вот чрезвычайно низкий статус «людей Святослава» по сравнению почти со всеми другими членами делегации действительно обращает на себя внимание.

О статусе отдельных участников посольства Ольги мы можем судить по подаркам, которые они получили от императора Константина. На обеде 9 сентября «люди Святослава» получили по пять милиарисиев (серебряных монет) – меньше не только послов, купцов или приближенных княгини Ольги, но даже ее служанок‑рабынь и переводчиков.

На втором приеме у императора, 18 октября, «люди Святослава» не упомянуты вовсе. Очевидно, их просто не было в тот день во дворце. А это значит, что либо они сочли себя оскорбленными и покинули Константинополь, либо Ольга сама посчитала неуместным их присутствие во дворце. И в том, и в другом случае перед нами явное свидетельство каких‑то трений в отношениях между матерью и сыном. И это делает предположение о сватовстве Ольги еще менее вероятным.

Ну а если бы Ольга обратилась с подобным предложением к императору Константину? Реакцию его в этом случае предугадать несложно.

Император с крайней неприязнью и раздражением относился к любым предложениям такого рода. В трактате «Об управлении Империей» он посвятил целую главу «неуместным домогательствам и наглым притязаниям» «северных народов», к которым причислял хазар, «турок», то есть венгров, и руссов, «или какой иной народ из северных и скифских». В наставлении сыну император особо предусмотрел случай, «если когда‑либо народ какой‑нибудь из этих неверных и нечестивых северных племен попросит о родстве через брак с василевсом ромеев, то есть либо дочь его получить в жены, либо выдать свою дочь, василевсу ли в жены или сыну василевса»: эту «неразумную просьбу» надлежало отвергнуть со всей решительностью как кощунственную и недопустимую, ссылаясь на «страшное заклятие и нерушимый приказ» святого и равноапостольного императора Константина Великого (IVвек), якобы начертанные им собственноручно на престоле Святой Софии: «Никогда василевс ромеев да не породнится через брак с народом, приверженным к особым и чуждым обычаям, по сравнению с ромейским устроением»^{206}. Иными словами, Константин Багрянородный предлагал идти на заведомый подлог (ибо «заклятие» Константина Великого не могло быть начертано в храме, построенном спустя два века после него). Единственное исключение – и опять же с мифической ссылкой на Константина Великого – допускал багрянородный писатель: это браки с правителями франков. Что, в общем‑то, понятно, ибо родная сестра императора Константина была замужем за итальянским королем Людовиком III Слепым, а его сын и соправитель Роман II, как мы уже говорили, еще ребенком был обручен с дочерью короля Гуго Бертой. (Пикантность ситуации, между прочим, заключалась в том, что эта самая Берта в действительности была незаконнорожденной дочерью Гуго, нажитой им от своей наложницы, но как раз этот факт Константин Багрянородный в своем трактате тщательно скрыл.)

Очевидно, подобные предложения «северных варваров» император Константин слышал не раз и тогда, когда был младшим соправителем своего тестя, и во время самостоятельного правления. Можно было бы подумать, что его гневная тирада на этот счет – не что иное, как реакция на мнимое сватовство Ольги, о котором мы только что говорили (такое предположение высказывалось в литературе). Однако трактат «Об управлении Империей» был написан еще до того, как Ольга прибыла в его город.

(Что же касается легенды о сватовстве императора к русской княгине и причин ее появления в летописи, то я еще попытаюсь высказать некоторые соображения на этот счет – но позже.)

В том же трактате «Об управлении Империей» Константин поведал и о других темах, которые постоянно возникали во время переговоров с «северными варварами», в том числе, очевидно, и с русскими. Оказывается, они «частенько» (выражение Константина) обращались к византийским императорам с просьбой «послать им что‑нибудь из царских одеяний или венцов, или из мантий, ради какой‑либо их службы или услуги». Другая, еще более возмутительная, по мнению императора, просьба касалась «жидкого огня, выбрасываемого через сифоны», – непобедимого оружия греков, которого многократно домогались «варвары», заключая мир с Империей. На все эти просьбы и домогательства следовало отвечать категорическим отказом, ссылаясь опять‑таки не на людские, а на божественные законы^{207}.

Неизвестно, обращалась ли Ольга с подобными просьбами к императору во время своей беседы с ним. Но если обращалась, то Константин, нет сомнений, отвечал ей именно так, как учил отвечать сына, и такое высокомерие не могло не оскорбить ее.

Ну а о крещении киевской княгини? Или даже об учреждении церковной иерархии в Киевском государстве, как считают некоторые историки? Шла ли об этом речь во время переговоров во внутренних покоях императорского дворца 9 сентября? Об этом мы также порассуждаем чуть позже, ибо сюжеты, связанные с крещением княгини Ольги, – несомненно, самые важные и вместе с тем самые сложные в ее биографии, и они требуют отдельного обстоятельного разговора.

В тот же день 9 сентября в честь прибытия русской «архонтиссы» в Большом императорском дворце был устроен званый обед – «клиторий», как называлось это мероприятие в византийском придворном церемониале. Собственно, устроено было два обеда: один для мужской, а другой для женской части посольства.

Обед для самой Ольги и женщин из ее свиты давали «августа» Елена и ее невестка. В церемонии приняли участие придворные дамы высших «вил». Русская княгиня участвовала в обеде по чину «опоясанной патрикии» – «зосты». Напомню, что это придворное звание считалось высшим в Империи для женщин: «зосты» в придворном церемониале следовали сразу же за самими императрицами и, в частности, имели право сидеть с ними за одним столом во время трапезы.

«В тот же день состоялся клиторий в том же Юстиниановом триклине, – пишет в трактате «О церемониях» император Константин. – Села на вышеупомянутый трон (тот самый, на котором императрица восседала во время приема Ольги, то есть Феофилов. – А.К.) деспина (Елена. – А.К.), и ее невестка (Феофано. – А.К.) [163], а архонтисса встала сбоку. В то время как вводимые распорядителем трапезы обычным чином архонтиссы (родственницы Ольги. – А.К.) совершали поклонение («проскинесис». – А.К.), архонтисса, слегка преклонив голову, села на том месте, где стояла, за отдельный стол вместе с зостами, согласно уставу». Последнее уточнение свидетельствует о том, что Ольга села именно за императорский, так называемый «усеченный» стол («апокопт»), вместе с «августой», ее невесткой и «зостами». Всего на обеде присутствовали 25 русских женщин, включая Ольгу.

В это же самое время в Хрисотриклине – главном тронном зале Большого императорского дворца – был устроен «клиторий» для «послов русских архонтов», а также «людей и родственников архонтиссы» и русских купцов (всего восьмидесяти семи человек). На обеде присутствовали сам император Константин и, вероятно, его сын и соправитель Роман (имя которого в источнике в данном случае не названо).

Подобные обеды с участием императора в самый день приема иностранных послов были в обычае греков. В той же главе трактата «О церемониях» император Константин упоминает еще три «клитория» с участием сарацинских послов[164]. Все они проходили в разных залах дворца, но примерно по одному и тому же сценарию. Дворцовые залы украшались для этой цели особым образом: в них вносились царские троны, золотой или серебряный стол для трапезы; по стенам развешивались венки и драгоценные эмали из дворцовых храмов, серебряные паникадила, драгоценная столовая посуда, а также роскошные одежды, принадлежавшие самому василевсу и «августе». Вся сервировка стола состояла из золотой или серебряной чеканной посуды. По обеим сторонам зала в течение всего обеда стояли приближенные стражники («кандидаты») с золотыми скипетрами и «птихиями» – военными знаменами – в руках. Добавим к этому, что и дворцовые чины, участвовавшие в пиршестве, и иноземные гости были одеты в специально выданные им из дворцового ведомства роскошные одеяния, которые затем, по всей вероятности, надлежало сдать обратно.

Естественно, что нам больше известно об обедах, устраиваемых императором, – случай с Ольгой все же был явным исключением. На таких званых обедах не только ели, но и вели разговоры, причем император в беседе с послами мог затрагивать важные внешнеполитические вопросы. Но развлечения, отдых все же занимали главное место. Все пиршество сопровождалось музыкой и пением. Когда появлялись послы, начинали играть органы – золотые, императорские, и серебряные, принадлежавшие «партиям» Константинополя. В остальное время звучали так называемые «василикии» – царские песнопения, которые исполняли, стоя за особыми завесами, певчие двух главных константинопольских храмов – Святых Апостолов («апостолиты») и Святой Софии («агиософиты»). Кроме того, во время обеда устраивались театрализованные представления, в том числе духовные мистерии, а также выступления жонглеров, акробатов, мимов.

Лиутпранд Кремонский так описал обед, на который он был приглашен императором Константином в 948 году: «Император обедает… вместе с гостями, причем не сидя, как в обычные дни, а возлежа; в эти дни им подают пищу не на серебряной, но только на золотой посуде. А после обеда в трех золотых вазах вносятся фрукты, которые из‑за огромной тяжести доставляются не руками людей, а привозятся на покрытых пурпуром повозках»; эти вазы опускают на стол через специальные отверстия в потолке с помощью лебедки и точно так же потом убирают со стола. «Представления, которые я там видел, я опущу, ибо описывать их было бы слишком долго», – продолжает Лиутпранд. Вероятно, некоторые из этих представлений показались ему не вполне пристойными, поскольку он посчитал, что лишь одно «не стыдно будет изобразить здесь, ибо оно удивительно», – это выступление акробатов, двух обнаженных мальчиков, выполнявших трюки на шесте, который удерживал на лбу без помощи рук старший из выступавших.

Обязательной и очень важной (особенно для гостей) частью обеда была раздача подарков от имени императора. Эти подарки по заранее составленному списку получали все – и иноземные послы, и сопровождавшие их лица, присутствовавшие на обеде, вплоть до последнего человека. Когда же иноземцы покидали зал и выходили в расположенные рядом помещения, император посылал им розовую воду, притирания и благовония для совершения обряда омовения. «Совершив омовения из заранее приготовленных здесь покрытых резьбой чаш для умывания рук, отершись драгоценными полотенцами и обильно умастившись ароматными и благовонными духами и пудрами», иноземцы удалялись из дворца и в сопровождении слуг направлялись в свою резиденцию. На этом аудиенция считалась законченной.

Нет сомнений, что всё положенное по протоколу было совершено и в отношении участников посольства Ольги. В том числе и в отношении самой княгини и прибывших вместе с ней женщин, которых угощали в зале Юстиниана. Вся церемония совершалась точно так же, как и во время обеда с участием императора, – за тем лишь исключением, что здесь, кроме женщин, могли присутствовать лишь евнухи из числа приставленных к опочивальням старшей и младшей императриц. И здесь тоже обед сопровождался пением и театрализованными действами, что особо отметил император Константин. «Да будет ведомо, – писал он, – что на этом клитории присутствовали певчие апостолиты и агиософиты, воспевавшие царские песни. Были сыграны и все сценические представления».

Какие именно действа показывали руссам, мы не знаем. Но, наверное, были здесь и музыканты, и мимы, и ряженые (на Руси их называли скоморохами), и жонглеры, и акробаты. Между прочим, все эти персонажи изображены на фресках башен киевского Софийского собора, выполненных в XI столетии и, вероятно, представляющих собой своеобразную иллюстрацию к памятной поездке киевской княгини Ольги в Царьград. Особенно примечательна одна из фресок, на которой изображена сцена, почти в точности совпадающая с той, что описывал Лиутпранд Кремонский: мы видим акробата, держащего без помощи рук (правда, не на лбу, а, кажется, на плече) шест, по которому карабкается мальчик^{208}.

Что же касается собственно угощения, то оно на подобных званых обедах, по‑видимому, играло далеко не главную роль. Император Константин любил вкусно поесть и выпить вина, однако придворная кухня не всем из его гостей приходилась по вкусу – главным образом, из‑за того, что в готовке обильно использовали непривычные для иностранцев пряности, приправы и соусы. Упомянутый выше Лиутпранд Кремонский, описывая свой первый визит в Константинополь, ничего не говорит о качестве подаваемых на стол блюд. Но в другом сочинении – отчете о своей второй посольской поездке в Византию в 968 году (тогда он представлял германского императора Отгона I, а принимал его император Никифор Фока) – он с явным отвращением отозвался об обеде в царских покоях, назвав его «довольно гнусным» и «омерзительным»: по его словам, вся пища, «по обыкновению пьяниц», была «обильно сдобрена маслом и каким‑то ужасным рыбным соусом». (Об этом соусе Лиутпранд вспоминает и чуть ниже, описывая другое угощение у императора – «обед, сильно пахнувший чесноком и луком и обильно приправленный маслом и рыбным соусом».) Впрочем, легко догадаться, что эмоции итальянского прелата были вызваны общей неудачей его миссии и теми унижениями, которые он претерпел в Константинополе из‑за начавшейся вражды между византийским и германским императорами. Оправдываясь в собственных неудачах, он возлагал вину исключительно на греков, у которых теперь всё было отвратительно – и нравы, и законы, и внешний вид, и кухня. Показательно, что однажды в том же отчете, повествуя о таком же званом обеде, на котором ему удалось обратить на себя благосклонное внимание императора и получить от него кушанье с собственного стола, Лиутпранд совсем по‑другому отозвался об угощении, которым его потчевали, в том числе и о столь не понравившемся ему рыбном соусе: оказывается, на обеде подавали и «жирного гуся, восхитительно вкусного, начиненного чесноком, луком и пореем, а также пропитанного рыбным соусом»^{209}. Собственно, качество пищи заботило устроителей церемонии лишь постольку, поскольку она могла понравиться или не понравиться самому императору. Приглашенные же на обед иноземцы должны были почитать за великую честь уже то, что они присутствуют при трапезе василевса ромеев. Впечатление на них производило не столько меню, сколько убранство зала и сервировка стола. Не случайно византийский хронист – очевидно, без всякой задней мысли – заметил однажды, что драгоценный серебряный стол, изготовленный императором Константином и водруженный в Хрисотриклине, «доставлял… званым гостям больше радости, чем сладость пищи»^{210}.

Как и полагалось по протоколу, во время «клитория» в Хрисотриклине были розданы подарки мужчинам – участникам посольства Ольги. Константин Багрянородный приводит точные суммы. «Анепсий» (племянник) княгини получил 30 милиарисиев; восемь приближенных Ольги («людей», в данном случае родственников) – по 20 милиарисиев; 20 послов – по 12; 43 купца – тоже по 12; священник Григорий – 8; два переводчика – по 12; пятеро «людей» Святослава[165], как мы уже знаем, – по 5; шесть «людей» послов – по 3; личный переводчик Ольги – 15.

Однако в отношении Ольги и женской части посольства пришлось пойти на существенное изменение в протоколе. Раздача подарков женщинам в практике византийского двора ранее, кажется, не встречалась. Теперь же ее было решено перенести на особо устроенное торжество – десерт. Обычно десерт совмещали со званым обедом (вспомним вазы с фруктами, описанные Лиутпрандом), или же император вкушал его вместе с семьей. Но на этот раз десерт был устроен отдельно, в одном из боковых помещений Хрисотриклина – так называемом Ариститирии, находившемся по соседству с жилыми покоями императора. На этом десерте Ольга – исключительный случай! – оказалась за одним столом с василевсом и его сыном‑соправителем. «…Был поставлен маленький золотой стол, – пишет Константин, – …и на нем было подано сладкое в покрытых эмалью и драгоценными камнями чашках. И сидел василевс (Константин. – А.К.), и Роман, багрянородный василевс, и багрянородные их дети, и невестка, и архонтисса…»

Известно, что император Константин любил сладкое – торты из муки и меда, пирожные‑колечки, фруктовое желе, муссы. Все это вместе с фруктами подавалось на стол во время десерта. Подчеркнуто‑неофициальный, интимный характер этому мероприятию придавало и то, что за маленьким столом разместились не только взрослые дочери императора, но и не названный ребенок младшей императорской четы[166].

Именно по окончании десерта Ольга и женщины из ее свиты получили подношения от императора Константина, которые так же скрупулезно перечислены в трактате «О церемониях». Ольге было преподнесено «в золотой, покрытой драгоценными камнями чаше» 500 милиарисиев; шести ее приближенным женщинам (очевидно, «родственницам‑архонтиссам») – по 20; восемнадцати служанкам – по 8.

Надо признать, что дары императора не выглядят излишне щедрыми. Ольга была правительницей государства, однако она получила от императора ровно столько, сколько получал посол союзной с Империей державы. Так, по 500 милиарисиев каждому, и в таких же «золотых, покрытых драгоценными камнями чашах», были выданы обоим послам «друзей‑тарситов», присутствовавшим на «клитории» у императора 31 мая 946 года, и еще раз им же (и опять в золотых чашах) на приеме 9 августа того же года. Но при этом общая сумма даров, розданных Ольге и ее людям, была значительно меньшей, нежели во время приема сарацин. Всего 9 сентября было роздано 1800 милиарисиев (или 150 номисм)[167]. Между тем одни только «люди» сарацинских послов, приглашенные на пиршество, получили на всех 3000 милиарисиев (то есть 250 номисм), и это не считая самих послов, получивших на двоих еще тысячу. Несомненно, сарацинское посольство было более многолюдным, нежели посольство Ольги, хотя мы и не знаем точно, сколько в него входило человек и сколько получил каждый. Зато знаем, что, когда сарацинских послов вновь пригласили на званый обед, туда же были доставлены сорок арабов, освобожденных из византийского плена, и каждый из них получил по 25 мили‑арисиев^{211}. Вряд ли участникам посольства досталось меньше. (И если так, то их на обоих приемах было по 120 человек.) А вот подавляющее большинство участников посольства Ольги (собственно, все, за исключением самой княгини и ее «анепсия»!) получили значительно меньшие суммы. И дело было, конечно, не в том, что эти деньги что‑то значили сами по себе. И Ольга, и другие знатные руссы владели неизмеримо б о льшими богатствами. Главное – это соображения престижа, причем престижа именно государственного, который напрямую отражался в суммах даров, преподнесенных от имени императора. А потому Ольга вряд ли могла радоваться, пересчитывая полученные ею серебряные монеты.

На этом, кажется, для русской княгини завершилась программа утомительного и бесконечного дня 9 сентября. Впрочем, император Константин в своем трактате упомянул не обо всех эпизодах церемонии приема «архонтиссы» – его интересовало лишь то, что выходило за рамки обычного церемониала. Так, его замечание, что прием 9 сентября «во всем» был «подобный вышеописанному», заставляет вспомнить, что сарацинские послы‑«тарситы» во время одного из «вышеописанных» приемов присутствовали еще и на устроенных для них конных ристаниях на константинопольском ипподроме: в трактате подробно описаны и подготовка к соревнованиям, и одеяния возничих четырех цирковых «партий», и последовавшие за ристаниями танцы и красочные шествия, в которых приняли участие не только победители, но и побежденные^{212}.

Конечно, вовсе не обязательно думать, что эта праздничная церемония должна была непременно повториться и в случае с Ольгой. Однако она, по всей вероятности, повторилась, и русская княгиня и сопровождавшие ее лица также присутствовали на константинопольском ипподроме – и скорее всего, именно 9 сентября, в день большого приема, между представлениями василевсу и «августе» и «клиториями» в зале Юстиниана и Хрисотриклине.