Черты биографии 1 страница

Тишина в Сморгони стоит обычная, покой ничем никогда не нарушается, и только журчит вдоль главной улицы ручеек, впадающий в Вилию, что протекает в полутора километрах от города. Куда податься молодым? Маслозавод да лесопилка, да начали строить гравийно-песочный комбинат. Ну, еще мельница...

Пожалуй, будет. Я открыл разработку на середине и прямо подряд процитировал эти куски. Из них в очерк, напечатанный в "Комсомольской правде", вошло, быть может, строк двадцать-тридцать, не больше, но не в этом дело. Главное то, что перепечатка блокнота есть первая обработка материала, в результате которой образуются кусочки текста, только и ждущие мгновения, чтобы, словно готовые кирпичики, встать на свое место в очерке. Разумеется, тексты еще сырые, но в роли полуфабрикатов вполне приемлемые.

Кроме того, разработка дает возможность увидеть весь материал, представить себе его основательность. Проглядев, положим, все эпизоды под рубрикой "Черты биографии", насквозь или все "Психологии", то есть мысленно сведя отдельные смысловые и тематические кусочки в единый большой кусок, я получаю возможность определить и "взвесить" направления будущего очерка, подсобрать воедино доказательства какой-то мысли, а потом то ли замахнуться, то ли не замахиваться на самостоятельные главки. Была концепция, под которую я собирал ма-териал, и что же? Собрал? Концепция устояла? Теперь вижу: да.

Волнение улеглось. Сумбур прошел. Хаоса нет. Как рыба в воде я купаюсь в материале, прекрасно его зная. Я почти готов писать. "Почти" - потому что факты и сведения еще не уложены в той логической последовательности, которая укрепляет авторскую позицию. В конце концов, можно было бы принести в газету разработку и положить на стол редакторам. Что бы они сказали, прочитав? "Материал есть, но он не организован". Как часто говорят нам в редакции эти слова, даже когда мы приносим готовые очерки! И как они роняют наш авторитет. Чем, собственно, такие очерки отличаются от разработок? Да ничем! Материал есть, но, увы, "не уложен". И мы начинаем "укладывать", по два-три-четыре раза переписывая работу. Между тем мечта каждого журналиста - сдать очерк с первого предъявления. Разве это невозможно?

Для этого, думаю, необходимо еще одно действо: организация материала, облегчаемая предварительным составлением плана. Я понимаю, как трудно творческому человеку смириться с "планированием", тем более что иным из нас еще в школе отбили желание составлять планы сочинений именно тем, что требовали планы формальные. Мы так и делали: сначала писали сочинение, а потом по готовому тексту "лепили" план. Однако подобное отношение к журналистской работе мне кажется ошибочным, потому что в принципе облегчает возможность н е думать, н е размышлять, н е подчинять себя, а вместе с собой и читателя л о г и к е.

План - это веревочка, протянутая от замысла к воплощению. Держась за нее, мы никуда не сбиваемся, шагаем уверенно к цели, не теряя здравого смысла, и ведем за собой читателя самой короткой дорогой к тому, во имя чего пишем очерк. К сожалению, далеко не все прошли ликбез "холодной обработки материала", без чего невозможно составление плана. М. Горький говорил, имея в виду именно очерк: "...Надо поставить себе определенные рамки, нужно иметь какой-то чертеж, ясно представлять себе форму того, что хочешь сделать" [7].

А как же иначе можно сдавать материал с первого представления?

Но я прерву сам себя, потому что чувствую: еще чуть-чуть - и в моем голосе появятся угрожающие нотки, мол, без составления плана не видать журналисту того-сего, пятого-десятого - и это было бы несправедливо. Многие

газетчики прекрасно работают без "холодной обработки", пишут легко и ясно, логично и просто и достигают даже большего, чем "плановики". Вот бы, кстати, хорошо и им поделиться своим опытом, чтобы молодые журналисты, примерив оба костюма, взяли в носку тот, что им по плечу и по характеру! Я нашел у М. Горького такое высказывание: "План никогда не делаю, план создается сам собой в процессе работы, его вырабатывают сами герои. Нахожу, что действующим лицам нельзя подсказывать, как они должны себя вести" [8]. Откровенно говоря, только у литераторов имеется завидная возможность отдавать себя в плен своим героям. Композиторы и художники, например, не могут поручить нотам, чтобы они сами сочиняли музыку, и краскам, чтобы они рисовали картины. Впрочем, М. Горькому принадлежат и такие слова: "В общих чертах план, конечно, есть, я только не пишу его на бумаге" [9]. Так или иначе, но окончательный вывод просится сам собой: журналист может работать по плану и без него, но только не насилуя собственную индивидуальность. Надо пробовать!

Право, Гораций не зря утверждал: "Когда суть дела обдумана заранее,

слова приходят сами собой!" [10]

На этом и покончим с обработкой материала.

Процесс письма

Проблема первого абзаца

Представим себе: руки у журналиста чешутся, бумага стонет от

нетерпения, материал истомился - можно начинать писать!

Но начну с неожиданного и откровенного признания: ненавижу письменный

стол! У поляков есть пословица, в переводе звучащая примерно так: "По

вдохновению пишут одни графоманы, настоящие литераторы пишут за деньги". Я

бы и за деньги не писал, если бы это было возможно. Так уж устроен.

Лично для меня - истинная мука (даже если перо - клавиатура компьютера)

брать в руки перо. От мысли, что рано или поздно придется это делать, я

содрогаюсь, как от удара током.

Какое счастье, что существует этап обработки материала: до письма еще

вроде бы далеко, и можно заставить себя разобраться в блокнотах. Не более.

Всего лишь почитать. Кое-что перепечатать. Чуть-чуть подумать. Самую

малость... Именно на этот период и приходится раскачка. Постепенно

втягиваясь, через час, через три часа, через сутки погружаешься в работу и

вдруг обнаруживаешь себя в плену, и уже ничто не может оторвать от некогда

ненавистного письменного стола. Запой! Материал - как на ладони. План -

верная и крепкая веревочка к цели. Можно "строчить"!

И вот тут-то возникает пресловутая проблема первого абзаца. Танталовы

муки! Уж очень редки случаи, когда первый абзац дается без боя, без трепки

нервов, без сомнений и поисков, легко и естественно. Сколько

иронически-грустных советов приходится выслушивать нашему брату по этому

поводу: "Что может быть проще: начинай сразу со второго абзаца!" "Пиши

первый, потом второй, а первый спокойно вычеркивай!" и т. д.

Помню, когда я был на военных сборах в авиационной школе, в один

прекрасный день, как и мои товарищи по эскадрилье, решил доверить свою жизнь

кусочку мануфактуры, то есть парашюту, инструктор серьезно сказал нам, уже

готовым к прыжку и стоящим у самолета: "Главное, без волнений. Если не

откроется основной парашют, открывайте запасной. Не откроется запасной, тоже

не беда: придете на склад, я вам обменяю оба".

Первый абзац довольно часто "не открывается".

Тому, полагаю, несколько причин, и прежде всего

психологическая-престижная. Дело в том, что молодые журналисты, как,

впрочем, и уже вкусившие успех на газетном поприще, хотят приобрести (или не

потерять) реноме маститых. Это понятно: кто не заботится о своем престиже,

тем более творческом? Но нередко возникает страх: а вдруг читатель, пробежав

глазами первые строки очерка, отложит газету в сторону? Видите ли, скучно

ему покажется! Это значит - провал?! Не-е-ет, надо как-то заставить его

читать дальше, взять за "живое"! Чем-нибудь ошарашить!

И начинаются мучительные поиски интригующего начала - мучительные

потому, что они, как правило, совершенно неорганичны теме очерка. Например:

"Над городом уже спускались сумерки, когда вдруг странная тень мелькнула в

свете уличного фонаря. Чей-то голос позвал: "Тонька, это ты?" И сердце

Антонины сжалось от дурного предчувствия..." Написав такое, молодой журналист обычно ставит жгучее многоточие (за которым чаще скрывается не мысль, а безмыслие) и впадает в уныние: ах, плохо, ах, глупо, и все равно редактор сократит, и что-то надо взамен придумывать! А все потому, что героиня очерка "Тонька" - заводской рационализатор, передовая женщина, и торопится она домой после заседания БРИЗа, где принималось ее очередное рацпредложение, а дурное предчувствие у нее оттого, что муж-алкоголик опять будет ревновать к изобретателю Клейменову.

Еще пример. "Что вы наделали! - воскликнул Мохов, схватившись двумя руками за голову. - Теперь меня задавят!" И он, нетвердо ступая, пошел прочь..." Расшифровываю: Мохов - прораб, а "наделала" на его участке передовая бригада, выполнив норму на 140%, и теперь Мохова "задавят", увеличив производственный план очередного квартала.

И еще пример, последний: "Нет, просто не укладывается в голове, не могу поверить, что такое возможно, да еще в наше время, мне кажется, это сон, какое-то кошмарное наваждение, но это так, это случилось, от этого не уйти..." Что случилось?! Что не укладывается в голове журналиста? Что кажется ему кошмарным наваждением, да еще "в наше время"?! Муж оставил жену с ребенком и подал в суд на раздел жилплощади. Ни больше ни меньше.

Я мог бы бесконечно долго цитировать "жутко" интригующие начала банальнейших по своей сути очерков, но довольно - тенденция ясна. Кстати, будем считать, что примеры я выдумал из головы, - зачем обижать коллег, тем более что я сам далеко от них не ушел? Однако опытные и в некотором роде маститые журналисты, тоже переболевшие в молодости "потрясными началами", спокойно отказываются от них и, между прочим, живут не тужат. И реноме свое не теряют, и пользуются неизменным успехом у читателя. Они давно уже поняли, что, во-первых, современный читатель если и "клюет" на интригу, то очень скоро ее раскусывает, и тогда нет предела его раздражению. Они знают, кроме того, что многие начинают читать газетные материалы не с первого абзаца, а с подписи и, если видят знакомую фамилию, уже зарекомендовавшего себя автора,

прочитывают все от корки до корки, хотя бы материал начинался так:

"Земля помогает нам понять самих себя, как не помогут никакие книги. Ибо земля нам сопротивляется. Человек познает себя в борьбе с препятствиями. Но для борьбы ему нужны орудия. Нужен рубанок или плуг. Крестьянин, возделывая свое поле, мало-помалу вырывает у природы разгадку иных ее тайн и добывает всеобщую истину. Так и самолет - орудие, которое прокладывает воздушные пути, - приобщает человека к вечным вопросам".

Не станет ли кое-кому скучновато? Не появится ли сомнение: читать или не читать? Ну что же, надо бросить взгляд на имя автора и название вещи: "Планета людей". Антуан де Сент-Экзюпери. Так будем читать дальше?

Наконец, в-третьих, истые профессионалы убедились, что все же есть "крючки", на которые охотно "клюет" читатель: он ловится на мысль, органически соответствующую теме повествования, и на информацию, дающую повод для размышлений и способную возбудить его интерес.

Вот первые строки нескольких произведений:

"Человечество не хочет жить без великих людей: в ту неделю, когда умер Микеланджело, родился Галилео Галилей" (Голованов Я. Этюды об ученых. М.,

1970. С. 41);

"Настоящий летчик-испытатель должен свободно летать на всем, что только может летать, и с некоторым трудом на том, что, вообще-то говоря, летать не может". Это изречение, давно ставшее в авиации классическим, принадлежит летчику-испытателю Сергею Александровичу Корзинщикову" (Галлай М., Третье

измерение. М., 1973. С. 9);

"Несколько лет назад мне довелось участвовать в обследовании большой группы школьников. Из них многие были нездоровы. Заболевания - от рефракции глаз и кишечно-желудочных до сердечно-сосудистых и нервных, и это – начиная с пятого класса" (Азаров Ю. Учиться, чтобы учить // Новый мир. 1987. № 4).

"За долгие годы поездок по стране в памяти отложился большой слоистый пирог. На многое сейчас смотрится по-иному, нежели смотрелось тогда, в моменты свершений. Именно так приобретается объемность нашего знания времени" (Злобин А. Любой ценой // Новый мир. 1987. № 3);

"Когда мы были уже хорошо знакомы, я спросил, не унизительно ли это - обслуживать? "Как посмотреть, - ответил он. - Вот я вас обслужу, а после приду домой, раскрою "Известия" - и вы меня будете обслуживать. Все мы друг другу служим". Тут я понял, что буду о нем писать" (Аграновский А. А лес растет. М., 1972);

"Людей какой профессии больше всего на свете? Молва гласит: врачей. А вот статистика всех времен буквально вопиет против этого утверждения" (Зюзюкин И. // Комсомольская правда. 1968. 3 марта).

Обратите внимание, слова-то какие скучные: "обслуживать", "статистика", "объемность знания", "группа школьников", "изречение"... Но не боятся этого авторы, не прибегают к мнимо спасительным "вдруг" и "однажды ночью" - спокойно и неторопливо развивают свои мысли, уверенные в том, что читателю не будет скучно и он дойдет до конца.

Но хватит примеров. "У кого тощее тело, - писал М. Монтень, - тот напяливает на себя много одежек; у кого скудная мысль, тот раздувает ее словами!" [1] Даже известные литераторы, уже имеющие в качестве визитной карточки Имя, и то, уверен, сомневаются в том, что читатель ими навсегда завоеван. Имя - не индульгенция на вечную и прочную читательскую любовь. Один, без мыслей очерк, да еще с нелепым интригующим началом, второй, третий - и рассерженный читатель сделает переоценку ценностей. Пожизненно присваивается только худая слава, добрую надо постоянно подтверждать. Чем? Делами, мыслью, и еще раз мыслью!

А что, если журналисты повсеместно откажутся от тщеславной борьбы и не будут завлекать читателя пустыми интригами, а станут заботиться о содержании материалов, о наполнении их мыслями и информацией - что тогда? Проблема первого абзаца перестанет существовать? Не думаю. Не перестанет. Потому что мы мучились, мучаемся и всегда будем мучиться в поисках верной тональности, которая как раз и зависит от первого абзаца. Но это совершенно иного рода мучение! Оно продиктовано заботой об убедительности материала, о его доходчивости, о более сильном его воздействии на читателя. Любой очерк пишется, по-моему, в едином ключе, он не терпит случайной, неоправданной, заранее не продуманной смены температур, он всегда однороден по стилю, по манере, по тональности. Она-то и закладывается первым абзацем, этим черенком, который дает жизнь всему дереву. В первом абзаце, словно в живой клетке, если рассматривать ее относительно всего организма, должен содержаться код, в котором были бы заложены главные свойства всего произведения.

Конечно, это дается нелегко, но эти мучения достойны и оправданны, и

вовсе не чета пресловутым "вдруг" и "однажды ночью". Потратить умственную

энергию, нервы, время на "мирную цель", а не на молниеносную "войну" за

читателя, я полагал бы даже удовольствием. Но дать рецепт, как лучше искать

тональность очерка, никто не в состоянии. Констатацию же сложностей можно

найти у многих литераторов. К примеру, я нашел в "Записных книжках" А.

Аграновского: "Проблема первого абзаца... Почему трудно? Ищешь тон. Тон

делает музыку. В нем гражданская позиция публициста..." У М. Горь-кого:

"Труднее всего - начало, именно первая фраза. Она, как в музыке, дает тон

всему произведению, и обыкновенно ее ищешь весьма долго" [2]. А вот о том,

как сократить время поиска, у Горького - ни слова. Вероятно, журналист

должен сам почувствовать, какого звучания требует тема. Со стороны можно

только сказать: угадал или не угадал.

Приведу несколько примеров из собственной практики, мне и самому

интересно посмотреть на себя с точки зрения поиска тональности: никогда

прежде об этом не задумывался.

Под рубриками "Социальный портрет" и "Человек среди людей" в

"Комсомольской правде" некогда публиковались очерки-исследования -

спокойные, в большей степени рассудочные, нежели эмоциональные,

долженствующие с первых же строк вызвать у читателя задумчивое настроение.

Задумчивое? Ну что ж, посмотрим:

"Начну с того, что каждая семья, конечно, лучше других понимает, какой

ей сор выносить из избы, а какой нет. Дело это тонкое, чужой человек в нем

не разберется, будь он семи пядей во лбу. Правда, иногда мы живем так, что

соседи знают о нас больше, чем мы сами. Но одно дело - соседи, другое -

читатель. Вот и ломай голову, как писать о Поляновых?"

"Студент - состояние временное. Я тоже был студентом. Однако, ринувшись

в вузовскую тематику, вдруг почувствовал смущение. Оказывается, современные

студенты совсем не "те", с которыми я учился каких-нибудь "надцать" лет

назад. Стало быть, опираться на собственный опыт нельзя. Это - с одной

стороны. С другой - я неожиданно убедился, что многие нынешние вузовские

проблемы как две капли воды похожи на "наши" (из очерка "Студент").

Для контраста - очерк "Синяя борода" из Чебоксар, напечатанный

несколько лет назад в "Литературной газете". В нем шла речь об одном

народном артисте РСФСР, человеке известном, руководителе крупного ансамбля;

он измывался над молодыми женщинами, работавшими под его началом, оскорблял

их человеческое достоинство, принуждал к сожительству, при этом пил и

хулиганил. Первая фраза очерка:

"Руки за спину, уважаемый читатель: я буду знакомить вас с подлецом".

И еще одна тональность - в очерке "Обелиск". Повествование ведется от

имени грустного человека, счастливым образом оставшегося в живых и вечно

преданного памяти своих погибших товарищей:

"Он любил чай и сам ходил по воду с брезентовым ведром. Однажды,

возвращаясь, он лез через бруствер и осколок попал ему в грудь. Уже мертвый,

он так медленно сползал на дно траншеи, что мы успели принять ведро, не

пролив ни одной капли. Могилу мы вырыли шагах в тридцати от дороги, чуть

ближе к Неве, на пологом склоне холма. Воткнули кол, чернильным карандашом

написали имя, отчество и фамилию и еще "Батя" - так звали его в нашей

батарее. Он был старше нас, даже старше капитана Белоусова, и мы считали его

стариком. А сегодня я и сам понимаю, что сорок пять еще не возраст. Потом мы

вскипятили воду, выпили его чай и снялись с места. В тот день нас бросили в

прорыв. Это было осенью сорок третьего года, а когда через двадцать с

небольшим лет я вернулся в эти места, тоже была осень".

Удивительное дело, но я ловлю себя на том, что, представляя кусочки из

собственных очерков, невольно ищу тональность, которая могла бы

соответствующим образом окрасить читательское восприятие цитат. Как я это

делаю, объяснить не могу, и достигаю ли эффекта - не знаю. Композитор тоже оказался бы в затруднении, если бы его спросили, почему в начале сочинения за нотой "ре" он ставит "ля", а не "соль-диез".

По всей вероятности, творческий процесс не всегда объясним, он часто базируется на интуиции, на предчувствии, на угадывании и зависит от индивидуальности автора. Поиск тональности, наверное, и есть та составная творческого процесса, которую объяснить невозможно.

Допускаю, что некоторые журналисты - и я, вероятно, тоже - тяготеют к какой-то определенной тональности. Что это? Черта характера? Стилевая особенность? "Почерк", раз и навсегда выработанный, по которому мы различаем авторов, говорим об их неповторимой индивидуальности, их "лице"? Различать-то различаем, но дело, мне кажется, в том, что индивидуальность журналиста проявляется прежде всего в умении найти "свою" тему, в своеобразии авторского подхода к ней, а не в симпатии к какой-то одной и той же тональности. Аналитический подход к решению темы, рациональный, исследовательский, или эмоциональный, чувственный, ощущенческий, может быть, несколько облегченный, но зато яркий - вот что диктует определенную тональность, вот что вырабатывает стиль автора, делает его самим собой.

Но я твердо уверен: при любых подходах к темам категорически нельзя пользоваться формальными приемами, создавая "нужную" тональность. Количеством восклицательных знаков еще никто не смог компенсировать внутренней холодности, никому еще не удавалось многоточием прикрыть безмысленность. Синтаксис - только вспомогательное средство, а не главное оружие.

Итак, к чему мы пришли? К тому, что мучительные поиски первой фразы м н и м ы, если они основаны на грубом недоверии к читателю, и и с т и н н ы, если связаны с желанием найти верную тональность, чтобы выйти на самую короткую дорогу к читателю: затронуть чувства, воздействовать на разум.

Проблема первого абзаца, конечно, не самая важная в написании

материала. Я начал с нее потому, что она хронологически первая. Сел журналист за стол, взял ручку. Над чем задумался? Над первой фразой. Примечание. На этих словах заканчивается очень важная для меня глава: двадцать лет прошло - корова как языком слизала. Что же происходит сегодня с этим злополучным абзацем? Нынешние журналисты работают в режиме жесткой (если не жестокой) конкуренции. Не позавидуешь. Жизнь изменилась: к худшему ли, к лучшему, не о том речь, говорю о судьбе читателей-слушателей-зрителей и, конечно, о "пастырях"-журналистах.

Ну что ж, поглядим-почитаем, обратив наш пристальный глаз на "золотые перья" и строчки, ими написанные, ведь во все времена народ говорящий и пишущий претендовал на титул властителей общественного мнения и вершителей судеб "электората" (как ныне принято именовать народ). Что же увидим мы, прочитав первые строчки? Каковы, на ваш взгляд, тональность, смысл и настроение опусов наших "акул пера" - искателей популярности и профессиональной славы?

Они в панике? Растеряны? Потеряны? Уже "без лица"? Имеют ли право именоваться "журналистами"? Даю вам слово, что не имею готового ответа на этот трудный вопрос. Специально не выбирая конкретных имен и определенных изданий, смотрю лишь то, что оказалось под рукой. Начинаем все подряд читать, а потом вместе с вами подумаем: к каким выводам придем. На каких весах будем взвешивать "увиденное-услышанное"? На что это "потянет"?

Понятное дело: ни вы, ни я судить не будем (и судимыми не станем), нет у нас такого права. Для этого надо пожить жизнью коллег, их дорогами пройти-проехать-пролететь, а уж потом тянуть из них жилы. Будем помнить о том, что у каждого времени своя скорость: одна минута молодости тягучее и длиннее минуты старости, не сравнимы час минувшего века с часом грядущего. Одни годы ползут, другие летят или скачут, наполненные горем, счастьем, печалью, надеждой. Изменился не только темп нашей жизни, но и само ее содержание. Журналисты, разумеется, живут и работают в потоке событий, но главное, что они при этом говорят людям, какое "заколдованное слово" произносят: врачующее или убивающее?

Все мы знаем: не в безвоздушном пространстве живут наши "журналюги". И они могут, а чаще обязаны быть: пылкими, мягкими, испепеляющими, едкими, добрыми, непримиримыми, страстными, хитрыми, гневными, умными, наблюдательными, законопослушными, ревнивыми, речущими, нетерпимыми, смеющимися, наглыми, интеллигентными; палитра огромна и вмещает в себя все человеческие качества. Не имеет права журналист быть только несправедливым и скучным.

Ну что ж, теперь - почитаем?

"Новая газета", 30 ноября 1998 года:

А. Минкин. "Если разум кипит - это безумие": "Шок от убийства

Старовойтовой поначалу мешал понимать: что творится в нашей государственной

жизни, которую граждане получают (и понимают) по телевизору?"

Ю. Щекочихин. "В черных подъездах России": "Бизнесмены, кандидаты в

губернаторы, депутаты, заместители министров, банкиры, начальники дэзов,

директора заводов, издатели, политики, журналисты, руководители спортивных

организаций, таможенники, сотрудники спецслужб, врачи, добытчики алмазов...

Неплохой список занятий людей в этом скорбном листе, подготовленном

спецслужбами США. Их взрывали, их убивали снайперы, пытали до смерти,

резали, травили ядами. Большинство этих преступлений не раскрыто".

"Общая газета", декабрь 1998 года:

И. Шевелев. "После Никулина мир стал иным": "Даже в "Гостиной ОГ" на Кутузовском нечасто случаются вечера, которые нельзя пересказать. Их смотришь с начала до конца, затаив дыхание. Нет лишних слов, лишних выступлений - все к месту: и смех, и слезы, и раздумье, и песня, и анекдот. Таким был вечер, приуроченный к 77-му дню рождения Юрия Никулина. Таким был и сам Юрий Владимирович".

"Власть", 1 декабря 1998 года:

А. Кабаков. "Уходим!": "Господа, прошу простить, что обращаюсь к вам, не будучи лично знаком с кем-либо. Но ситуация настолько серьезная, что решился позволить себе, конкретно. Вот в чем суть дела, по жизни".

"Коммерсант-Ъ", 25 декабря 1998 года:

А. Колесников. "Бой быков": "В Красноярске - скандал. Лебедь против Быкова. На первый взгляд речь идет о тарифах и холдинге. Пустяк?"

"Деньги", 19 декабря 1998 года:

Н. Кулакова. "Всероссийский день вкладчика": "Быв-шие вкладчики МЕНАТЕПа, Мосбизнесбанка, Мост-банка и Промстройбанка могут перевести дух. Начиная с прошлой недели те, кто передал свои вклады из этих четырех банков в Сбербанк - а таких набралось около 25 тысяч, - могут получать деньги. А вот вкладчиков СБС-АГРО и Инкомбанка пока порадовать нечем".

"Автопилот", декабрь 1998 года:

И. Свинаренко. "Папенькин сынок": "100 лет со дня рождения Владимира

Набокова будут праздновать в наступающем году. Главный мотор будущих

торжеств - Дмитрий Набоков, сын гения. Он бросил оперное искусство и

полностью отдался литературным делам, главным образом отцовским. Еще раньше

он бросил другое высокое искусство - а был ведь автогонщиком!"

"Огонек", август 1988 года:

О. Лунькова. "Не мы устраиваем - жизнь обновляется": "В бывшей конюшне

Боткиных, у Покровских ворот, где уже лет десять работает Юрий Рост,

холодно. Рост предлагает мне сидеть в пальто. В углу мастерской на старом

проигрывателе, подобранном на свалке, жарко шипит пластинка с аргентинским

танго".

"Домовой", ноябрь-декабрь 1998 года:

Я. Зубкова. "Жизнь после стресса": "Нынешней зимой у нас есть возможность впасть, как сурки, в глубокую депрессию, господа. Строго говоря, возможность эта есть у нас всегда. Отвратительные климатические условия, частые и болезненные смены государственного строя и дурная наследственность - вот что мы имеем постоянно, как фон".

Примечание. Наше короткое путешествие закончено. Мы познакомились с отрывками из работ известных журналистов, опыт и профессиональная репутация которых известны читателю. Теле-, радиожурналистику мы пропустили намеренно: их слова, как воробьи, неуловимы, не записывать же тексты и "начала" передач

на диктофоны?

Я сам публично провозглашал (и не однажды, а надо бы еще чаще напоминать об этом себе и коллегам): следует писать материалы экологически чистые, во избежание неприятных последствий.

Впрочем, критиковать коллег, процитированных выше, нет смысла: среди них нет ни "первых", ни "последних". Фамилии коллег вообще надо перечислять, как в недавние времена это делали политические зэки - вкруговую. Вы прочитали их "начала" и "литы", а может быть, и авторы (если попадется им на глаза мой опус, перечитать самих себя захочется) - вот, собственно, и весь смысл.

Позволю себе предположить вердикт читателя и коллег: при всем многообразии почерка, при издержках и находках в стилистике и при всем разнообразии - "жив курилка!".

Можно и так сказать: вы на них посмотрели, они - друг на друга, грешники. Разве нет в этом резона для всех участников "переклички"? Так или иначе, главное для нас заключается в том, что "в начале было

Слово..."

Язык мой - враг мой

Журналисты - не мимы, газета, радио и телевидение - не сцена, читатель

- не зритель, да и зритель - не с неба свалился: кому это не понятно?