В свой последний час

Традиция политических убийств восходит, надо думать, к самому отдаленному прошлому. К тому времени, когда убийство правителя представлялось вполне законным актом, знаменовавшим завершение срока, отведенного ему для царствования. Этнографы застали этот обычай и в нашем веке у некоторых из африканских племен.

У племен джукун, в Центральной Нигерии, вождь избирался на семь лет. Нового владыку торжественно купали в священном водоеме, заворачивали в накидку из шкурок белого кролика, сажали на белого коня и таким образом доставляли во дворец. Когда же истекало семь лет, жрец вместе со старейшинами, прищелкивая пальцами, ночью приходил к спящему вождю. Приходил, чтобы задушить его, а на следующий день начать избрание нового.

Известны модификации этого обычая. У другого африканского племени после избрания вождь участвовал в следующем ритуале: опустив руку в сосуд из сушеной тыквы, он должен был вынуть из него столько камешков, сколько может удержать в руке. Если он захватывал слишком много, он не мог вытащить руку – горлышко у сосуда узкое. Если же слишком мало, тем хуже для него: количеству вынутых камешков соответствовало число лет, которые он должен был находиться у власти. Когда срок этот истекал, подданные почтительно душили его, подобно тому как это делалось с бесчисленной вереницей его предшественников. И новый правитель, побледнев от волнения, засовывал руку в сухую тыкву, стараясь захватить как можно больше гладких черных камешков.

В Европе память о такой традиции была жива еще во времена Рима. Она сохранилась в форме жестокой игры, очень популярной среди легионеров. Внешне игра напоминала современную игру в кости. В зависимости от того, как падали кости, игроки передвигали свои фишки на доске, где было изображено «дерево жизни». Тот, кто выигрывал, на один день становился «царем» – его облачали в багряницу, ему оказывали все знаки почтения как царю, становились перед ним на колени, исполняли любое его желание. Но когда истекал последний отведенный ему час, его убивали.

Наблюдая судьбу правителей, иногда можно подумать, что каждый из них участвовал когда‑то в этой страшной игре. Только забыл или боится вспоминать о своем сроке и вот суетится, пугается сам и пугает других, не ведая, что отсчитаны последние из отведенных ему секунд.

Можно с уверенностью утверждать, что едва ли был в истории крупный правитель, которому было бы неведомо ожидание насильственной смерти.

…Завершив свой обычный день, султан Осман II удалился в гарем. Он шел по крытой галерее дворца, сопровождаемый всевозможными знаками повиновения и покорности. Ничто не могло подсказать ему, что не позже чем через час он совершит обратный путь окровавленный и избитый, подгоняемый остриями сабель своих янычар. И тщетно будет он взывать к их милосердию и называть отцами тех, кто годился ему в дети:

– Простите меня, – твердил он, поворачивая в разные стороны свое окровавленное лицо, – простите меня, если я обижал вас! Я был падишахом, а теперь я ничто!

Так причитал он и заламывал руки, пока это не надоело кому‑то из янычар и бывший султан не захлебнулся в темной крови и собственном крике.

И таким же последним криком сквозь века отозвались ему другие правители – зарезанные, отравленные, задушенные в постелях.

«…Когда Калигула оглянулся, – пишет Светоний, – он ударом разрубил ему челюсть. Когда он упал и, корчась, стал кричать, что он еще жив, остальные заговорщики покончили с ним тридцатью ударами».

Этот слепой ужас последних минут, когда правитель успевает осознать неотвратимость того, что должно произойти, и почувствовать свое бессилие под руками убийц!

«Когда Цезарь сел, заговорщики, как бы оказывая ему внимание, окружили его толпой… – так описывает его последние минуты римский историк, – и в то же мгновение он получил рану сзади, несколько ниже глотки, от одного из Каск. Схватив руку Каска, Цезарь пронзил ее стальным грифелем и хотел было вскочить, но второй удар остановил его; тут, видя отовсюду направленные на себя кинжалы, он окутал голову тогой. Так был он пронзен двадцатью тремя ударами и только при первом издал стон…» Этот кровавый свиток испещрен именами правителей и их убийц. Среди последних чаще всего – имена ближайших друзей, сыновей или возлюбленных. Когда император Домициан мирно беседовал с посетителем, тот вдруг нанес ему удар кинжалом. Домициан метнулся, чтобы схватить заблаговременно спрятанный кинжал, но в руке у него оказались только пустые ножны. Он бросился к дверям, минуту назад открытым, но все они были заперты. Он стал звать стражу, но ни один человек не явился на его крик. Безоружный, какое‑то время он боролся на полу со своим убийцей, пытаясь отнять у него кинжал и хватаясь руками за лезвие. Потом израненными, непослушными уже пальцами стал было вырывать ему глаза, но тут подоспели остальные заговорщики, и семью кинжалами он был пригвожден к полу.

Редкостью было, когда кто‑нибудь из римских императоров умирал своей смертью. От рук убийц пали Юлий Цезарь, Калигула, убиты были Домициан и Нерон. Ворота в императорский дворец были преддверием склепа.

Была ли в Риме профессия более опасная, чем «профессия» императора. Убедительнее, чем любые сентенции, на вопрос этот может ответить список императоров, сменявших друг друга на протяжении менее чем ста лет.

193 год – император Пертинакс убит своей охраной. Насадив его голову на пику, убийцы торжественно прошли по Риму

193 год – император Юлиан казнен

212 год – император Гета убит своим братом

217 год – император Каракалла умерщвлен наемным убийцей

218 год – император Макрин убит

222 год – император Элагабал убит своей охраной

235 год – император Александр Север убит во время сна своими телохранителями

238 год – император Максимин убит вместе со своим сыном

238 год – император Бальбин убит

244 год – император Гордиан III отравлен

249 год – император Филипп Араб убит

253 год – император Требониан Галл убит

253 год – император Эмилиан убит

268 год – император Галлией убит стрелой одним из своих приближенных. Во время его правления 19 человек провозглашали себя императорами в различных частях империи. Все они были убиты

275 год – император Аврелиан убит заговорщиками

276 год – император Тацит убит – по некоторым сообщениям, солдатами

282 год – император Проб зарублен своими же солдатами; он имел неосторожность сказать после одержанной победы, что установление всеобщего мира избавит его от необходимости содержать постоянную армию

284 год – император Нумериан тайно убит

285 год – император Карин убит одним из своих офицеров.

Сколь же велика, сколь неодолима должна была быть жажда власти, побуждавшая каждого из них стремиться к этой гибельной вершине и карабкаться на нее! И все только для того, чтобы через год, полгода или даже месяц оказаться убитым, отравленным или задушенным во время сна. Кто из них, памятуя участь своих предшественников, мог надеяться избежать этой общей судьбы? То недолгое время, которое каждому удавалось продержаться на вершине, не было ни временем торжества, ни временем радости. При всей внешней помпезности это была жизнь на краю пропасти. Под пурпурной тогой или горностаевой мантией билось сердце затравленного, загнанного зверя. Отчаяние и ужас травимого заключались в том, что он не мог знать, когда и откуда последует удар. Лицо убийцы открывалось ему только в самое последнее мгновение.

Восемь покушений было совершено на французского короля Генриха IV, прежде чем очередному убийце удалось на узкой улочке вскочить на подножку королевского экипажа и дважды погрузить стилет в грудь короля. Смерть освободила короля от страха, который многие годы неотступно преследовал его. Годы, когда в каждом человеке, приближавшемся к нему, он мог ожидать убийцу, а в каждом блюде, поданном на стол, найти яд.

В отличие от Генриха IV другой французский король, Луи Филипп, совершенно точно знал дату намеченного покушения на него. Им было получено несколько анонимных писем, которые называли этот день – 28 июля. А в отеле «Савой» под той же датой оказалось записано его имя с мрачной пометкой – «почил с миром». Луи Филипп был достаточно искушен в политике и наслышан о политических убийствах, чтобы понимать, насколько это серьезно.

Накануне рокового дня, откладывая решение некоторых государственных вопросов на 29‑е, он заметил:

– Я займусь этим тогда. Если, конечно, не буду убит завтра.

Было ли это проявлением храбрости или веры в судьбу, но он не стал ни прятаться, ни скрываться от тех, кто собирался убить его. Возможно, впрочем, он понимал бесполезность этого.

В день, назначенный для его убийства, в половине одиннадцатого утра, окруженный своими маршалами и высшими сановниками, Луи Филипп с небывалой пышностью выехал из ворот своего дворца навстречу судьбе. Он следовал верхом, открыто, во главе торжественной кавалькады, которая каждую секунду могла превратиться в траурное шествие. Почти все сопровождавшие короля знали об ожидаемом покушении. Страшное напряжение нарастало, пока не разрядилось оглушительным грохотом.

Судьба или случай спасли короля. Он остался жив, возвышаясь среди поверженных и окровавленных тел. Подняв голову, король смотрел на окутанное дымом окно, откуда секунду назад глянула на него смерть. Она имела облик 25 винтовочных стволов, соединенных вместе и нацеленных прямо на него.

Если рассмотреть историю политических заговоров и попыток убийства государственных деятелей, можно заметить одно странное обстоятельство. Это какое‑то глухое сопротивление, необъяснимое сцепление случайностей, словно оберегающих жизнь людей, облеченных высшей властью. Можно подумать, история не желала расставаться с ними раньше ей одной известного срока.

Это и уже упоминавшийся Луи Филипп – единственный оставшийся невредимым среди четырех десятков раненых и убитых, поверженных вокруг него.

Это и Наполеон Бонапарт. Для его убийства была изобретена адская машина – кошмар, преследовавший всех последующих правителей. Если бы она не взорвалась в руках своего создателя, парижского рабочего Шевалье, и первый консул Наполеон Бонапарт был бы убит, история никогда не знала бы императора, носившего это имя.

И еще один взрыв, который должен был унести жизнь будущего императора. 24 декабря 1800 года повозка, набитая порохом, гранатами и бомбами, поджидала карету первого консула на углу улицы Ришелье по пути его следования из дворца в Оперу. Время взрыва было рассчитано до секунды. И снова случай простер свою охраняющую руку. Нужно же было случиться, чтобы именно в тот день кучер Наполеона выпил за обедом несколько больше обычного, хлыст его чаще взлетал над спинами рысаков и карета проскочила перекресток чуть быстрее, чем всегда. Правда, взрыв, последовавший через мгновение, едва не перевернул ее. Шестьдесят прохожих было убито и ранено, окрестные дома и лавки сильно разрушены. Но сам Наполеон снова остался цел и невредим.

Так же невредим остался он, когда однажды во время военного смотра к нему приблизился студент, вооруженный кинжалом, с твердым намерением убить императора. Или еще раньше, когда в театре четверо убийц, вооруженных кинжалами, пробрались почти к самой ложе, где в то время находился он.

Сын императора, Наполеон II, тоже пережил попытки убить его, и столь же тщетные. Когда он въезжал во двор Оперы, в него были брошены одна за другой две бомбы. Сто шестьдесят человек оказались раненными или убитыми на месте. Сам же он отделался пробитой шляпой.

В обстановке беспрерывных покушений жил и российский император Александр II, и точно так же не раз смерть, казалось, обходила его.

Первый выстрел прозвучал в апреле 1866 года, в четвертом часу пополудни, когда, выйдя из Летнего сада, царь садился в коляску. Стрелял двадцатишестилетний Дмитрий Каракозов. И снова между стрелявшими и тем, в кого стреляли, встал случай. На этот раз он принял облик мещанина Комиссарова. В последнюю секунду тот толкнул стрелявшего под локоть, и пуля, предназначенная царю, пролетела мимо.

«Гулял с Марусей и Колей в Летнем саду… – записал Александр II в тот день в своем дневнике, – выстрелили из пистолета, мимо… Убийцу схватили… Общее участие. Я домой – в Казанский собор. Ура – вся гвардия в белом зале – имя Осип Комиссаров».

Второй выстрел раздался в Париже, в Булонском лесу, когда Александр проезжал через него вместе с французским императором. Хотя пуля снова прошла мимо, царь был так удручен происшедшим, что собирался прервать свой визит и немедленно вернуться в Россию. С большим трудом его удалось отговорить от столь поспешного бегства. Характерно, что на этот раз уже не было ни официальных восторгов, ни «ура» по поводу чудесного спасения. Восторги отступили на второй план. На первом плане во весь рост вставал страх.

В своем непрочном и мучительном существовании русский царь не был одинок. Выстрелы цареубийц беспрестанно раздавались в разных столицах Европы. Рабочий Гедель, а следом за ним доктор Нобилинг стреляли в германского императора. Газеты писали об испанском рабочем Оливе Монкаси, совершившем покушение на Альфонса XII, о поваре Пассанате, который бросился с ножом на итальянского короля. «Тяжелое время переживают государи всех стран, – писал современник, – с властью трудно расстаться, с неограниченной еще труднее».

Как‑то апрельским утром, совершая обычную прогулку по площади у гвардейского штаба, Александр почему‑то обратил внимание на господина высокого роста в чиновничьей фуражке. Он шел навстречу царю уверенно и спокойно, но царь почувствовал вдруг, что эти спокойствие и уверенность – ложны. Чутьем зверя, за которым охотятся, он ощутил опасность. Хотел позвать на помощь, но на какую‑то долю секунды это показалось стыдно. Да и поздно было. Продолжая идти на него, человек каким‑то механическим жестом вскинул руку. Раздался выстрел. И тогда император и самодержец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский и прочая, и прочая, сделал то, что сделал бы на его месте всякий безоружный человек, – повернулся и побежал по панели, чувствуя, как сзади, казалось, прямо в спину, грохочут выстрелы. Запутавшись в шинели, он упал. Внезапно стало тихо. Когда император решился оглянуться назад, высокий человек в фуражке тоже лежал на панели, а вокруг него быстро собиралась толпа.

Не оглядываясь больше, царь быстрыми шагами пошел прочь. Подскочил пристав охраны, держа под козырек, что‑то истово стал докладывать, мелко семеня на ходу. Какие‑то военные, появившиеся неведомо откуда, тоже рапортовали о чем‑то и ждали каких‑то распоряжений. Все эти восклицания, суета, видимость какой‑то деятельности там, где явно было бессилие самого царя и бессилие охраны, глухо раздражали его.

Через несколько дней в кабинет царя были доставлены показания того, кто хотел его убить. Им оказался Александр Соловьев, бывший студент, тридцати трех лет. Тогда сцена, пережитая царем, предстала перед ним еще раз. Теперь так, как она виделась глазами другого:

«Я не прошел еще ворот штаба, как, увидя государя в близком от меня расстоянии, схватил револьвер, впрочем, хотел было отказаться от исполнения моего намерения в тот день, но государь заметил движение моей руки, я понял это и, выхватив револьвер, выстрелил в его величество, находясь от него в 5–6 шагах; потом, преследуя его, я выстрелил в государя все заряды, почти не целясь. Народ погнался за мной, и, когда меня задержали, я раскусил орех с ядом, который положил себе в рот, идя на– 1 встречу государю».

По словам П. А. Кропоткина, Александр II, несмотря на то что лично не был трусом, «постоянно жил в страхе опасностей». Беспрерывно пребывая в ожидании покушения, царь выстрелил как‑то даже в своего адъютанта. Только потому, что тот сделал резкое движение и Александру показалось, что он хочет его убить. Настоятельно убеждая императора не покидать пределов своей резиденции, министр внутренних дел Лорис‑Меликов писал ему: «Ищут террористов, они где‑то близко, их скоро найдут… А пока государь не должен выезжать никуда».

Неограниченный и полновластный правитель обширнейшей империи оказался в положении человека, вынужденного скрываться и прятаться, быть пленником в собственном дворце.

Не каждый мог выдержать подобное напряжение. У Александра II состояние, в котором он пребывал, время от времени разрешалось бурным потоком слез.

Охота на него не прекращалась. Едва успели стихнуть выстрелы на площади, как раздался взрыв на железной дороге. Царский поезд всего на несколько минут опередил это новое покушение. Следующий взрыв раздался уже в самом дворце. В половине седьмого вечера, когда царь, чуть задержавшись, направлялся в столовую, каменные своды содрогнулись, свет погас, грохот и едкий дым заполнили коридоры дворца. Поднялась паника, по дворцовым переходам и лестницам метались обезумевшие от страха придворные дамы и свитские генералы. Как потом выяснилось, под караульным помещением, над которым находилась столовая царя, было взорвано несколько пудов динамита. И снова Александр остался невредим.

Казалось, царь был заговорен. Даже в роковой для него день 1 марта 1881 года, когда в карету его была брошена бомба и несколько человек, изуродованных взрывом, корчились на земле, а рядом валялся дымившийся остов кареты, царь опять, в который раз, остался без единой царапины. Но на этот раз, вместо того чтобы быстро удалиться от опасного места, Александр, движимый каким‑то неодолимым чувством, пожелал увидеть того, кто поднял на него руку. Это был молодой человек в осеннем пальто и шапке из выдры. Он смотрел на царя исподлобья и, казалось, не был ни растерян, ни обескуражен своей неудачей. Наоборот, он словно ждал чего‑то и знал что‑то, чего пока не могли знать другие. И только когда, отвечая на чей‑то вопрос, царь сказал, что он, мол, слава богу, остался цел, стоявшие рядом расслышали, что цареубийца заметил хмуро:

– Не рано ли бога благодарить?

Смысл этих слов стал ясен через несколько секунд, когда раздался второй взрыв. Отброшенный взрывной волной к решетке канала, царь умирал в луже крови; в нескольких шагах от него, тоже окровавленный, лежал тот, кто наконец все‑таки убил его.

Это был финал многолетней охоты и неотступных усилий, которые одно за другим кончались ничем. Причем многочисленные неудачи покушавшихся объяснялись не мерами, которые предпринимала охранная служба, а все теми же необъяснимыми сцеплениями случайных обстоятельств, всякий раз сводившими усилия покушавшихся на нет.

Биографии многих политических руководителей более близкого нам времени могли бы служить иллюстрацией все той же странной закономерности. Президент де Голль пережил, например, попытки убить его столь же многочисленные, сколь и тщетные. Направляясь в свое загородное имение под Парижем, генерал не мог знать, что всякий раз он проезжает место, отмеченное на карте террористов как место его убийства. Нити заговора вели в Люксембургский дворец, где помещается Сенат. Здесь, в одном из кабинетов дворца, прозвучал вопрос, ответить на который можно было только «да» или «нет»:

– Вы готовы к тому, чтобы убить де Голля? В ответ прозвучало «да».

Груда песка на обочине шоссе представлялась террористам идеальным местом, где можно было заложить бомбу. Когда по парижским улицам проехал пикап, в кузове которого лежал баллон из‑под пропана, мог ли кто подумать, что под его стальной оболочкой спрятано 45 килограммов взрывчатки? По расчетам, на месте взрыва должна была остаться воронка диаметром около 100 метров.

Глухой ночью бомба была заложена, а провод от нее протянут к электрической батарее, тщательно запрятанной в кустах. По сторонам шоссе были замаскированы машины, которые должны были увезти покушавшихся сразу, как только произойдет убийство.

Все было готово к тому, чтобы, нажав кнопку контакта, вместе с зарядом взорвать политическую картину, сложившуюся в стране.

Террористы учли и предусмотрели все, кроме одного – что один из них доверительно намекнет о готовящемся покушении своему приятелю, бывшему армейскому контрразведчику.

Настал день, намеченный для убийства. Заговорщики, расположившиеся на обочине шоссе, увидели огни приближающихся машин. За черным «ситроеном» президента, как всегда, шли две такие же машины, следом, с промежутком в 25 секунд, еще два автомобиля, один из которых был оборудован радиотелефоном. А над кортежем, тоже как обычно, огоньки полицейского вертолета.

Когда машина генерала поравнялась с местом, где была заложена бомба, раздался взрыв. Оранжевое пламя взметнулось над верхушками деревьев.

В то же мгновение шофер президента изо всех сил надавил на педаль газа. Машина рванулась вперед. Через секунду он оглянулся – президент и мадам де Голль, находившиеся на заднем сиденье, были невредимы.

Что же произошло? Вовремя предупрежденная служба безопасности! успела обезвредить бомбу. Но противная сторона тоже проявила неожиданную инициативу – в последний момент один из убийц решил добавить к бомбе канистру с напалмом. Она‑то и взорвалась, когда машина президента была почти рядом.

Несколько месяцев спустя уже другая группа убийц начинает охоту за машиной президента на улицах Парижа. Маршруты его передвижения по столице изучаются с хронометром в руках. Теперь план заключается в том, чтобы, сблизившись с машиной генерала, изрешетить ее автоматными и пулеметными очередями. В какой‑то момент, казалось, это должно было произойти. Машина президента рядом. Убийца уже видит седой затылок де Голля и белую шляпку его жены. Он вскидывает автомат. Но в эту секунду генерал вдруг поворачивается и внимательно смотрит ему в лицо. Всего на какое‑то мгновение убийца замешкался, но этого мгновения оказалось достаточно – другие машины заслонили президентский «ситроен», и он потерялся в этом потоке.

Неоднократно покушавшиеся были буквально на волосок от того, чтобы исполнить свой замысел, но всякий раз какой‑то пустяк, случайность мешали им. Однажды, правда, им удалось наконец беспорядочно обстрелять машину президента, неожиданно оказавшуюся рядом, но и тут удача словно подловила их для того только, чтобы навести наконец полицию на след покушавшихся. Но они еще не подозревали об этом и продолжали свою охоту. Не надеясь больше на пулеметы, они решили использовать против «неубиваемого» президента ракетную установку…

Спустя какое‑то время подготовкой убийства президента начинает заниматься новая группа. Теперь снайперы. Они собирались застрелить генерала, когда он будет подниматься по ступеням в Елисейский дворец.

Но основные надежды покушавшиеся по‑прежнему возлагали на бомбу. Взрывчатка закладывается в гранитный вазон. На следующий день президент де Голль должен будет пройти мимо этого места. Один из присутствующих щелкнет фотоаппаратом – и через 10 секунд последует взрыв…

И снова какая‑то мелочь, пустяк не дают покушению произойти. Всего за четыре года президент Франции пережил пятнадцать прямых попыток убить его.

В тщетности этих попыток можно увидеть нечто вроде заданности исторического сценария, словно не терпящего вмешательства, нарушающего ход драмы. Но напрасно было бы искать в этом какие‑то начала добра и зла. Такой отсчет, присущий лишь человеку, чужд природе, чужд стихиям и времени. Не может быть поэтому ни нравственной оправданности, ни неоправданности того, что все то же необъяснимое сцепление обстоятельств столько раз отводило в сторону удар, который должен был бы уничтожить Гитлера. Известно около дюжины попыток убить его, но всякий раз смерть проходила рядом. Бомба, заложенная в зале, где он находился, взорвалась через 20 минут после того, как Гитлер неожиданно для всех вышел. В другом случае фюрер летел на самолете вместе с бомбой, часовой механизм которой отсчитал последние секунды, когда самолет находился высоко в воздухе. Но случайно не сработал детонатор.

Гитлер должен был бы быть убит в июле 1944 года в результате «заговора генералов». И это произошло бы, если бы одному из присутствовавших не пришло в голову переставить подальше стоявший рядом с Гитлером портфель, в котором находилась бомба. Несколько человек было убито. Другие ранены. Но сам он снова не пострадал.

Впрочем, многочисленные неудачи покушавшихся не несли тем, на кого они замышляли, ни успокоения, ни чувства безопасности. Более того, неудачи порождали новые попытки, и, казалось, этому не будет конца. Диктаторы, президенты, наследственные владыки – в этом плане участь их не составляла особых различий.

Тень покушений столь неотступно следовала за каждым шагом российских императоров, что, даже когда случались происшествия, не имевшие отношения к ним, они воспринимались как попытки очередного цареубийства. Когда в январе 1905 года во время торжественного салюта одно из орудий сделало боевой выстрел, от которого пострадало ближайшее окружение Николая II, все были уверены – это очередное покушение. Правда, потом выяснилось, что злого умысла в этом не было. Но страх не стал от этого меньше. Как‑то, когда царю случилось плавать на своей яхте, Столыпин стал категорически настаивать, чтобы он какое‑то время не возвращался в Петергоф, так как ожидалось покушение. Из этих же опасений царь целых шесть лет не смел переступить порога театра.

Императоры всходили на престол. Они старели, они умирали. Но над теми, кто покушался на них, – над всеми этими студентами, социалистами, метателями бомб – бессильны были, казалось, и возраст, и время. Юноши, поднимавшиеся на эшафот при Александре II, были тех же лет, что и те, которые потом готовили покушения на его сына. А когда десятилетия спустя другие молодые люди на тайных сходках договаривались об убийстве Николая II, казалось, это были их же одногодки и братья. В неуничтожимости этих молодых людей, беспрерывно умышлявших Цареубийство, было что‑то, что делало борьбу против них безнадежной.

Страх перестал быть качеством благоприобретенным, это чувство стало врожденным, передававшимся по наследству вместе с властью. Николай I признавался в своих записках, что господствующим чувством, которое он испытывал в детстве, было чувство страха. Он не знал еще, чего именно следует бояться, поэтому боялся всего. Боялся наказания, боялся фейерверков, смертельно боялся пушечной пальбы. Как‑то, услышав ружейный салют, он так испугался, что спрятался, и придворные долго не могли найти его. Позднее, будучи уже в годах, он так же панически боялся пожара. Едва увидев огонь или ощутив запах дыма, он бледнел и чувствовал сердцебиение. От кого из своих самодержавных предков унаследовал он это всеобъемлющее чувство страха? От своего отца, деда? Страх этот – чувство неведомой подстерегающей опасности – был знаком и Александру I, которому случалось отменять военные смотры из опасения получить на плацу выстрел в спину. И императрице Екатерине II, которой пришлось сослать в Сибирь унтер‑офицера Оловянишникова вместе с двенадцатью гренадерами за то, что они «умышляли на ее жизнь». А еще раньше тот же страх не раз до краев наполнял сердце Петра I. Никакие годы не могли заставить его забыть те несколько минут, которые провел он, десятилетний мальчик, стоя на крыльце перед толпой разъяренных стрельцов. Это он, будущий герой Полтавы, победитель шведов, едва заслышав, что стрельцы умышляют на его жизнь, ночью, в чем был, верхом на коне спасается в ближний лес и прячется там, пока верные люди не находят его. «Злодеи наши Фетка Шакловитой с товарищами умышляли с иными ворами о убийстве над нашим и матери нашей здоровьем, и в том по розыску и с пытки винились», – писал Петр в одном из писем.

А о скольких попытках умертвить его нам неизвестно, о скольких покушениях знали лишь ближайшие люди из окружения Петра! «Если бы когда‑нибудь случилось философу разбирать архив тайных дел его, – писал один из приближенных Петра I, – он вострепетал бы от ужаса, что соделывалось против сего монарха».

В галерее трагических фигур правителей и владык среди людей, облаченных в императорские мантии, сюртуки государственных деятелей или мундиры диктаторов, не сразу можно заметить человека среднего роста в треугольной шляпе, в форме одного из голштинских полков. Это российский император Павел. У него суетливые движения, в которых нет ничего царственного, мелкие черты лица, которым он постоянно, но безуспешно пытается придать выражение властности. Он чувствует себя как актер, которого вытолкнули вдруг на сцену и заставили играть в чужой и ненавистной ему пьесе. В пьесе, где последний акт венчает непременное убийство.

Естественный для правителя страх насильственной смерти усиливался у Павла предчувствием того конца, который в действительности постиг его. По словам французского дипломата тех лет, «история всех царей, низложенных с престола или убитых, была для него мыслью, неотступно преследовавшей его и ни на минуту не покидавшей его. Эти воспоминания, возвращавшиеся, словно привидение, которое беспрестанно преследовало его, сбивали его ум и затмевали его разум… Печальная судьба его отца пугала его, он постоянно думал о ней, это была его господствующая мысль».

Страх, говорят, плохой советчик. Тем не менее именно страх был советчиком многих властителей. Как точно заметил о них Е. В. Тарле, они «жестоки от собственной трусости, т. е. злы самой беспощадной злостью». Чем сильнее опасения правителя за свою власть, тем свирепее его кары и многочисленнее казни. Как отразились тревоги и страхи императора Павла на жизни его подданных? «Все те, кто принадлежали ко двору или появлялись перед императором, – писал современник, – находились в состоянии постоянного страха. Никто не был уверен, будет ли он на своем месте к концу дня. Ложась спать, не знали, не явится ли ночью какой‑нибудь фельдъегерь, чтобы посадить вас в кибитку».

Подданным тоже было страшно.

Но то, что чувствовали они, было лишь тенью того страха, в котором пребывал император.

Неудивительно, что не каждый мог выдержать этот беспрестанный, неизбывный, растянутый на долгие годы страх.

Однажды, когда французский король Карл VI следовал куда‑то в сопровождении своей стражи, один из пажей выронил копье. Услышав звон оружия, король, доведенный до предела беспрерывным ожиданием покушения, дико закричал и, выхватив меч, принялся рубить налево и направо. Прежде чем телохранителям удалось почтительно скрутить своего повелителя, впавшего в буйное помешательство, несколько человек было убито и ранено.

Можно считать, однако, что подданным Карла VI, прозванного Безумным, повезло. Состояние их короля было столь очевидно, что на какое‑то время он был отстранен от исполнения своих высоких обязанностей. Но каково было подданным, когда безумие правителя, порожденное страхом, принимало иные, более скрытые формы? Таким тайным безумием был отмечен, например, император Домициан, который, по словам Светония, стал жестоким от страха. Это он приказал убить одного из своих братьев только потому, что глашатай оговорился и провозгласил того избранным не в консулы, а в императоры.

Как постоянный страх за свою жизнь порождает жестокость, видно на примере императора Августа, преемника Цезаря. Длинный список умышлявших на его жизнь приводит Светоний. То были заговоры молодого Лепида, затем Варрона Мурены и Фанния Цепиона, далее Марка Эгнация, потом Плавтия Руфа и Луция Павла, женатого на внучке Августа, сверх того, Луция Авдасия, осужденного за подделку завещаний… Как‑то убийца со стилетом в руке ждал императора при выходе из театра. В другой раз один из заговорщиков собирался заколоть Августа ритуальным ножом во время жертвоприношения. Убийцам удавалось пробраться даже в спальню императора. Пребывая в состоянии постоянного страха, обезумев от беспрерывного ожидания покушений, Август начал видеть убийц даже там, где их не было. Когда претор Квинт Галлий явился к нему для обычного приветствия, Августу показалось, что одежда его как‑то подозрительно оттопыривается. Решив, что пришедший прячет меч, Август крикнул стражу. Оказалось, что претор не покушался на жизнь императора, под одеждой у него были всего‑навсего таблички, на которых он писал. Но, словно стыдясь свидетеля своего страха, Август приказал пытать и убить его. В последнюю секунду он распорядился задержать казнь ровно на столько времени, сколько потребовалось ему, чтобы собственноручно выколоть претору глаза.

Страх насильственной смерти способен вызвать у правителя своего рода заместительный синдром поиска и убийства «врагов». Занятие это – убивать других, чтобы притупить собственный страх смерти, – подобно потреблению наркотиков: чтобы получить должный успокоительный эффект, дозу приходится постоянно увеличивать. Не исключено, что именно таков был психологический механизм патологической жестокости Гитлера, постоянно опасавшегося за свою жизнь. В Мюнхене, в самом начале своего восхождения к власти, он не расставался с увесистой плетью с набалдашником, с которой появлялся во всех общественных местах. Плеть была не столько оружием самозащиты, сколько символом той постоянной тревоги, в которой пребывал он и от которой не избавился и впоследствии. И этот символ также остался при нем. Скрыто закрепленная на специальном держателе, плеть постоянно находилась в личном автомобиле фюрера. Таким же символом беспрестанного страха перед физическим насилием был заряженный пистолет системы «вальтер», с которым до последнего своего часа не расставался Гитлер. «Я могу быть устранен каждую минуту», – признался он как‑то одному из своих приближенных. Этот параноидальный страх, этот эмоциональный ад, в котором пребывал тот или иной правитель, отбрасывал свою проекцию во внешний мир, материализуясь в тупиках застенков, в глухих дверях тайных судилищ и трибуналов, в колючей проволоке концентрационных лагерей. Быть отравленным, быть убитым – это лишь одна из многих опасностей, подстерегающих любого правителя. А ведь существует еще опасность быть скомпрометированным, опасность оказаться в постыдной и тайной власти у шантажистов, которые неотступно следят за каждым шагом, каждым словом, сказанным политическим деятелем. Но самой большой опасностью остается, конечно, утрата власти. Вот почему профессия правителя связана с не меньшим риском, чем, скажем, профессия минера, который может подорваться равно как на первой, так и на двухтысячной мине.

Платить страхом за власть приходится, однако, не только носителям корон и диктаторам. Не случайно Дж. Кеннеди из великого множества качеств, необходимых правителю, выделял одно – храбрость. Традиция политических убийств в полной мере унаследована парламентско‑демократической системой правления. Об этом можно было догадаться уже на самой заре ее, проследив судьбу первых президентов Национального конвента, рожденного французской революцией. Из 76 президентов:

были гильотинированы – 18

покончили самоубийством – 3

сосланы – 8

объявлены вне закона – 22

заключены в тюрьму – 6

помешались – 4

Итого: шестьдесят один человек из семидесяти шести!

Страх, таившийся прежде у подножия тронов, переселился теперь в президентские дворцы и кабинеты премьер‑министров. Можно было бы привести целый список покушений и политических убийств, происшедших только за последние годы. Но даже когда демократически избранному правителю в конце своего срока удается живым покинуть отведенную ему резиденцию, то это совсем не значит, что не было попыток убить его.

Целой серией убийств президентов и попыток убить их отмечена история Соединенных Штатов. В 1865 году рука убийцы прервала жизнь Линкольна. В 1901 году был убит президент У. Мак‑Кинли. Еще через двенадцать лет получил пулю в грудь Т. Рузвельт. В 1933 году было произведено пять выстрелов в Ф. Рузвельта. Сменивший его Г. Трумэн был разбужен однажды грохотом выстрелов. Убийцы проникли в его резиденцию и вступили в перестрелку с охраной. Несколько человек было убито.

Ряд покушений был произведен и на Дж. Кеннеди. Трагическая гибель президента явилась лишь последним звеном в ряду последовательных попыток умертвить его.

Так, 11 декабря 1960 года в 9 часов 50 минут утра некто Ричард Павлик остановил свою машину, груженную динамитом, вблизи дома, где находился Дж. Кеннеди. В тот момент, когда президент, выйдя из подъезда, должен был садиться в свою машину, Павлик собирался дать полный газ и врезаться в президентский лимузин. Как установили позднее лица, занимавшиеся расследованием этого инцидента, взрыв должен был уничтожить все вокруг.

Тот день не стал днем смерти Дж. Кеннеди только потому, что его вышли провожать его дети.

– Я не хотел причинять вреда детям, – заявил Ричард Павлик во время допроса. – Я решил убить его в церкви или где‑нибудь еще.

Он был из числа сентиментальных убийц.

Жизнь преемников убитого президента не была жизнью более спокойной или безопасной. Только в течение 1967 года шесть человек пытались проникнуть в Белый дом с целью убить Л. Джонсона. Ежегодно на имя президента приходило 10–12 тысяч писем с угрозами убить его.

Когда срок президентства Л. Джонсона кончился, жена его призналась репортерам:

– Все последние годы я жила под страхом, что с Линдоном случится что‑то плохое… После нашего переезда в Белый дом я не спала почти ни одной ночи.

Линдон Джонсон был далеко не самым непопулярным президентом своей страны.

В годы, когда в Белом доме был Дж. Форд, охота на главу государства продолжалась. Несколько раз в него стреляли, было предпринято две попытки напасть на резиденцию президента с воздуха, после чего секретная служба вооружила охрану Белого дома ракетами «земля – воздух» с инфракрасным устройством самонаведения. Чтобы сделать невозможным вторжение в Белый дом, если бы убийцам пришло в голову воспользоваться танками, были смонтированы новые ворота из сверхпрочной стали. Это сооружение обошлось почти в миллион долларов.

Но жизнь президента и политическое реноме страны стоят и не таких денег.

Убийства американских президентов, беспрерывные покушения на них создали сценарий некой политической акции – акции, способной оказывать решающее воздействие на политическую жизнь страны. В последнее время объектами покушений становятся уже не одни президенты, но и лица, которые только вступают в борьбу за сомнительное счастье занять кресло под звездно‑полосатым флагом. Секретной службе США пришлось принять на себя дополнительное бремя. 30 миллионов долларов – такова была стоимость охраны кандидатов в президенты в период избирательной кампании 1988 года.