Дмитрий ермаков настоящий немец

Спасибо всем, кто верил в меня и поддерживал, и особая благодарность Сергею Кузнецову!

С оглушительным воем падал с высотки МГУ подстреленный птерозавр. Только минуту назад он, неторопливо спикировав с сумрачных небес, уселся на шпиль полуразрушенного здания, высматривая добычу. Величественный, уверенный в своей силе. Гроза небес, царь хищников. Но вот одна за другой в кожистое тело ударили три пули, выпущенные с поразительной точностью — и где оно, величие? Превратилось в груду костей и кровавого мяса…

За первым хищником появился второй, но и его достали меткие выстрелы. На растрескавшемся асфальте забилось в конвульсиях могучее тело ящера, и его стекленеющие глаза еще успели увидеть, как вынырнули из развалин и торопливо перебежали открытое место два человека: один с автоматом, другой с винтовкой…

Люди в очередной раз доказали, кому по праву принадлежит трон в этом изувеченном радиацией царстве хищников.

* * *

У сталкеров Москвы было два основных способа пробираться через руины города.

Один можно было условно назвать «тихим». Это значило, что люди, не успев выбраться за пределы спасительного метро, тут же кидались самым кратким путем в заданную точку, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. Про таких говорили, что они «просачиваются». Всем был хорош этот алгоритм действий, а особенно тем, что в разы увеличивал шансы вернуться домой живыми и невредимыми.

Но был и второй способ — «громкий». Те, кто предпочитал шуметь, не крались осторожно вдоль стен, а шли напролом, выбривая все живое шквальным огнем и приводя врагов в замешательство своей Наглостью и безрассудством. Про таких говорили, что они «прорываются». «Громкий» способ выбирали или полные идиоты, или очень уверенные в себе люди. И если первые обычно оставались наверху навсегда, то вторые с завидной регулярностью возвращались на родные станции.

Гельмут и Фридрих-Вильгельм (он же Вилли, он же Ваня) принадлежали ко второй категории. Во всех смыслах.

Друзья еще не успели покинуть вестибюль станции Ленинский проспект, а над развалинами города уже гремела настоящая канонада.

Стоило роже очередного чудовища показаться в каком-нибудь окне, как туда отправлялась разрывная пуля снайпера Вилли. Стаю псов, появившуюся из подземного перехода на площади Гагарина, выкосил в упор из «калаша» Гельмут. Ну, а те, что убереглись от пуль, получили в подарок гранату. Боеприпасов сталкеры не жалели.

Досталось даже Юрию Алексеевичу. В горячке боя Вилли с дурных глаз принял памятник за чудовище. Великого человека спас Гельмут, отвесив зарвавшемуся другу хороший подзатыльник. Прекратив акт вандализма, сталкер картинно поклонился оскорбленному монументу великого человека, хотя первому в мире космонавту было все равно. Торжественно возносился он в сумрачное небо, навеки застыв, точно столпник (были давным-давно такие святые мученики, что жили всю жизнь на столбах) на вершине постамента. Он был такой же невозмутимый и величественный, что и до катастрофы, лишь немного покосился да поблек без чистки. Да и что ему будет? Он же памятник…

Оставив позади Гагарина, Гельмут и Вилли промчались через площадь. После чего, не переставая щедро раздаривать жителям поверхности свинцовые сувениры от человечества, понеслись со всех ног по бесконечной улице Косыгина. Тут-то и попались им под руку несчастные птерозавры.

Разобравшись с ними, напарники хотели уже продолжать путь, но вдруг Гельмут застыл на месте, уставившись куда-то поверх головы Вилли. Тот на всякий случай вскинул ружье, но, обернувшись, понял, что так поразило его напарника.

Перед ними была Москва.

Сталкеры стояли на самой высокой точке великого города. На той самой знаменитой смотровой площадке, откуда миллионы людей десятки лет подряд любовались прекрасной панорамой города. Теперь созерцать можно было лишь причудливость развалин.

За больным, безлиственным лесом, простиравшимся прямо от площадки и до подножия горы, видна была река, давшая когда-то этому городу его имя. В реке грудой обломков лежала станция метро Воробьевы горы, развалившаяся во второй и теперь уже последний раз. Немного дальше сквозь спутанные ветки деревьев и кустарника просматривались обрушенные стены монастырских построек; они не устояли перед страшной силой взрыва, но даже сейчас поражали воображение своей красотой и мощью. Еще дальше виднелись развалины спорткомплекса, напоминающие руины римского Колизея. Сильно обвалившийся, но не ставший от этого более нелепым комплекс небоскребов Москва-Сити, самый дорогой и самый амбициозный проект Москвы, который, увы, так и не успели закончить… А еще далеко-далеко, на невообразимом расстоянии, едва просматривались знаменитые звезды Кремля, горящие неестественно ярко. И, как ни трудно в это поверить, даже на таком расстоянии звезды тянули к себе людей, как мощные, сверхсильные магниты!

Вот и Гельмут поддался наваждению и шагнул к обрыву. Увидев это, Вилли как следует тряхнул приятеля и довольно бесцеремонно вытолкал с площадки:

— Schnell, schnell![8]

Кремлевские звезды нехотя отпустили их.

* * *

Они познакомились на Маяковской, в далеком 2015 году.

Гельмут Охриц, интеллигентный, образованный человек, был немец. Самый что ни на есть настоящий, из Дрездена. Какой ветер занес его на родину Пушкина и Толстого, знал только сам Гельмут. Так или иначе, но он жил теперь в России. И работал он тоже в России — играл в кино. В эпизодах. Конечно же, преимущественно немцев. Надо было изобразить гестаповского зверя? Нет проблем. Штандартенфюрера СС? Сколько угодно. Просто обычного немца, ученого или политика? И это запросто. Тем и зарабатывал на жизнь. К 2012 году Охриц уже и водку пил, как русские, и толкался в метро, как русские, и даже думать начал по-русски.

Иван Иванов, парень простой и немного грубоватый, был личностью в своем роде уникальной. Будучи русским до седьмого колена, после переселения в метро Ваня в какой-то момент вдруг уверовал, что он… немец.

Было ли это следствием радиации или просто кто-то хорошо по голове настучал, сие неизвестно. Но факт оставался фактом — на двадцать первом году жизни на свет вместо Иванова Ивана появился Фридрих-Вильгельм. Незнание немецкого языка и германской культуры его ни капли не смущало. Хотя… На уровне собачьего лая немецкий-то он знал. Ивана, с его безобидной немецкой руганью, сначала объявили блаженным, а потом, когда он всем изрядно надоел, с позором выкинули с Боровицкой…

Попав на Маяковскую, Иван тут же прибился к Гельмуту. Тот пожалел парня и взял под свою защиту. Но на этом его участие кончилось — немец и сам никак не мог придумать, как прокормить себя и свою молодую спутницу: заработать здесь на пропитание стало, увы, почти невозможно. Судьба улыбнулась Гельмуту на второй день после прихода Вилли-Ивана. Крепкие ребята из Рейха, услышав, как смачно Охриц материться на родном языке, пригласили немца к себе. Тот не раздумывал, а заодно предложил взять с собой и Ивана. А что? Парень крепкий, пригодится…

Оба немца, настоящий и «фальшивый», пришлись в Четвертом Рейхе ко двору. Гельмут со спутницей получили в полное владение жилое помещение на Тверской, трехразовое питание и вообще все, что душе угодно. В обмен за это немец был обязан учить жителей Рейха языку и писать идеологически выверенные лозунги «а-ля доктор Геббельс». И не было у экс-дрезденца ученика старательней и товарища преданней, чем бывший Иван, а нынешний Фридрих-Вильгельм…

Он пошел за ним и в тот день, когда Гельмут и его женщина бежали из Рейха.

* * *

Евгений Леонов, наверное, был бы рад. Если бы имел возможность радоваться.

Увы, он был всего лишь статуей, маленьким, похожим на насмешку памятником на Мосфильмовской, что когда-то едва выглядывал из-за кустов… Экскурсоводы честно говорили туристам, проезжающим мимо в автобусах, что вот здесь, в сквере, установлен памятник великому артисту в образе Доцента из «Джентльменов удачи». И туристы честно выглядывали из окон, но автобус мчится быстро, окна высоко… Лишь те, кто заходил в сквер, могли полюбоваться трогательной бронзовой фигуркой.

Но теперь, в 2033 году, все изменилось.

Нет, памятник не подрос — таких чудес не бывает даже в постъядерном мире. Просто все вокруг исчезло, рассыпалось в бетонную крошку, сгорело или было разломано. Лежал в руинах ужасный «Небоскреб на Мосфильмовской». Обветшали громадные павильоны знаменитой киностудии. Никто никогда уже не снимет здесь грандиозный фильм о Войне, уничтожившей мир… Зияли пустыми провалами окон здания посольского городка: и изящное представительство Болгарии, и резиденция посла Германии, что была мрачной без всяких войн.

И вот сейчас настал звездный час Леонова. Сгорели кусты, рассыпались здания — и крошечный монумент сразу стал и больше, и солиднее! Правда, теперь на него некому стало любоваться, но тут уж, как говорится, или дудочка, или кувшинчик…

* * *

— Deutche Soldat capituliert nicht![9] — промычал Вилли, как всегда не в тему, и вскинул винтовку так резко, что чуть не стукнул Гельмута по руке.

«Идиот ты, а не „дойче сольдат“», — беззлобно подумал тот, поправляя каску, и промычал в ответ: — Послушай, Вань…

— Nein! Ich bin Friedrich-Wilhelm![10] — последовало в ответ.

— Ладно, черт с тобой, Фридрих-Вильгельм. Что на этот раз случилось?

Как и следовало ожидать, слов Ивану не хватило, он лишь молча ткнул стволом ружья куда-то вперед. Гельмут присмотрелся… и тут же сам рванул с плеча АКСУ. Рано, рано он расслабился, успокоенный идущей, как по маслу, операцией: впереди, прямо по курсу, стояла, вытянув вперед огромную лапу, приземистая, абсолютно черная фигура неизвестного существа. Таких тварей закаленному в боях немцу видеть еще не приходилось! Была она опасна или нет, Гельмуту проверять не хотелось.

— Вот что, — проговорил он, придвинувшись к напарнику почти вплотную, — ты оставайся тут, я вперед. Понял?

— Verstehen, ja![11] — закивал в ответ Иван так старательно, что с головы свалилась каска.

— Ну, хотя бы за тыл я спокоен! — вздохнул Гельмут и, пригнувшись, перебежал улицу. Там он вжался в стену полуразвалившегося здания и осмотрелся, а убедившись, что Иван-Вилли выбрал отличную позицию, бегом преодолел сильно обветшавшую галерею. Со стен на него грустно взирали с пожелтевших фотографий известные когда-то актеры, знаменитые режиссеры…

Показалось открытое пространство. Гельмут осторожно выглянул. Существо стояло в той же позе, все так же неподвижно, как и до этого.

Мужчина поднял автомат, прицелился… Но в последний момент он убрал палец со спуска.

— Donnerwetter![12] — выругался он. Выйдя из укрытия, Гельмут знаками подозвал Ивана. Тот примчался, гулко топая сапогами, и на ходу поправляя приплюснутую каску.

Приблизившись к напарнику, он все моментально понял:

— Scheiße!!![13] — донеслось из-за противогаза.

— Перестань… — беззлобно одернул его Гельмут.

Он насмешливо поклонился статуе, навечно замершей в позе «моргалы выколю!», и немцы, настоящий и мнимый, прошагали мимо.

* * *

Вот оно, наконец-то перед ними, посольство Германии! Громадное здание из мрачного, темно-коричневого камня, напоминающее систему дотов линии Маннергейма: приземистые корпуса, мощные стены без всяких украшений, маленькие окна. Ничего лишнего, строгость и монументальность. Правда, сейчас здание скорее напоминало Кенигсберг времен окончания Второй мировой, но все равно впечатление производило сильное.

«Германия… — думал Гельмут, глядя на эти обломки. — Как там мой славный Дрезден? Снова ли, как в сорок пятом, или все же цел?..»

Однако предаваться ностальгии было недосуг. Паре предстояло реализовать главную часть их миссии.

Проникнуть в здание труда не составило: двери были выломаны, окна выбиты. Да и вообще представить, чтобы там кто-то жил, было достаточно сложно. Впрочем, им нужно было не само здание.

Быстро прогрохотали по пустым залам и коридорам солдатские сапоги, и товарищи спустились вниз, в подвал.

* * *

Они сбежали из Рейха, когда Гельмут понял, что больше там жить он не в силах.

Пока расстрелы были явлением скорее случайным и притеснение «черных» не переходило границ геноцида, Охриц еще готов был терпеть… Но чем дальше шло дело, тем яснее становилось немцу: пора куда-то бежать. А вариантов было не так уж много. Влачить жалкое существование или стать чьим-то обедом ни ему, ни его друзьям не хотелось. Не хотелось и в рабство.

Для бегства они выбрали серую ветку. Двое мужчин и женщина бежали на юг, туда, где за мрачными, полными опасностей туннелями, за станцией-убийцей Нагорной и отвратительным Проспектом скрывалась загадочная, овеянная легендами Севастопольская. Гельмут не слышал о ней двух одинаковых историй, но из всего того, что говорилось про таинственную станцию, сделал по-немецки четкий вывод: им туда. И он, как всегда, не ошибся — Севастопольская, пусть и не с распростертыми объятиями, все же приняла беженцев из Рейха.

Охриц не стал скрывать, где они жили последние годы, и честно рассказал, из-за чего они бежали. В финале немец добавил, что чужой крови на них нет, а солдатскими навыкам они обучены и готовы служить новому дому и сражаться за его благополучие и процветание. Хорошие солдаты на дороге не валяются, поэтому после некоторых колебаний беглецам позволено было остаться.

И начстанции не прогадал.

Конечно, пару раз Гельмуту пришлось услышать, что он «грязная фашистская свинья», но каждый раз немец методично объяснял, сначала кулаками, а потом — языком, что он ни первое, ни третье, а главное — не второе. И с тех пор их жизнь наладилась.

А потом случилось событие, нарушившее спокойное течение жизни…

* * *

Откуда взял сталкер ту бумажку, он так толком и не смог объяснить. Просто: «Валяется — подобрал». Увидев ее, Гельмут с трудом сдержал себя в руках: это была схема, схема посольства ФРГ, и на ней был отмечен вход в бункер!

«Бункер! Там, скорее всего, люди, — пронеслось в голове немца, — мои соотечественники! Они укрылись в посольском бомбоубежище!!!»

Если бы он не сумел скрыть волнения, ушлый сталкер наверняка взял бы за схему огромные деньги… Но тот сам не понимал, что за вещь попала к нему в руки, и потому сумму запросил самую ерундовую.

И с той минуты Гельмут потерял сон.

Видит бог, ему не на что было жаловаться на Севастопольской, ставшей его третьим подземным домом. Они с «Вильгельмом» честно служили в армии обороны станции, их за это кормили, но… Гельмут хотел большего. Рано или поздно придет старость, руки ослабнут, и не станет от него толку, как от солдата. Что тогда? Если усидит у власти Истомин — пенсия. И то, если позволит бюджет. А если нет?

Но главное — большего хотела Ирина. Она страдала от полуголодной жизни в метро, от постоянных опасностей, от полной безнадеги. Поэтому немец решил: я должен туда дойти. И с немецкой серьезностью подошел к проблеме.

Месяц спустя он пришел к начальникам станции и в самых убедительных выражениях доказал преимущество касок образца вермахта над теми, что носили севастопольцы, особенно напирая на защиту шеи.

Охриц был так красноречив, что оба командира признали его правоту. Встал вопрос: где взять эти чудо-каски? И тогда Гельмут, работавший «немцем» на Мосфильме, очень кстати «вспомнил», что там была прорва всякого реквизита. В том числе — самых настоящих касок. После недолгих обсуждений Истомин «дал добро», и маленький отряд отправился в путь.

И вот они у цели.

Дверь в подземелье обнаружилась легко. Схема, оказавшаяся в руках Гельмута, была верна, и огромная металлическая дверь оказалась точно в том месте, где и была нарисована. Разумеется, закрытая. Наглухо.

Увы, сразу стало ясно: такую гранатой не взять. Внимательный осмотр помещений тоже не дал результатов. Посольство было заброшено давным-давно.

— Ну, — сказал немец, — садимся в засаду. Рано или поздно оттуда кто-то выйдет. Или войдет.

— Aufassen![14] — прогудел его товарищ из-под противогаза.

И они стали ждать.

* * *

Как вышло, что они не заметили людей — одному богу известно. Оба, и Гельмут, и Вилли, отлично слышали каждый шорох, видели малейшую тень.

Но те дали им сто очков форы.

Звука выстрела не было слышно, лишь тихий хлопок, и Ваня-Вилли, вскрикнув, выронил винтовку — его рука повисла плетью. В ту же секунду раздался второй чуть слышный хлопок — вторая пуля пробила руку Гельмута. Автомат выскользнул из ладони, в тот же миг на него наступил огромный шнурованный ботинок.

— Ich bin… — попытался представиться Гельмут.

— Чё? — последовал ответ.

Цепкие руки сорвали с него противогаз.

— Твою за ногу! Дитль, да это ж наш фриц!!!

— Как это, «наш»? — раздалось из-за спины говорившего, и Вилли заметил, что нападавших человек пять, не меньше.

— Ну, тот, дезертир!

Голос показался знакомым… Дитль! Вилли похолодел: «Шталкеры Рейха! Вот так встретились…»

— Точно, Хелмут, предатель хренов!!! — зарычал Дитль.

— Я не предатель. И я не Хелмут, а Гельмут! — решительно ответил немец.

— Не-ет, ты — труп!

Пуля ударила Гельмута точно в середину лба.

От ужаса Вилли завопил не своим голосом, за что тут же получил шнурованным ботинком прямо в переносицу. Жуткая боль пронзила голову, и приятель Охрица на секунду потерял сознание. Потом кто-то стянул с него противогаз, и парень очнулся.

— О! Ванятка! — расхохотался Дитль. — Ну, козел, как видишь, корешу твоему повезло — легко отмучался. А вот тебя, скотину, мы донесем до Тверской целым и невредимым. И вот там, там, дружок, ты узнаешь, что бывает с дезертирами!

— Постойте, — обратился к командиру один из шталкеров, — мы же пришли в бункер! Но как нам его теперь найти, когда вы потеряли карту?

— Точно! — хлопнул себя по лбу Дитль. — Чуть не забыл! Тогда, Ваня, покажи-ка нам сначала бункер! Иначе все самое интересное будет прямо сейчас…

— Я?! — ахнул Вилли. — Да я… Да мы сами не могли туда попасть!

— Не хочешь товарищей выдавать, — кивнул Дитль, — оно и понятно. Ну, ничего, сейчас заговоришь…

И неизвестно, чем бы это кончилось, но тут монолитная грозная дверь чуть скрипнула и распахнулась. Вспыхнул, ослепляя рейховцев, яркий свет, и тут же со всех сторон загремели выстрелы.

* * *

Вилли так ничего и не успел понять.

Шталкеров было больше, но фактор неожиданности и фонарь решили все. Вырвавшиеся из двери люди в считанные секунды расстреляли фашистов, потеряв лишь одного, убитого шальной пулей.

Стоя над распростертыми телами врагов, один из них, сняв шлем, проговорил вдруг на чистом немецком языке, какой слышал Вилли только от Гельмута:

— Ja, Rudolf… Die Idee mit den Landkarten war eigentlich erfolgreich. Die Russen sind doch sehr naiv![15]

«Наконец-то! — подумал Вилли, плача от счастья. — Вот они, немцы! Родненькие! Живы, невредимы! Какое счастье!»

Он попытался встать, одновременно размахивая руками и выкрикивая какие-то приветствия…

Ответом ему был запоздалый испуганный вскрик командира немцев: «Feuer! Feuer![16]» и дружный залп всех стволов.

* * *

Лежа на полу, Вилли чувствовал, как из его тела по капле вытекает жизнь. Стало холодно, и еще почему-то остро захотелось горячего молока с медом. В кружащемся сознании появилась постель и лежащий в ней десятилетний мальчик, больной ангиной. «Кусачий» мохеровый шарф на шее и исходящая паром кружка с отбитым фрагментом золоченого ободка. И — ласковый голос: «Ванечка, сынок! Не упрямься! Пей лекарство…»

Он успел еще увидеть, как настоящие немцы, собрав с тел все, представляющее ценность, и подняв своего погибшего товарища, удаляются обратно, в загадочную темноту бункера. Коротко лязгнула металлическая дверь.

— Hilf mir![17] — хотел крикнуть Вилли, но с посиневших губ сорвалось лишь еле слышное русское: «Мама!..»

И у мертвого посольства вновь воцарилась мертвая тишина.