Двойное несчастье

(1499–1503)

Передай синьории, что их обручение с морем закончилось. Теперь наш черед.

Турецкий визирь венецианскому послу Альвизе Моненти.

28 февраля 1500 г.

Вне всяких сомнений, за последние два десятилетия XV века судьбы Венеции переменились к лучшему. В турецких войнах 60‑х и 70‑х годов она понесла такие потери, что, казалось, подошла к краю гибели. Но в 1481 году на турецкий престол взошел миролюбивый Баязет II, и картина внезапно изменилась. Ровиго и дельта реки По отошли к Венеции в 1484 году, Кипр – в 1488, а после ухода Карла VIII из Неаполя ей достались три важных порта на апулейском побережье: Бриндизи, Трани и Отранто. 10 сентября 1499 года венецианские войска вошли в Кремону. На том бы веку и закончиться. Увы! Через несколько дней после последнего триумфа в Венецию дошли вести, которые повергли в уныние весь город. У острова Сапиенца, этой роковой оконечности Пелопоннеса, где Венеция в 1354 году уже лишилась целого флота в войне с Генуей, республика на этот раз потерпела еще большее поражение от турок. Теперь, помимо прочих потерь, она была опозорена и унижена. Судя по отчетам, этими несчастьями она была обязана нерешительности, а то и трусости генерал‑капитана.

Несмотря на мирный нрав Баязета (Макиавелли утверждает, что будь следующий султан таким же, Европе больше никогда не грозило бы турецкое нашествие), отношения между Венецией и Османской империей временно ухудшились. Турецкие корсары продолжали разорять далматское побережье вплоть до самой Истрии. В Каттаро (современный Котор) в двух городках, принадлежавших Венеции, вспыхнул мятеж, когда им было отказано в назначении ректоров из местных жителей, и они попросили защиты у турок. Баязета донимали миланские и флорентийские агенты, стремясь обернуть недавний союз Венеции с Францией против самой Венеции. К концу 1498 года Венеция отправила в Высокую Порту посла, чтобы прояснить ситуацию и заодно разузнать о возможных военных приготовлениях.

Отчет посла не вселял оптимизма – все‑таки предстояла война. В апреле 1499 года 65‑летний Антонио Гримани был избран командиром флота. Он согласился служить бесплатно, да еще одолжил государству 16 000 дукатов. Многие патриоты спешили последовать его примеру. И снова, как только Венеция начала готовиться к войне, среди некоторых ее руководителей обнаружилась странная робость и нерешительность. Когда Гримани запросил инструкций о том, должен ли он идти навстречу туркам, ответа он не получил. Когда он уже вел свой флот по Адриатическому морю на восток, ответа так и не было. И когда дело дошло до конфликта, он и трое его помощников были вынуждены принимать решение сами.

Это второе сражение у Сапиенцы фактически состояло из четырех, проходивших 12, 20, 22 и 25 августа. Каждый раз венецианцы храбро бросались в бой, хотя турецкий флот был многочисленнее (260 кораблей против 170). В первом и особенно в последнем бою капитаны показали чрезвычайный героизм: Андреа Лоредано, капитан с Корфу, присоединившийся к флоту по собственной инициативе, Винченцо Полани, прорвавшийся в одиночку через плотный турецкий строй и на протяжении двух часов наносивший туркам большой урон, и Альвизе Марчелло, примеру которого, как писал Малипьеро, следовали все «и, будто в Бога, верили, что турецкий флот окажется в наших руках». Однако победа каждый раз не давалась в руки, «ввиду недостатка любви к Господу и нашей стране, недостатка смелости, дисциплины и уважения». Наконец остатки венецианского флота смешались и отступили, бессильные с моря и суши защитить от турецкой осады Лепанто, которой тот не выдержал и сдался.

Насколько в поражении Венеции был виновен лично генерал‑капитан, ответить трудно. Но после падения Лепанто требовался козел отпущения, и соотечественники немедленно принялись требовать его крови. Крики «Antonio Grimani, ruina de'Cristiani!» («Антонио Гримани погубил христианские души») эхом разносились над каналами. 29 сентября Мелькиора Тревизано послали командиром флота с наказом привезти своего предшественника в оковах. Для одного из самых уважаемых граждан республики, прослужившего ей верой и правдой больше сорока лет, прокуратора Сан Марко, это был тяжелый удар, вне зависимости от того, заслужил он его или нет. Лишь четверо его сыновей делали все возможное, чтобы поддержать отца в его тяжелом положении. Один из них, Пьетро, поспешил через Адриатику на легкой бригантине и нашел своего отца на Закинфе, больного и полубезумного от горя. Он рассказал отцу о приказе и убедил его явиться добровольно. Другой сын, Винченцо, решив находиться возле отца, встретил его в Паренцо, в Истрии, и, зная, что приказ может выполнить любой, собственноручно надел отцу на ноги оковы.

Вечером 2 ноября Антонио Гримани прибыл к Моло. Его ожидала фигура, закутанная в алую мантию, – его третий сын Доменико, кардинал Римской католической церкви. Он тоже направился прямо к отцу, взял его под руку и поддерживал его на пути в тюрьму, помогая старику нести тяжелые оковы. Даже в камере Антонио не остался в одиночестве. Кардинал и два его брата оставались с ним всю ночь, а утром опальный старик предстал перед Большим советом. Суд был долгим и тщательным. Говорят, что речь, которую Антонио произнес в свой защиту, тронула сердца судей и спасла его от эшафота. Его приговорили к ссылке с содержанием под стражей на острове Кресо,[223]у далматского берега.

Турки, вдохновленные победой, вели себя дерзко. Пока решалась судьба Антонио Гримани, их разбойничьи отряды снова опустошили Фриули и добрались до самой Виченцы, сея панику по всей восточной Ломбардии. И еще до конца года Венеция отправила в Константинополь особого посла с предложениями мира. Баязет поставил жесткие условия – потребовал почти всю венецианскую территорию Пелопоннеса, и Венеция их с возмущением отвергла. На следующий год султан лично повел войска на осаду Модоны. После героического сопротивления город пал – гарнизон сам, лишившись последней надежды, сжег город, и захватчикам осталась лишь груда дымящихся головешек. Вскоре после этого настал черед колонии‑сестры, Короны.

Венеция смогла при помощи испанцев захватить Кефалонию и Итаку, но они не могли быть полноценной заменой двум портам, которые служили крупнейшими пелопоннесскими базами республики два с половиной столетия. Несмотря на активные действия Венеции, Испании и родосских госпитальеров в Эгейском море и на Южных Спорадах, никто из них больше не добился ощутимых успехов. Наконец заключили непростой мир и подписали его в Венеции в мае 1503 года. Турки ничего из своих завоеваний не вернули. Теперь под их контролем находилось все побережье Пелопоннеса. Могущественный банкир Джироламо Приули грустно писал в своем дневнике:

Потеряв торговые пути и заморские владения, венецианцы потеряют и свою репутацию, и постепенно, но за очень недолгий срок, их уничтожат совсем.

Но не одни лишь турки были причиной несчастий Венеции и причитаний Приули. Другое государство, христианское и совсем не агрессивное, долгое время причиняло республике больший вред, чем все победы алчных султанов. 9 сентября 1499 года, как раз в то время, когда к Риальто добрались ужасные новости от Сапиенцы, Васко да Гама причалил в Лиссабоне, окончив свое путешествие в Индию вокруг мыса Доброй Надежды.

Да Гама не первым обогнул этот мыс. Эта заслуга принадлежит его соотечественнику Бартоломеу Диашу, совершившему легендарное плавание тринадцатью годами раньше. Однако Да Гама первым из европейцев добрался до Индии морским путем. Тем самым он нанес сокрушительный удар венецианской торговле. Средиземноморский торговый путь на Восток утратил свое значение. Никогда уже восточные купцы не будут перегружать свои шелка и пряности в Суэце или на Ормузе, чтобы товары, прибывшие в Персидский залив, перевезти через перешеек или горы Персии и Малой Азии, а затем снова погрузить на корабли в Александрии или Константинополе, Смирне или Антиохии. Никогда уже не доверят они своих товаров медленным и ненадежным караванам верблюдов, каждый год бредущим через Центральную Азию в Китай. Теперь один корабль мог доставить товар от порта отправки до порта назначения. Хуже того, теперь купцам, торговавшим с Англией и Северной Европой, вообще не нужно было Средиземноморье. Международной расчетной палатой теперь стал Лиссабон. Он располагался на целых 2000 морских миль ближе к Лондону и ганзейским городам, чем Венеция, путь к нему был безопаснее от пиратов, а товары, которые шли через него, были дешевле, потому что их не облагали налогами всевозможные восточные правители, через земли которых проходили торговые пути. В одночасье Венеция превратилась в застойный пруд.

По крайней мере, так казалось. Неизбежно находились венецианцы, которые, как пишет Приули, «отказывались верить новостям, и другие, заявляющие, что король Португальский не сможет пользоваться новым путем в Каликут (Калькутту), потому что из тринадцати посланных на разведку каравелл вернулись только шесть, так что расходы превышают выгоду, да и моряки не станут рисковать жизнью, пускаясь в такой долгий и опасный путь». Но преобладали мрачные прогнозы. «Город находится в ошеломленном состоянии – так умнейшие люди переживают худшие новости, какие только можно вообразить».

Венеция уже билась в агонии тяжелого финансового кризиса. «Гарцони», один из главных частных банков, потерял за год 200 000 дукатов, и это несмотря на то, что дож, пытаясь его спасти, лично пожаловал ему 30 000 дукатов. Другой из крупнейших банков, «Липпомано», подобным же образом разорился, что спровоцировало панику во всех городских банках. Собственный банк Приули прогорел через несколько лет.

Что можно было поделать? Некоторое время обсуждалась идея расширить Суэцкий канал, но ее отвергли как малоэффективную. Поначалу возникли сомнения, принимать ли республике приглашение короля Мануэля Португальского грузить свои товары на лиссабонские корабли. Такое положение дел разгневало бы султана Египта, который легко мог отомстить, захватив венецианские склады в Каире и Александрии, и отыграться на венецианских торговых колониях. Да и в любом случае обращаться к португальцам с просьбой сенат считал унизительным. В 1502 году при сенате создали особый совещательный комитет «для принятия мер, дабы король Португалии не вырвал серебро и золото из наших рук, разрушая нашу торговлю». А в 1504 году другой эмиссар, Леонардо ди Ка'Массер, отправился в Лиссабон, чтобы доложить о возможности новых перспектив и новых переговоров, но за эти годы там обосновались флорентийские купцы, и они так настроили португальцев против Венеции, что посол чудом избежал тюрьмы.

Так в конце лета 1499 года Венеция за несколько дней получила два сокрушительных удара. Многие ее жители, глядя на двух бронзовых мавров, бьющих в колокол на недавно построенной Мауро Кодуччи Часовой башне, размышляли, не сочтены ли их часы и не по ним ли звонит этот колокол. Рождалось страшное предчувствие, что вскоре будет нанесен третий удар, более гибельный, чем эти два – когда не одна страна, но вся Европа объединится против Венеции.

13 сентября 1501 года дож Агостино Барбариго, которому уже исполнилось 82 года, созвал синьорию и объявил о своем желании оставить службу. Он был стар и болен. Республика, чтобы преодолеть опасности и трудности этого времени, нуждалась в более молодом и энергичном правителе. Он же намерен вернуться в свой дом в Сан‑Тровазо и мирно доживать свой век. Сняв с пальца кольцо, он передал его старшему из советников, чтобы тот хранил его, пока не будет выбран преемник.

Отставку и кольцо не приняли, хотя причиной этому были не какие‑то выдающиеся свойства личности Барбариго. Он всегда был заносчив и жаден. За 15 лет правления, несмотря на все законы, ограничивающие власть дожа, его не раз уличали в коррупции, злоупотреблении властью и продаже должностей, не говоря уже о злоупотреблении вином, так что не многие из подданных могли сказать о нем доброе слово. Но все понимали, что долго он не проживет, и казалось, что проще всего предоставить событиям идти своим естественным ходом. Он прожил еще ровно неделю.[224]

Хотя у населения больше не оставалось законного права выдвигать своего кандидата, народ дружно провозгласил своим фаворитом Филиппо Трона, а когда он 26 сентября тоже умер, поползли обычные слухи об отравлении. Однако записи Марино Сануто убеждают нас, что игра велась честно – Трон был очень тучен, и однажды он просто лопнул.[225]Такое невезенье не очень сказалось на выборах – они состоялись только 2 октября, и избиратели в составе 41 человека наконец назвали Венеции нового правителя, Леонардо Лоредано.

Прекрасный портрет Лоредано работы Джованни Беллини, написанный, возможно, через год‑другой после его избрания, изображает высокого, изнуренного человека лет семидесяти с тонким, нервным лицом.[226]В отличие от многих своих предшественников, он не сделал карьеры адмирала или дипломата. Впервые он упоминается в 1480 году как прокуратор здания церкви Санта Мария деи Мираколи,[227]затем недолгое время он служил подестой Падуи, а после этого практически всю жизнь провел в Венеции. Мало кто лучше него знал механизм машины управления, но чтобы выручить республику из того отчаянного положения, в котором она оказалась, штатского чиновника‑аристократа, пусть даже искусного, было недостаточно.

Мораль в Венеции оставляла желать лучшего, а торговый и экономический коллапс был лишь частью проблемы, корни которой уходили гораздо глубже. Годы достатка, как обычно, оказали свое тлетворное влияние, старинные законы против казнокрадства и коррупции действовали не так строго, как в былые времена, и Агостино Барбариго был не единственным патрицием, набивавшим свой карман за государственный счет. В попытках заставить его преемника строже придерживаться закона была придумана новая система. После смерти дожа немедленно были выбраны трое инквизиторов, которые проверили все его бумаги и разобрали все обвинения против него. Однако гидра коррупции и казнокрадства слишком разрослась, чтобы принятые законодательные меры могли с нею справиться, и злоупотребления продолжались. Это было не единственным признаком политической слабости. Отсутствие многопартийной системы не оставляло возможности контроля действий со стороны соперников, столкновения характеров и мнений, которое является неотъемлемой частью здорового политического организма. Замкнутая в себе венецианская олигархия никогда не была полностью свободна от межфракционной борьбы. В обычное время она не переходила известных рамок, но в начале XVI века напряжение внезапно достигло предела и выплеснулось кровавой волной насилия на улицы и площади. Нельзя сказать, что венецианцы потеряли способность забыть свою вражду ради защиты республики, в которой она так нуждалась. Всего через несколько лет новый призыв к оружию так же дружно и с готовностью нашел отклик в народе, как и прежде. Но народ ослаб, морально и физически, а ему, как никогда, требовалась сила.