Гуманист

Обратим внимание лишь на одну черту Абеляра-теолога. Никто больше него не говорил о союзе разума и веры. Задолго до Фомы Аквинского он идет в этом дальше великого начинателя новой теологии, Ансельма Кентерберийского, пустившего в оборот в предшествующем столетии плодотворную формулу веры в поисках разумения: «Верую; дабы понимать» (fides quaerens intellectum).

Тем самым Абеляр отвечал чаяниям школьных кругов, которые в теологии требовали более человеческих и философских оснований и желали более понимать, нежели высказываться. К чему, говорили они, слова, лишенные разумности? Нельзя верить в непонятное и смехотворно обучать других тому, что не могут уразуметь ни сам обучающий, ни его слушатели.

В последние месяцы своей жизни в Клюни наш гуманист в полной безмятежности начинает писать свой Диалог Философа (язычника), Иудея и Христианина. В нем он желает показать, что ни первородный грех, ни боговоплощение не были абсолютными разрывами в истории человечества. Он ищет общее в трех религиях, составляющих для него сумму человеческой мысли. Он хочет найти естественные законы, которые сверх всех религий позволяют признать каждого человека сыном Божьим. Его гуманизм завершается веротерпимостью, и перед лицом всех разделений он ищет то, что соединяет людей, памятуя, что в доме Отца моего много обителей. Абеляр был наивысшим выражением парижской среды. А вот в Шартре следует искать другие черты рождающегося интеллектуала.