Расизм как проблема

Еще одна проблема, побуждающая к глубинному социокультурному анализу — неожиданный всплеск национальных и расовых умонастроений в XX в. Длительное влияние универсализирующей тенденции обернулось ростом национального и расового самосознания. Эту закономерность отмечал НА.Бердяев: «С необычайной силой вспыхнули в нашем мире древние расовые и национальные инстинкты. Национальные страсти терзают мир и грозят гибелью европейской культуре».

В 60-х гг. нашего века США были потрясены негритянскими волнениями. Стало ясным, что Америка не сумела переварить, интегрировать людей разных наций, вероисповеданий, культуры. Она оказалась неспособной «принять негров». Исследователи, которые обратились к этой теме, подчеркивали, что расхожее понятие «плавильного котла» (melting pot) не соответствует реальности. Культуры и люди не созданы для плавки.

В связи с такой ситуацией рождается еще одна группа вопросов. Насколько сейчас возможна национальная идентификация и каковы ее границы? Каковы современные формы мессианства? Что явится альтернативой современному национализму? Обсуждение этих вопросов стимулирует интерес к культуроведению. Многие актуальные проблемы осмысливаются сегодня в специфических культуроведческих терминах.

Как отмечает НА.Сосновский, одна из самых очевидных тенденций современного мира — интенсивный рост разнообразия культур, выходящих на историческую арену в качестве самостоятельных субъектов после нескольких веков безраздельного доминирования Запада. Это обстоятельство обусловило психологическую сопряженность культурных идентификаций с подавляемым комплексом неполноценности, который выражается агрессивными настроениями конфронтации по отношению к культуре-лидеру.

Можно согласиться с исследователем: процесс диверсификации, безусловно, драматичен и чреват неоднозначными последствиями. Европейски ориентированный исследователь, безусловно, испытывает дискомфорт при встрече с потоком эксцентричных верований, ценностных ориентаций, жизненных укладов и цивилизационных признаков. Все это разрушает привычные шаблоны культурологического анализа, порождает множество подходов к теме.

Весьма заметное явление современной культурной ситуации — религиозный ренессанс. Американский социолог Даниэль Белл, развивая в наши дни концепцию, согласно которой мир переживает сегодня стихийное и непредвиденное религиозное возрождение отмечает: ни один европейский философ прошлого века, кроме, пожалуй, Фридриха Шеллинга, не подозревал, что в будущем религия сохранит себя.

Белл, разумеется, неточен: его суждение не относится, например, к русским религиозным мыслителям, кторые, напротив, исходили из представления о взращивании религиозного сознания. Однако Белл прав в одном: многие культурфилософы были убеждены в том, что век религии недолог. Многие ученые прошлого, не только философы, полагали: незачем критиковать религиозные воззрения, поскольку свет науки обнаружит изначальные тайны бытия. Большинство футурологов нашего столетия, размышляя, какой будет последняя треть столетия, были убеждены что сакральная зона культуры окажется потесненной. Никто не мог помыслить, что в конце XX в. вопросы веры займут огромное место в зоне культуры.

Разумеется, разнообразные канонические ожидания теологов в существе своем не оправдались. Мало кто из известных теологов прошлого столетия мог предположить, что спустя несколько десятилетий самим церковникам придется размышлять о кризисе и возрождении веры, о крушении традиционных форм богопочитания. Американский социолог Х.Уорд в книге «Религия 2101 году» полагает, что религия в грядущем преврати в своего рода «духовный туризм». Будущее, по его мнению, может потребовать радикально новых обре Бога. Прихожане покинут церковь, как это сделали лодые мистики. Изменится отношение религии к сексуальной жизни. В храме можно будет совершать сойти. Не исключены праздники общенациональной оргии религиозной окраской. Такой прогноз для мыслителей прошлого века выглядел бы кощунственным...

Американский журнал «Futurist» посвятил специальный номер будущему религии. Авторы его говорят о том, что традиционные религии, по сути дела, бессильны разрешить мировые проблемы. Они рассуждают о том, как трансформировать религии, чтобы извлечь максимум пользы из универсальных ценностей. Отмечают, что сегодня имеется множество противоречивых концепций относительно природы Бога. Спрашивают: что значит понятие о Боге вездесущем, если человек с помощью компьютеров может в определенном смысле приблизиться к состоянию вездесу­щего создания?

Вместе с тем современное религиозное сознание приобретает этическую проблемность, универсальность, тревожное неспокойствие духа. В конце тысячелетия раскололось традиционное представление о космосе, об истории, о человеке. Рождается новая картина мира, которая включает в себя множество культур-философских сюжетов.

В мире обнаруживается не только распространение экзотических верований, рождаются мощные фундаменталистские тенденции. По мнению видного американского философа, культуролога С.Хантингтона, «реванш Бога» найдет отражение в разностороннем и сильном фундаментализме. Это приведет к обострению противоречий и, вероятнее всего, к столкновениям между семью-восемью базовыми цивилизациями, внутренне консолидирующимися преимущественно вокруг традиционных религий.

К концу нашего столетия сформировались устойчивые крупные массивы человечества — цивилизации. Среди них, например, атлантическая (в которую входят Западная Европа и Северная Америка), иберо-латиноамериканская, исламская, азиатско-тихоокеанская, африканская. Можно ли осмыслить судьбы мировой истории без развернутой современной теории цивилизаций? Чем обусловлены конфронтации нынешнего мира? Каковы способы их разрешения? Вот вопросы, которые волнуют сегодня культурфилософов.

Еще одна группа вопросов, раскрывающих актуальность проводимого культурфилософского анализа, — соотношение техники и культуры в целом. Современный научно-технический прогресс был достигнут в немыслимо короткие сроки. Мир стоит сегодня на пороге неслыханного технологического переворота. Сегодня трудно представить себе в полной мере его социальные последствия. На повестке дня — радикальное преображение цивилизации. Новый этап научно-технической революции связан с качественными изменениями прежде всего в развитии и применении микроэлектроники, информатики и биотехнологии, с новыми успехами в механизации и автоматизации производства.

Гигантские успехи в развитии науки и техники во всех индустриальных странах мира бесспорны. Они порождают стремление осмыслить содержание современных общественных сдвигов. Бурное развитие переживает «философия техники». Каковы последствия нового технологического переворота? Чем объяснить столь радикальные сдвиги в общественном сознании современного человечества? Становление информационного общества породило очередной виток технологического детерминизма и прогрессистских иллюзий? Кое-кто уверовал в возможность радикального решения многих проблем цивилизации через разработку высоких экологических технологий и эффективных систем управления, формирование единого информационного пространства и новой информационной среды обитания человека.

Однако чем дальше продвигается информационных общество, тем больше антропологических и культурфилософских проблем оно рождает. Ученые усматривают одну из основных опасностей начинающегося информационного этапа развития цивилизации в роботизации сознания человека. Сейчас фактически происходит формирование нового человеческого типа, который можно было бы назвать «человек-микросхема».

На смену рациональному человеку индустриального общества приходит, как отмечают отдельные исследователи, гиперрациональный человек постиндустриальной информационной эпохи, человек-компьютер. Его неотъемлемыми качествами оказываются сверхкругозор и сверхинформированность. Глубинное систематизирование и целостное знание заменяется поверхностными представлениями, скоростной переработкой колоссальных объемов информации в соответствии с алгоритмом: принял — обработал — выдал — получил практический результат. Все не укладывающееся в эту прагматическую схему объявляются ненужным, несовременным, нецивилизованным

Действительно возникают реальные опасности человека информативной цивилизации. Человек-микросхема даже не осознает противоречий в своем интеллектуальном багаже, напротив, у него возникает ощущение, что он обладает большим знанием, которое к тому же легко получить. Так утрачивается интерес к фундаментальному образованию, напряженной работе ума, не говоря уже о внутреннем духовном совершенствовании, поисках высших смыслов жизни. Все это заменяется получением сведений из различных информационных источников с помощью телекоммуникационных и компьютерных систем, из «арсеналов знаний».

Здесь и в самом деле есть поле для культурфилософских размышлений. Ведь информация превращается для человека в новый утонченный продукт потребления, и к ней уже предъявляются не требования адекватности и значимости, а способности удовлетворять желания, страсти, доставлять удовольствие. Естественно, что информация преподносится часто в таком виде, в каком ее хотят воспринять — небольшими порциями (чтобы не переутомиться) и с соответствующей успокоительной либо слегка покалывающей чувства тональностью (чтобы внезапно не нарушить душевного равновесия, ощущения комфортности).

Бурное развитие информации ставит общие вопросы культуры. Можно ли тиражировать информацию, делать ее моделью цивилизационного устройства, не имея развернутой культурфилософской концепции? Ведь сам человек становится придатком различных информационных систем, микросхемой огромной вычислительной машины, элементом, не представляющим себе конечных целей, которым служит вся система. Людьми-микросхемами управляют люди-инфократоры — новые правители информационного общества. Они держат многочисленные ниточки, направляют информационные потоки, генерируют информационные иллюзии. Наибольшая опасность заключается в том, что человек-микросхема, как правило, не осознает своего информационного рабства. Разнообразие окружающей информационной среды создает ощущение неограниченной свободы, собственной значимости и влияния, сопричастности к процессу управления.

...Над городом летает электронная страж-птица. Она призвана решить одну из сложнейших проблем, стоящих перед человечеством, — исключить преступность из жизни общества. Едва злоумышленник отваживается погубить жертву, как «умная птица», в которую введено самообучающееся устройство, поражает потенциального преступника электрическим разрядом. Подумать только: устранение многовекового социального явления — преступности — заключено в фунте нержавеющего металла, кристаллов и пластмассы!

О страж-птице рассказывает известный американский писатель Роберт Шекли. Автор, однако, предостерегает против идеализации грядущей эры автоматизации. Он раскрывает парадоксальную картину: страж-птицы обрушивают свои кары на мясников, охотников, они парализуют нормальное течение жизни. Логика автоматов плохо согласуется с реальными противоречиями бытия. Финал рассказа Шекли «Страж-птица» носит характер провозвестия. Для уничтожение страж-птиц сконструированы самоуправляющиеся механизмы — ястребы. Автоматы порождают новые автоматы, но проблема устранения преступности оказывается неразрешимой. Новая техника обеспечивает новый виток автоматизации, но при этом возникает нечто пугающее: обнаруживает себя одномерная, сам себя порождающая логика. Научно-технический прогресс, исключающий погружение в человеческую проблематику, разъясняет через фабулу рассказа Р.Шею готовит человечеству много неожиданностей.

В самой общей форме эта мысль давно уже наш признание в культурфилософской литературе. Кто только не толкует о возмездии со стороны роботов умных автоматов, машин, вышедших из-под контроля Какие будут последствия информатизации? Один ведущих американских специалистов по информатике предупреждает о том, что «частная сфера жизни» окажется под угрозой. Ведь досье на любого человека вместит сведения обо всех сторонах его поведения, его родословной, о его заболеваниях, об участии «левых» движениях. Не приведет ли это к «информационному фашизму»? — спрашивает он.

Об этом же пишет и видный французский экономист А.Фурсан в книге «За новый либерализм. Постсоциализм». Применение средств информатики способно повлечь, отмечает он, за собой угрозу для личных свобод граждан. Создание централизованны «банков данных» на базе мощных ЭВМ может быть использовано для слежки за личной и общественно жизнью индивида. Кроме того, опыт «общества потребления», подчеркивает он, показал, что внедрение быт автомобиля, телефона, телевизора способствовал изоляции индивидов друг от друга, а не их сближению. Да, информатика позволяет людям уделять больше времени друг другу, различным творческим увлече­ниям, занятиям спортом, общественной деятельностью. «Однако путь, который приведет к этому, не без рытвин и ухабов. Индивиду придется научиться жить в условиях возрастающей сложности общества, принадлежать системе, которую ему будет все труднее понимать».

Можно ли предвидеть результаты грандиозного технологического переворота, который происходит в наши дни? Римский клуб, подготовивший доклад на тему «Микроэлектроника и общество», сопроводил его подзаголовком «На радость и на горе». Исследователи отмечают, что ни одно отдельно взятое изобретение или открытие со времен паровой машины не оказало столь широкого воздействия на все секторы экономики: «Первая промышленная революция в неслыханной степени умножила мускульные силы человека и животных, занятых в производстве, вторая — подобным образом расширит умственную способность в такой степени, которую мы сегодня вряд ли способны предвидеть».

Как будут складываться отношения между культурами в век компьютеризации? На этот счет существуют разные точки зрения. Развивающиеся страны опасаются, что распространение компьютеризации вестернезирует их культуры. Видный американский социолог Олвин Тоффлер придерживается противоположного мнения. «По мере того, как компьютеры распространяются в Азии, по мере того, как китайцы (и китайцы, проживающие за пределами Китая) развивают свои собственные речеразличающие системы, способные обрабатывать их идеографический язык, по мере того, как спутники передают информацию через прежде изолированные районы Тихого океана, по мере того, как дипломированные специалисты Индии или Сингапура создают программы для компьютеров в Манхэттене или Миннеаполисе, мы, вероятно, можем также стать свидетелями мощного потока финансовых, культурных и прочих влияний Востока на Запад».

Разработка культурфилософской теории требует переоценки многочисленных источников, которые в течение длительного времени находились под спудом или толковались превратно. О мировом искусстве, его жанрах и этапах развития написано множество книг. Однако вряд ли может считать себя образованньм тот, кто не знаком с произведениями рьщающегося философа и историка Ипполита ТэСочинения этого автора, изданные на русском языке несколько десятилетий назад, давно стали библиографической редкостью. Между тем, в наши дни обостренного интереса феноменологии культуры настало время для пытливого и внимательного чтения работ ТэНаряду с трудами Георга Брандеса и Александра Веселовского эта книга составляет классику культурфилософской и искусствоведческой мысли.

Одухотворяющей работе ума, вошедшего в глубину тэновского анализа, мешают многочисленные идеологизированные комментарии, которые подстерегают читателя повсюду — в виде предисловий к прежним изданиям, свежих энциклопедических статей и развернутых искусствоведческих эссе. Тэн — едва ли не чемпион по ярлычкам. Ему инкриминируется позитивизм, биологизму эклектизм. Многие современные работы о Тэне состоят из одних изобличений, бесконечные «измы», как шутили Ильф и Петров, что-то вроде стригущего лишая.

Парадоксально, но насквозь пропитанный «дурной методологией, зараженный биологизаторством и психологизаторством, Тэн тем не менее создал произведения, которые почти не имеют себе аналогов по универсальности захвата материала, исследовательского кругозора и строгой фактичности. Данные, приведенные ученым, можно не проверять, теоретическая добросовестность философа не нуждается в рекомендациях. Идет ли речь о средневековой цивилизации в готической архитектуре, великих художниках Возрождения или родстве греков и латинян, сравнении лирической поэзии греков с поэзией современных народов типах реалистической или комической литературы, — в работах Тэна нет приблизительных или неточных деталей, нет поверхностных оценок,

Следует, судя по всему, сменить нашу оценочную оптику и без убогих предрассуждений обратиться щедрой мозаике фактов, проницательных наблюдений тонких постижений и выводов, которые позволяют воссоздать силуэты культурных эпох. Когда Тэн сравнивает эпохи расцвета или эпохи упадка, он не ограничивается двумя-тремя иллюстрациями. Исследователь толкует о литературе, музыке, скульптуре, живописи. Он вводит нас в мир культурных феноменов разного ранга и разного смысла.

Ни одно из философских направлений не обладает статусом непогрешимости. Каждое из них не более, чем предельное обнаружение того потенциала, которым обладает конкретная мировоззренческая установка. Позитивизм сегодня во многом выглядит анахронизмом. Бурное разрастание гуманитарного, антропологического, собственно культурологического знания лишает привлекательности идею строгого естественнонаучного мышления. Да и сама наука все чаще рассматривается лишь как специфическая форма организации духовного опыта.

И все-таки мысль о возможных междисциплинарных постижениях объекта не утрачивает своей значимости. Глубинное знание мыслится как итог многофакторного, разностороннего подхода к проблемам. В соответствии с позитивистской установкой Г.Брандес, А.Веселовский, И.Тэн отдают предпочтение факту. У нас, воспитанных в иной методологии, это рождает психологическую дискомфортность. Нам, разумеется, милее тенденции и оценки, нежели выверенная конкретность культурных феноменов во всем их многообразии и самобытности.

Отчего без изобличения и без пафоса? Почему спокойное величавое восхождение от эпохи к эпохе? Зачем это ботанически дотошное, почти естественнонаучное перечисление? Но вот по здравому размышлению улавливаем: за минувшие десятилетия преобразились оценки, сменились пристрастия. Что же осталось нетронутым? Верховенство его величества Факта. Да, такими были, можно полагать, древние живописцы Помпеи и Равенны. Тождествен классический стиль при Людовике XIV. Узнаваемы статуи на гробнице Медичи. Живое тело, запечатленное на полотне, довлеет себе. Живописцы-реалисты в Италии схожи с анатомами. Конкретны и выразительны символические и мистические школы в той же стране.

Факт предельно значим, когда речь идет о культурно-исторической школе, поскольку именно разносторонней фактуры не хватает многим «всеобщим историям искусств». Однако примеры вовсе не представлены исследователями в обособицу, точно из гербария. Они все-таки, тяготея к событийности, выражают ее стремление воскресить образ культурной эпохи, передают ее аромат и неповторимость. Произведение искусства, по мысли французского искусствоведа, не есть нечто единичное, отдельное. Картина, трагедия, статуя — непременная часть целого. Речь идет не только о творчестве художника, которое выражает единство стиля. Воссоздается акустика времени. Рельефной, исторически конкретной оказывается общественная обстановка.

И все-таки как с точки зрения общей культурологии расценить, скажем, предлагаемые лекции И.Тэна? Одно дело, когда он рассказывает о гимнастике во времена Гомера или о малых фламандцах. Другое, когда он рассуждает о типологии искусств. Третье, когда заявляет, что буквальное подражание не является целью искусства. Фактограф, аналитик, эксперт. Чему же довериться? Ведь, кроме регистрации фактов, в лекциях немало теоретических рассуждений, обобщающих соображений. Неужели нет иной путеводной нити, кроме позитивистской?.

Время расставляет собственные акценты. Наивно сегодня кроить философию по меркам точной науки Не вполне разумно отождествлять философию со своеобразной ботаникой: у нее совсем иное предназначение. Однако идеал строгой рациональности сохраняет свое значение и в наши дни, в том числе и в культурфилософии. Если говорить об общей направленности тэновских экспертиз, то они ближе всего по своему духу к современным попыткам раскрыть коллективную ментальность, то есть передать исходные типы мышления, господствующие в конкретном обществе, особенности душевного склада людей, психологические черты эпохи.

Раскрывая собственный вариант философии истории и искусства, Тэн выдвинул понятие «основной характер» (предвестие последующих формул в философии — «национальный характер», «социальный характер»). Имелся в виду главенствующий тип человека,: который появляется в конкретном обществе и затем воспроизводится в искусстве. Стало быть, исследователя интересовал не общий план истории, не анонимные социальные структуры, а именно всечеловеческое, как оно проявляется в разное историческое время.

На содержание антропологически трактованного характера, по Тэну, оказывают воздействие три фактора — раса, то есть наследственные свойства, среда момент, проще говоря, историческая эпоха. Если этом перечислении недостает классового подхода, т напомним, что плоского социологизма в искусствоведения и культурологии более чем достаточно. Ведь только мнилось, что обостренный интерес к живому телу или смену стилей можно легко объяснить неожиданно рожденными общественными интересами.

Мысль Тэна глубже, поскольку многие процессы в культуре возникают вообще на уровне коллективного бессознательного. Мы не знаем, например, кто является автором тех или иных традиций, идущих из глубины веков. Культурные феномены нередко восходят к глубинам психики. Национальные, расовые компоненты чрезвычайно важны в той же мере, как и общесоциологические факторы. Кроме расовой принадлежности и существующих исторических условий, Тэн весьма большое значение придавал понятию среды, то есть психического, духовного, культурного, социального окружения. Весьма значимыми оказывались «моральная температура» или «состояние умов и нравов»; мы, возможно, сказали бы сегодня — ценностные предпочтения людей.

Разумеется, психологические процессы не следует сводить к физиологическим реакциям. Однако целесообразно ли естественную органику изгонять из «наук о духе»? Создавая типологию искусств, Тэн опирался на теорию аналогий, усматривая определенные прототипы собственных классификаций в тех условиях, с помощью которых Жофруа Сент Илер объяснил строение животных, а Гете — морфологию растений. Означает ли это, что французский исследователь не видит различия между биологическим и социальным? Такой вывод был бы поспешным и тенденциозным. Изучая социум, важно, конечно, видеть его специфику. Но разве неразумно прослеживать в обществе те же закономерности, которые обнаруживаются в природе?

После неокантианцев «науки о природе» традиционно противопоставляют «наукам о духе». Величие естественных наук, как подчеркивал Э.Гуссерль, состоит в том, что они не довольствуются эмпиризмом. Что касается челове­ческой духовности, то она опирается на человеческую природу. Духовная жизнь человека укоренена в его телес­ности, а каждая человеческая общность — в телесности конкретных людей, которые являются членами этой об­щности. Феноменолог прав: историк не может рассматривать историю Древней Греции, не принимая во внимание физической географии Древней Греции, не может изучить ее архитектуру без учета строительных материалов. Тэну это было бы предельно ясно.

Культуроведение (культурология) — интегральное выражение гуманитарного знания. Но как его расшифровать? Можно представить себе эту дисциплину как воспроизведение, описание и анализ фактов художественной культуры. В этом смысле новую науку отождествляют с историей человеческого творчества, летописью мировой культуры. Вот, скажем, Освальд, Шпенглер описывает феномены египетской культуры. «Египтяне же, — пишет он, — прочно сохранявшие свое прошлое в памяти, в камне и иероглифах, так что мы сегодня, по прошествии четырех тысячелетий, можем d точностью определить годы правления их царей, увековечивали также их тела; благодаря этому великие фараоны — символ потрясающего величия — и теперь лежат в наших музеях с прекрасно сохранившимися чертами лица, тогда как от царей дорийского времени t. сохранилось даже имен. Мы точно знаем день рожден» и смерти почти всех великих людей со времени Да Это кажется нам само собой разумеющимся».